Нет дела… Успокоилась? Прекрасно.
По венам голубым твоим перстнями
Я проведу, в тебя вольётся сила.
Ты благо ощущаешь. Ты спокойна.
Моей рабой себя зовешь? Напрасно.
Поменьше вычурных словес и жестов,
Коль хочешь преуспеть на нашей сцене.
Моя ты Ученица и товарка!
Сибиллой Илс не станешь ли однажды?!
Пока же будь почтительной и кроткой
Пред дамами и нежно-молчаливой
Перед мужскими взорами; знай чинно
Чай разноси (а ушки на макушке —
Нам в болтовне гостей немало проку!).
Смотри, вот кисея (у нас тайник тут!);
Цветы, что с неба хлынут; вот перчатки,
Что в воздухе летать, как руки, будут…
Помочь должна ты с сыном леди Клергров!
Она безумно жаждет прикоснуться
К нему хотя б на миг, к его ручонке.
Ты в темноте – вот этак – подползи к ней,
Упри на миг ей локоток в колено,
Тронь пальчиками щёку (ведь не зря же
Рука твоя нежна, как в перевязках!)
Что? Вред?.. Какой? Одна лишь будет польза
Для Веры для её; и хитрость наша
Невинная, коль укрепляет Веру,
Полезна тож. На, прядь волос возьми-ка,
У горничной отрезана и цветом
Совсем как та, что от бедняжки-сына.
Ты в темноте подбрось ей эту прядку
В ладони страждущие – будет Благом
То для неё и Счастьем столь великим,
Что мы с тобою словно бы под солнцем
Окажемся и ждёт нас процветанье,
Подарки… А её – надежда вечна…
Глава 22
Вэл была на трибуне ипподрома в Нью-Маркете. Она смотрела на пустую дорожку, напрягала слух – когда же послышится стук копыт? Вдалеке вдруг возникло облачко пыли, вырос дробный гул – и хлынула в глаза потоком лоснистая конская стать, яркий шёлк жокейских нарядов, – и наконец, совсем уж крупно, мелькнули бешено перед самой трибуной – гнедой, серый, каштановый, опять гнедой… надо же, всё долгое ожидание ради одного этого мгновения, бурного, почти нестерпимого… И сразу разрядка напряжения; прекрасные звери, в потёках пота, раздувая ноздри, пляшут на месте; а люди радуются, поздравляют друг друга или досадливо разводят руками.
– Кто пришёл первый? – спросила она Эвана Макинтайра. – Так быстро, я ничего не поняла. Но я честно кричала вместе со всеми!
– Мы первые, – ответил Эван. – То есть он, наш Ревербератор. Сегодня ему не было равных.
Вэл порывисто обняла Эвана за шею.
– Будем праздновать, – сказал Эван. – Двадцать пять к одному, неплохо. Мы знали, он не подкачает.
– Я тоже на него поставила, – радостно проговорила Вэл, – на выигрыш. Я ещё поставила немного на Дикарку, и на выигрыш и на проигрыш, мне имя понравилось. А на Ревербератора – на чистый выигрыш!
– Вот видишь, – улыбнулся Эван, – как мы развеяли твою грусть-тоску. Нет ничего полезней азартной игры и активного образа жизни…
– Ты мне не рассказывал, что на скачках так красиво.
Стоял погожий, по-настоящему английский день, в какие солнце светит, но не слепит и по самой границе видимости завивается лёгкая дымка, – такою дымкой был теперь подёрнут почти незримый конец дорожки, где вываживали после забега лошадей.
Вэл представляла до сегодняшнего дня, что на ипподроме должно быть гадко, должно пахнуть пивом, окурками (как в тех забегаловках, куда отец, бывало, затаскивал её в детстве, чтобы сделать ставки) – и ещё почему-то опилками и мужской мочой…
Но оказалось, здесь чистый воздух, и всё исполнено радости жизни, и зелёная трава – по траве ходят, пляшут эти восхитительные создания!..
– Не знаю, здесь ли остальная компания, – сказал Эван. – Пойдём поищем?
Эван был одним из четырёх коллективных владельцев Ревербератора: двое юристов и двое биржевых маклеров имели каждый свою долю в этом жеребце.
Эван и Вэл длинным обходным путём прошли к загону победителя: конь, рыже-гнедой с белыми чулками в тёмных струйках пота, ещё перепыхивал, дрожал под попоной и весь курился паром, который смешивался с дымкой. Как восхитительно от него пахнет, подумала Вэл, – сеном, здоровьем, мышечной работой – работой рьяной, но свободной и ненатужной. Она подошла чуть ближе, вдыхая этот запах, – жеребец дёрнул головой и тихонько храпнул…
Эван между тем перемолвился словом с жокеем и тренером и вернулся к Вэл, но не один, а с другим молодым человеком и тут же его представил: Тоби Бинг, один из совладельцев. Тоби Бинг был тоньше Эвана в кости; у него, несмотря на молодость, было очень мало волос на голове: лишь над ушами кудрявилась небольшая русая поросль, а выше начиналась розовая лысина, напоминавшая тонзуру. Одет он был в брюки для верховой езды и повседневный твидовый пиджак, из-под которого, впрочем, посверкивал весьма щегольской, переливчатый жилет. Веснушчатое лицо Тоби Бинга время от времени как-то бессвязно озарялось улыбкой, должно быть от приятных мыслей о выигрыше.
– Сегодня я угощаю ужином, – сказал он Эвану.
– Нет, это я угощаю! Или, по крайней мере, давайте тяпнем шампанского, прямо сейчас, на вечер у меня другие планы.
Втроём, исполненные довольства, они неспешно направились в буфет, взяли шампанское, копчёную сёмгу, салат из омара. Вэл при всём желании не могла припомнить, когда она последний раз делала что-нибудь вот так, просто ради удовольствия, если, конечно, не считать банального похода в кино или в паб.
Она взглянула на программку бегов:
– Клички у лошадей умопомрачительные. Дикарка, дочь Диккенса и Аркадиной. Приятно, что кто-то читал чеховскую «Чайку».
– Мы люди грамотные, – сказал Эван, – что бы ни говорили разные барышни. Взять хотя бы нашего Ревербератора. Отец у него Джеймс Бонд, а матушка Супердрель – кому-то из нас пришло в голову, что от дрели возникает реверберация, и был ещё такой писатель американский – Генри Джеймс, у него есть рассказ или повесть «Ревербератор». Имя лошади должно быть связано с обоими родителями.
– Поэтика лошадиных имён, – произнесла Вэл, объятая бледно-золотым огнём шампанского и благорасположением.
– Вэл увлекается литературой, – находчиво объяснил Эван, решив, что можно представить интерес Вэл к литературе как самостоятельный, не упоминая Роланда.
– Я, между прочим, заделался поверенным по литературным делам, – сообщил Тоби. – Честно говоря, это не моя стезя. Однако я оказался втянутым в настоящую битву – из-за переписки двух давным-давно покойных поэтов. Переписку только что случайно обнаружили. Американцы предложили моему клиенту за оригиналы писем огромную сумму. Но тут вмешались англичане – хотят объявить всё это добро национальной ценностью, – мол, вывозу не подлежит. Стороны смертельно друг друга ненавидят. Встретились в моей конторе, зыркают друг на друга глазами. Англичанин говорит, что письма изменят представления литературоведов всего мира. Но посмотреть пока дали только несколько образцов: мой клиент – старикан с большими причудами, не желает расставаться со своим сокровищем даже под честное слово… А теперь ещё средства массовой информации заинтересовались этой историей. Мне каждый день названивают тележурналисты, газетные репортёры. Наш английский профессор добрался до министра культуры.
– Что за переписка? Любовная? – спросил Эван.
– Самая что ни на есть. Но там много и всяких литературных выкрутасов. В те времена принято было писать длинные письма.
– А кто эти двое поэтов? – осведомилась Вэл.
– Один Рандольф Генри Падуб, мы его, помню, проходили в школе, я ни строчки понять не мог. А другая – поэтесса, о которой я вообще прежде слыхом не слыхивал. Кристабель Ла Мотт.
– Письма обнаружились в Линкольншире? – спросила Вэл с почти утвердительной интонацией.
– Ну да. Я сам живу в Линкольне. Значит, вы в курсе?
– И с этим как-то связана доктор Мод Бейли, – ещё более уверенно продолжала Вэл.
– Ага. Все её почему-то разыскивают. Но она как сквозь землю провалилась. Поди, отдыхает где-нибудь. Сейчас лето, сезон отпусков. Учёные – тоже люди. Она, кстати, и нашла эти письма.
– Я жила раньше с человеком, который изучал творчество Падуба… – сказала Вэл и тут же остановилась, сама изумясь лёгкости, с какой перенесла отношения с Роландом в прошедшее время.
Эван нежно прикрыл её ладонь своей ладонью и подлил всем ещё шампанского. Потом сказал:
– Если это письма, то, наверное, уже возник сложный вопрос с правами собственности и с авторскими правами.
– Профессор Аспидс, англичанин, подключил лорда Падуба. У лорда авторские права на большинство бумаг Рандольфа. Однако у американца, профессора Собрайла, в собрании находятся оригиналы практически всех других писем, да и самое полное издание писем Падуба – под его редакцией. Так что его претензии тоже не лишены оснований. Оригиналы найденных писем, по-видимому, принадлежат моему клиенту и его жене. Хотя нашла их Мод Бейли. Нашла в той комнате, где жила старой девой и где умерла от старости Кристабель. Письма были как-то хитро спрятаны, в кукольной кроватке, что ли. Наш клиент ужасно негодует, что Мод ему не сказала, какую кругленькую сумму эти письма стоят.
– Может быть, она не знала?
– Может быть. У всей этой честной компании к ней немало вопросов. Быстрей бы она возвращалась.
– Едва ли она скоро пожалует, – сказала Вэл, переглянувшись с Эваном. – У неё, похоже, есть причина скрываться.
– И даже не одна, – улыбнулся Эван.
До этого дня Вэл не приписывала исчезновение Роланда ничему иному, кроме как любовному увлечению. Тогда, по горячим следам, она в порыве ярости позвонила Мод Бейли домой, и некий голос с сочным американским акцентом объявил ей, что Мод в отъезде. «Куда же она уехала?» – спросила Вэл. Голос ответил, с некоторым удовольствием, но и с досадой: «Не знаю, она мне не докладывает». Вэл стала жаловаться Эвану, тот сказал: «Не очень-то он тебе был и нужен. Ведь у вас всё закончилось?..» – «А ты откуда знаешь?» – вскричала она сердито, на что Эван спокойно ответил: «Я уж несколько недель за тобой наблюдаю, оцениваю разные улики, на то я и юрист…»