убеждён, что Кристабель побывала в Йоркшире:
– Это непременно здесь! И как только раньше никто не заметил? Вся поэма буквально напичкана местными йоркширскими словечками, она пишет не «вереск», а «вересник», не «овраг», а «разлог», не «хребет», а «гребень». И воздух в поэме самый что ни на есть здешний. Как в письме Падуба. У неё говорится, что после дождя «…взойдут живые струйки пара. / И примутся резвиться и играть… / Как жеребята на муравнике». Обратите внимание, не просто «жеребята на лугу», а «жеребята на муравнике» – чисто йоркширский оборот!
– Вы спрашиваете, почему никто не заметил? Не знали, чего искать! Дело в том, что пейзажи Ла Мотт всегда считали бретонскими, мол, там описаны окрестности Пуату, и всё такое. Правда, я где-то читала, что на эти пейзажи наложился наш, английский романтизм – сестры Бронте, Вальтер Скотт, Вордсворт. Писали также про символику пейзажных деталей у Кристабель…
– Вы-то сами как думаете, была она здесь?
– Да. И ещё раз да! Хотя с доказательствами туго. – Мод вздохнула. – Что мы, собственно, имеем? Ну, добрый йоркширский хобгоблин, умеющий лечить коклюш, он есть и в письме Падуба и в сказке Кристабель. Ну, местные слова. Ну, моя брошь… И главное, чего я не возьму в толк, как мог Падуб писать жене все эти письма, если… невольно возникает сомнение…
– Может, свою жену он тоже любил? Он ведь постоянно говорит в письмах, «когда я вернусь». Значит, с самого начала собирался вернуться. Что и сделал – исторически неоспоримый факт. Так что если Кристабель была здесь с ним, то вряд ли это задумывалось как бегство…
– Знать бы, как что оно задумывалось!..
– Я полагаю, это глубоко личное их дело, – сказал Роланд. – Только их касающееся… Мне вот что показалось: «Мелюзина» сильно напоминает некоторые стихотворения самого Падуба – про остальные вещи Кристабель такого не скажешь. Когда читаешь «Мелюзину», часто возникает ощущение, что это вполне мог бы написать Падуб. По крайней мере у меня ощущение такое. Я имею в виду не сюжет. А стиль.
– Мне так не кажется. Но я понимаю, что вы имеете в виду…
К Падунцу Томасины ведёт крутая тропа из Ручейного Лога – маленькой деревеньки, запрятанной в складках холмов на подступах к плоскогорью. Они нарочно выбрали этот путь, а не путь с плоскогорья – им хотелось подойти к водопадной чаше снизу. Погода была необычайно живая, полная движенья, огромные белые облака быстрыми стаями проплывали в небе над чёрствыми каменными обрывами и макушками перелесков. На поверхности одной из обрывистых стен Роланд обнаружил странное, сверкающе-серебристое тканьё, которое, как оказалось, загораживало входы в логова пауков-туннельщиков: стоило лишь коснуться соломинкой хотя бы одной нити, как эти устрашающие создания, с мощными ухватистыми лапками и челюстями, являлись наружу. Уже перед самым Падунцом тропа неожиданно ныряла вниз, пришлось осторожно спускаться среди валунов…
Утёсы стеснились в круг, образовав полу-пещеру, полу-овраг, по боковым откосам которого, вцепляясь корнями, влачили отважное существование кусты и деревца. Вода стремилась вниз из устья в стене, нависшей выпукло, почти сводом; было сумрачно, и пахло холодом, и мхом, и влажными растениями. Роланд несколько времени смотрел на зелёно-золотисто-белёсый столб водопада, потом перевёл взгляд на чашу, где павшая вода бурлила и закручивалась посередине, успокаиваясь к краям. В этот миг показалось солнце, и метнуло свой луч в водоём: над его поверхностью встало зеркальное мерцание и, одновременно, сделались видны сухие и свежие листья и части растений, снующие под водою и теперь словно захваченные в пёстрые светлые сети. Но ещё более любопытное явление природы предстало Роланду, когда он вновь поднял глаза: под стеной-сводом «пещеры», да и вообще вокруг, занимались и взмётывались кверху удивительные языки – языки белого огня! Всюду, где преломлённо отраженный от воды свет попадал на неровный камень, или на расщелину – шедшую вверх ли, вбок ли в стене, – всюду проливалась и дрожала жидкая ярь, словно невиданная светлая тень! – и возникали сложные, иллюзорные построения несуществующих огней, с льющимися нитями света внутри!.. Роланд, присев на корточки, наблюдал долго-долго, пока не утратил ощущение времени и пространства, и перестал понимать, где именно находится, и призрачные языки стали чудиться ему одушевлённым средоточием происходящего. Мод приблизилась и, усевшись подле него на камень, прервала его созерцание:
– Что это вас так заворожило?
– Свет. Огонь. Посмотрите, какой световой эффект. Как будто весь свод пещеры объят пламенем.
Мод сказала:
– Она это видела! Я уверена на сто процентов. Обратите внимание, в «Мелюзине» написано:
Стихии три сложились, чтоб создать
Четвёртую. Свет солнца через воздух —
И ясеневых сеянцев отважных
Ватагу, что вцеплялись в крутизну, —
Прокинулся мозаичным узором
На глянец вод: и тронулась вода
Рябою чешуёй, как бок змеиный,
Под нею свет продолжился мерцаньем
Как бы колец кольчужных; а вверху
Вода и свет совместно сотворили
На серых стенах и на сводах влажных
Пещеры сей – вид странного огня —
Ползущих светлых языков, лизавших
Гранитный каждый выступ, щели каждой
И каждой грубой грани придавая
Заместо тени светлых провожатых —
Причудливые нити, клинья, ромбы
И формы белые иные – из того
Огня, что не сжигал, не грел, ни пищи
Земной не требовал, себя возобновляя
На хладном камне. Создан был из света
И камня, водопадом возбуждён был,
Вверх с живостью внушённою стремился —
Огня холодного источник…
– Она была с ним здесь! – воскликнула Мод.
– Это не научное доказательство. Не выгляни солнце в подходящий момент, я бы ничего не увидел. Хотя лично меня увиденное убедило.
– Я прочла его стихи. «Аск – Эмбле». Стихи хорошие. Нет ощущения разговора с самим собой. Он действительно разговаривает с ней – с Эмблой-Ивой – с Кристабель или… Большая часть любовной поэзии замкнута сама на себя. Мне понравились эти послания к Иве.
– Я рад, что вам понравилось в Падубе хоть что-то.
– Я пыталась вообразить его. Вернее, их. Они, должно быть, пребывали в состоянии… страсти. Я прошлой ночью размышляла о том, что вы сказали об отношении нашего поколения к сексу. Мол, мы усматриваем его везде. Тут вы правы. Мы всё знаем, мы слишком много знаем. Нам, например, известно, что у человека нет целостного личностного начала, что любая личность – это сложная система конфликтующих составляющих… мы в это уверовали как в данность. Мы осознаём, что нами движет желание . Но мы не можем посмотреть на желание их глазами. Мы никогда не произносим слово «Любовь» – в самом понятии нам чудится некое сомнительное идейное построение – особенно нас настораживает Любовь, как её понимали в эпоху романтизма. От нас требуется огромное усилие – усилие воображения – чтобы понять, как они чувствовали себя тогда здесь… вместе… как верили в Любовь… в себя… в значимость своих любовных поступков…
– Да-да, я вас понял. Помните, у Кристабель в «Мелюзине» сказано: «Как мал, как безопасен наш мирок, / Но за его окном летает Тайна». У меня такое ощущение, что с Тайной мы тоже разделались. И желание, в которое мы всматриваемся так пристально, от этого пристального разглядывания довольно странно преображается…
– Это вы верно подметили.
– Иногда у меня возникает чувство, – продолжал Роланд, тщательно подбирая слова, – что лучше всего было бы оказаться вообще без желания. Когда я смотрю на себя как на единую личность…
– А можно ли ставить вопрос о единой личности?..
– …Когда я смотрю на свою жизнь – как она сложилась – я вдруг понимаю, что хотел бы жить безо всего. Мне только нужна пустая, чистая постель. У меня в голове всё время всплывает этот образ: пустая, чистая постель в пустой, чистой комнате, где мне ни от кого ничего не надо, и никому от меня ничего не надо. Возможно, такие мысли возникают из-за моих личных обстоятельств. Но здесь есть и какая-то общая закономерность…
– Да, я понимаю. Нет, это не совсем честно было бы сказать – понимаю. Всё гораздо сильнее совпадает. Ведь я тоже думаю так же, когда остаюсь одна. Как хорошо было бы ничего не иметь. Как хорошо было бы ничего не желать. И тот же образ меня преследует – пустая белая кровать. В пустой комнате.
– Вот именно, белая.
– Полнейшее сходство, как видите.
– Удивительно… – пробормотал Роланд.
– Может, мы типичные представители целого племени учёных, теоретиков, измученных бесплодными умствованиями? А может, мы никакие не представители, а просто двое людей с одинаковыми чудачествами…
– Какая ирония судьбы – забраться в эту глушь – сидеть бок о бок на камнях, и всё ради того, чтобы сделать этакое важное открытие – друг о друге!
Обратно они шагали в соучаственном молчании, слушая пение птиц и шуршание ветра этой переменчивой погоды в кронах деревьев и по воде… За ужином они некоторое время прочёсывали «Мелюзину» в поисках ещё каких-нибудь йоркширских слов. Потом Роланд вдруг сказал:
– На туристской карте есть место под названием Лукавое Логово. Звучит презанятно. Я подумал, может, нам завтра взять на денёк отгул от них , выбраться из их сюжета – и приискать что-нибудь себе для души? Ни у Собрайла, ни в «Письмах Р. Г. Падуба» Лукавое Логово не упоминается – и слава Богу, – а то опять увязнешь в разных ассоциациях…
– А что, это мысль! Кажется, совсем распогодилось. Чувствуете, как тепло?
– Куда именно отправиться, не столь важно. Лишь бы найти что-то интересное само по себе, без всяких скрытых смыслов и подоплёк. Что-нибудь новое.
Найти что-то новое, решили они. День как нельзя более располагал к этому: стояла изумительная погода, золотою солнечной улыбкой улыбалась небесная лазурь, создавая настроение почти детского радостного ожидания чуда; в такие дни память удивительным образом укорачивается до удобных размеров дня нынешнего, мол, вот оно всё какое, а значит, таким и было, а значит, таким и будет. Подходящий денёк для похода по новым местам.