Хавьер выглядит ошеломленным. Луиза держит мальчика за плечи, но не знает, как безопаснее всего повернуться.
– Почему вы здесь?
Нейпир снова спокоен, но устал и озабочен.
– Я знал вашего отца, когда он был копом. Празднование победы над Японией, причал Сильваплана. Войдите, Луиза. Присядьте.
Джо Нейпир вычислил, что соседский ребенок будет занимать Луизу достаточно долго, чтобы заставить ее слушать. Верность расчета не особо его радует. Нейпир, больше привыкший наблюдать, чем говорить, тщательно обтесывает свои фразы.
– В сорок пятом я шесть лет как был полицейским в участке Спинозы. Ни благодарностей, ни выговоров. Обычный коп, ни во что не сует нос, встречается с обычной девушкой из машинописного бюро. Четырнадцатого августа по радио передали, что япошки сдались, и Буэнас-Йербас затанцевал в одной огромной хýле. Выпивка текла рекой, машины носились как угорелые, фейерверки так и полыхали, все до единого устроили себе выходной, даже если боссы не разрешали. Было десять часов или около того, когда нас с напарником послали расследовать ограбление в корейском квартале. Обычно мы не утруждали себя этим районом, но жертвой стал белый паренек, так что могли объявиться родственники со всякими вопросами. Мы были в пути, когда от вашего отца поступил «код восемь», призывающий все незанятые машины к причалу Сильваплана. Вообще-то негласное правило состояло в том, что если ты хочешь сделать карьеру, то не ошиваешься вокруг этой части доков. Гангстеры держали там свои склады под прикрытием мэрии. Кроме того, Лестер Рей…
Нейпир запинается и решает не смягчать выражений.
– Лестер Рей известен был как коп из Десятого участка – коп из воскресной школы, который у всех был шилом в заднице. Но там заваливали двоих копов, а это совсем другое дело. На их месте могли быть двое твоих приятелей, истекающих кровью на асфальте. Так что мы ударили по газам и подкатили к причалу сразу вслед за другой машиной из участка Спинозы, в которой были Брозман и Харкинс. Сначала ничего не увидели. Никаких признаков Лестера Рея, никаких признаков патрульной машины. Фонари в доках не горели. Мы проехали между двух стен из контейнеров, повернули и въехали во двор, где какие-то люди загружали армейский грузовик. Я думал, что мы оказались не в той части доков, а потом заметили – слишком шустро мужички работают, совсем жилы рвут. И это в день победы-то; ничего не понимаю. А потом на нас обрушился шквал огня, тут-то все и стало понятно. Первую волну приняли на себя Брозман и Харкинс – воздух наполнили осколки стекла, наша машина врезалась им в багажник, мы с напарником выкатились наружу и забились в какую-то щель за штабелем труб. Машина Брозмана непрерывно сигналит, и сами они не появляются. Вокруг нас чиркают пули, да все гуще, я буквально обгаживаюсь – ведь я пошел в копы, как началась война, чтобы от стрельбы подальше. Мой напарник начинает отстреливаться. Я следую его примеру, но наши шансы попасть куда-нибудь равны нулю. Если честно, я был рад, когда грузовик тронулся с места. Каким же тупым ослом я был, что так быстро покинул укрытие! Хотел взглянуть на их номер.
У Нейпира начинает болеть корень языка.
– Потом все это и случилось. Кто-то появляется на той стороне двора и что-то вопит мне – я стреляю в него и промахиваюсь. Это был самый удачный промах в моей жизни, да и вашей, Луиза, тоже, потому что если бы я застрелил вашего отца, вас бы здесь не было. Лестер Рей показывает на что-то позади меня, а сам тем временем несется как спринтер и ударяет ногой по какой-то штуковине, брошенной через задний борт грузовика и катящейся в мою сторону. Потом – вокруг ослепительный свет, голова идет кругом от грохота, и боль иглами вонзается мне в задницу. Я лежал тем, где упал, наполовину без чувств, пока меня не погрузили в «неотложку».
Луиза по-прежнему ничего не говорит.
– Мне повезло. Осколок гранаты пробил обе ягодицы навылет, а в остальном все обошлось. Врач сказал, что он впервые видит, чтобы один снаряд проделал четыре дырки. С вашим отцом все, конечно, было сложнее. Лестер был тогда что кусок швейцарского сыра. Его оперировали, но не смогли спасти глаз, – за день до того, как я вышел из госпиталя. Мы просто пожали руки, и я ушел, я не знал, что сказать. Самое унизительное, что можно сделать для человека, – это спасти ему жизнь. Лестер тоже это понимал. Но не было ни дня, а может, и ни часа, чтобы я о нем не думал. Всякий раз, стоит мне только сесть.
Луиза какое-то время молчит.
– Почему вы не рассказали мне об этом на Суоннекке?
Нейпир мнет себе ухо.
– Боялся, вы используете эту связь, чтобы раскрутить меня…
– Насчет того, что в действительности случилось с Руфусом Сиксмитом?
Нейпир не говорит ни да ни нет.
– Я знаю, как работают репортеры.
– Вы намекаете на проколы в моей порядочности?
«Она говорит в общем – ей ничего не может быть известно о Марго Рокер».
– Если вы продолжите поиски отчета Руфуса Сиксмита, – Нейпир на мгновение задумывается, стоит ли произносить это при мальчике, – вас убьют, просто и обыкновенно. Не я! Но это случится. Пожалуйста. Сейчас же уезжайте из города. Откажитесь от вашей прежней жизни и работы и уезжайте.
– Что, Альберто Гримальди прислал вас сказать мне это?
– Никто не знает, что я здесь, – молю Бога, – иначе я оказался бы в такой же беде, что и вы.
– Сначала один вопрос.
– Вы хотите спросить, – («Черт, – думает он, – куда бы девать ребенка»), – не является ли «судьба» Сиксмита моих рук делом. Ответ отрицательный. Такого рода… работой я никогда не занимался. Не говорю, что я ни в чем не виноват. Я говорю одно: я виноват только в том, что отворачиваюсь. Убил Сиксмита и сбросил вас прошлой ночью с моста специальный порученец Гримальди. Некий Билл Смок – подозреваю, это одно из множества его имен. Я не могу заставить вас мне поверить, но надеюсь, что вы мне все-таки поверите.
– Откуда вы узнали, что я выжила?
– Просто была такая надежда, ни на чем не основанная. Послушайте, жизнь дороже, чем любая чертова сенсация. Умоляю вас, в последний раз, – и он действительно будет последним, – бросить эту историю. Теперь мне надо уходить, и я молю Бога, чтобы вы сделали то же самое. – Он останавливается. – И последнее. Вы умеете пользоваться оружием?
– У меня аллергия на оружие.
– Что вы имеете в виду?
– От оружия меня тошнит. В буквальном смысле.
– Каждому надо научиться пользоваться оружием.
– Да, и в моргах их лежат целые штабеля. Билл Смок не будет вежливо ждать, пока я достану из сумочки пистолет, так ведь? Единственный мой выход – это собрать доказательства, которые подорвут это дело так основательно, что убивать меня будет просто бессмысленно.
– Вы недооцениваете склонность мужчин к мелочной мести.
– Какая вам забота? Вы оплатили свой долг перед моим отцом. Спасли свою совесть.
Нейпир мрачно вздыхает.
– Приятного просмотра игры, Хави.
– Ты лжец, – говорит мальчик.
– Я лгал, да, но это еще не делает меня лжецом. Лгать нехорошо, но когда весь мир вертится не в ту сторону, небольшой грех может обернуться великим благодеянием.
– В этом нет никакого смысла.
– Ты чертовски прав, но все-таки это правда.
Джо Нейпир уходит.
Хавьер зол и на Луизу.
– И ты еще беспокоишься, что я рискую жизнью, когда я всего-то перепрыгиваю с одного балкона на другой?
Шаги Луизы и Хавьера отдаются эхом в лестничном колодце. Хавьер заглядывает через перила. Нижние этажи сужаются и становятся меньше, как завитки раковины. Оттуда дует ветер, от которого у него кружится голова. То же самое происходит и при взгляде вверх.
– Если бы ты могла заглянуть в будущее, – спрашивает он, – то стала бы?
Луиза перекидывает сумку через плечо.
– Зависит от того, можно ли его изменить или нет.
– Допустим, можно? Ну, например, если видишь, что на третьем этаже тебя собираются похитить шпионы-коммунисты, то вызываешь лифт и спускаешься на первый.
– Но что, если шпионы вызвали лифт, договорившись похитить любого, кто в нем едет? Что, если попытки избежать будущего как раз к нему и приводят?
– Если бы ты видела будущее, как видишь конец Шестнадцатой улицы с крыши универмага Килроя, это означало бы, что оно уже есть. А если оно уже есть, значит изменить его нельзя.
– Да, но конец Шестнадцатой улицы – это не то, что сделал ты. Он довольно-таки прочно зафиксирован – планировщиками, архитекторами, дизайнерами, если только ты не пойдешь и не взорвешь какое-нибудь здание или что-нибудь еще. То, что происходит через минуту, определяется тем, что делаешь ты.
– Так в чем же ответ? Можно изменить будущее или нет?
«Возможно, ответ дает не метафизика, а просто-напросто власть».
– Это совершенно неуловимо, Хави.
Они достигают первого этажа. На ТВ Малькольма подрагивают бионические бицепсы «Человека за шесть миллионов долларов»{168}.
– До встречи, Луиза.
– Я вернусь, Хави.
По инициативе мальчика они пожимают друг другу руки. Этот жест удивляет Луизу: он кажется ей официальным, окончательным и сердечным.
Часы внутри серебряного корпуса в юингсвиллском доме Джудит Рей бьют час пополудни. Билл Смок беседует с супругой финансиста.
– Этот дом всегда пробуждает во мне демона алчности, – признается увешанная драгоценностями женщина пятидесяти с чем-то лет. – Это копия здания по проекту Фрэнка Ллойда Райта{169}. Оригинал, по-моему, где-то в окрестностях Салема.
Она стоит немного слишком близко. «Ты похожа на ведьму из окрестностей Салема, сбрендившую на „Тиффани“»{170}, – думает Билл Смок и спрашивает:
– Нет, в самом деле?
Латиноамериканки из фирмы по устройству банкетов разносят подносы с едой гостям, одетым во все белое. На льняных салфетках, изогнутых в форме лебединых шей, лежат карточки, извещающие, кому где рассаживаться.