В тот день Король долго обсуждал что-то со своей королевой, потом же исчез и вернулся только на следующее утро, но не один - с Человеком.
То был огромный, бородатый лесник, а вместе с ним - добродушный волкодав.
Сашка в то время впал в забытье; тяжело дышал, и, весь мокрый переворачивался с бока на бок, шептал, кричал, хрипел:
- Маменька... маменька, где же ты, маменька? Почему у меня нет маменьки?... К людям - нет, никогда! Не хочу видеть эти злые, тупые рожи!... Нет, нет... хочу, хочу... согрейте меня... душу...
Лесник оглядел пещеру, присвистнул:
- Вот это да! Я то думал такое только в сказки бывает! Что у вас, зимовье зверей? А мальчик чей?
И этот могучий великан, подошел к Саше склонился над ним...
Надо сказать, что если при его появлении многие псы, несмотря на то, что он явился с Королем, переполошились - раздался угрожающий рык, да скрежет клыков - то, как только он заговорил - рычанье прекратилось.
Голос у этого человека был очень басистым, но каждое слово, при всем его объеме обволакивалось, и наполнялось, как карамель спокойным и простым, добрым чувством. Слова лились и псы чувствовали, что он не желает никому зла, что он человек простой, и любящий просто и сильно.
Успокоился и Саша, ибо в этой раскатившимся, медово наполнившим пещеру голосом, почувствовал он то, что так ему не хватало - понимающую его, добрую, мудрую, Человеческую Душу.
И вот мальчик замер, приоткрыл слезящийся глаза, да тут же вздрогнул, вскрикнул, попятился к стене: ему показалось, что этот человек - его отец.
Да - и этого лесника, так же, как и Сашиного отца можно было назвать "медведем" - но какие же это были разные "медведи"!
Джой, хоть и сам, от одного только голоса проникся к этому человеку доверием, теперь, видя ужас своего хозяина, пронзительно залаял и встал между вжавшимся в стену Сашей и лесником.
В отваге маленькому, рыжему, конечно, было не отказать - человечище этот возвышался над ним горою, да мог бы раздавить одной ножищею, чего, конечно, делать не стал, так как действительно был добрым и спокойным человеком.
- Ну, я вижу - ты хороший, верный пес. Посмотри, разве же я хочу причинить ему вред? Я только добра твоему хозяину желаю. Ведь вам его не излечить - ему человеческий уход, человеческое теплота нужна...
Тем временем, Саша разглядел лесника, и не плача больше, внимательно вслушивался в каждое его объемистое слово...
Потом мальчик протянул к "великану" слабенькие свои, худые руки и прошептал тихо:
- Если вы меня не выдадите другим людям - я пойду с вами. Пожалуйста, только оставьте меня у себя, только не выдавайте... Вы не знаете... Я сейчас не могу говорить... Но только если вы выдадите - я точно умру...
- Я не выдам. - мягко прошептал "великан", и легко, как пушинку подхватил мальчика, потом, уже направляясь к выходу, молвил. - Вот уже двадцать лет живу я, вместе со своей женою, в избушке, что у синего озера, в двух часах ходьбы отсюда. Мы живем счастливо, мы любим друг друга, но лишь одного нам не хватало - у нас не было детей. Неужто небо смилостивилось над нами?... Ладно, подождем, когда он окрепнет, да и выслушаем его рассказ...
У выхода он еще остановился, ко псам повернулся и им, замолкшим так говорил:
- Спасибо вам. Я вижу - вы умные и добрые звери. Если зимой вам станет холодно и голодно - приходите ко мне, я для вас найду теплый уголок, и накормлю вас... Удивительно - будто в сказке побывал!
С этими словами он повернулся, и унес Сашу.
Никогда больше Джой не видел ни этого доброго "медведя", ни мальчика зато чувствовал, что мальчик излечился и все у него хорошо.
На следующий день было прощание с "собачьим королевством" - Джой, Томас и "Белая" отправились на поиски Томасовой хозяюшки, исход которых уже известен...
* * *
Ох, холодная зима! Ох, ты вьюжная, снежная зима - мучительница!
В том году выдалась она выдалась студеной и снежной: то валил из густых туч снег, то небо прояснялось и ударял, да жег, да щеки щипал - мороз.
Рассказывать о мучениях той зимы... Попытаюсь быть краток, ибо, если описывать все те страдания, займет то много страниц, да и сердце содрогается, лишь только хоть немного приоткроешь завесу той тех темных месяцев...
Город, город - ты огромный! Ты - весь испещренный улицами, машинами, лицами, словами, вывесками, подъездами, окнами, входами и выходами, фонарями, светофорами, ревом двигателей! О ты, холодное и уродливое, злобливое чудище! Что ж ты, так нарядно пестреющий вывесками - что ж ты столь суетлив и безучастен к людскому то горю!
Холодные стены, стекло да гранит! Бетон, да закрытые лица - куда же, куда же это все это летит?!
Еще в окончании октября, по ночам на чердаке стало морозно, улетели оттуда голуби; ну, а у Пети и Машеньки крыльев не было и, потому, пришлось им перебраться в подвал, где, по прежнему каждый день навещала их Катя.
В начале декабря захворала Машенька и некие лекарства ей не помогали.
В спертом душном воздухе наполненном испарениями, да жаром раскаленных труб, прорывался ее слабый голосок:
- Катенька, Катенька... мне бы Солнышко увидеть...
В тот же день Катю отсчитывал отец:
- В институте дела твои - черт знает что! Заглянул в твою зачетную книжку... Тебя же из института отчислить могут. Ведь не сдашь зимнюю сессию!
- А если на одни пятерки сдам, папа?
- Если на одни пятерки сдашь... Да если ты нас с матерью так порадуешь все что в наших силах, любое желание!
- А крылья...
- Что?
- Я хотела сказать... - она запнулась - ей мучительно, жгуче больно стало от того, что ей предстояло теперь сказать неправду, но ради Машеньки, она справилась и с этим. - Например, купить билет в теплые страны?
- Отдохнуть тебе? На солнышке погреться? Что ж - не помешало бы, а то вон - бледная, как смерть ходишь. Почему у тебя такой болезненный цвет лица? Ты вообще в институте бываешь или где?..
- Я сдам сессию на все пятерки. - поклялась Катя и выполнила свою клятву.
Целый месяц она почти не спала. Ведь дни она проводила возле Машеньки, обещала ей, что, вскоре, заключение в подвале закончиться и вырвется она к "солнышку".
Ну а ночи она проводила, зазубривая конспекты своих подружек (ведь на лекциях она не появлялась)...
От постоянного напряжения - она совсем исхудала, лицо ее побледнела, под глазами появились мешки. Но сами глаза! Ах, что это были за глаза! взглянешь в них, а из них, как с горного склона, бросается к вам чистый, ласковый, свежий поток; обовьет вас, приласкает, а сама душа поцелуями покроет.
Очи!... Она, ведь, оставалась внешне прекрасной, несмотря на свою усталость; однако каждого кто смотрел на нее, сразу притягивали эти, льющие могучий душевный свет очи! - Душа, которая в этих очах сияла, главенствовала над телом...
Она выполнила свою клятву - все сдала на пятерки, и пред самым Новым годом пришла в подвал, где кашляла Машенька, и читал ей сказки Петя.
Катя устало улыбнулась им, села на табуретку.
- Ну, Машенька, помнишь я обещала тебе, что скоро улетишь ты вслед за птицами в теплые страны?
- Да, да... - прошептала Машенька и закашляла.
Тогда Катя достала из кармашка билет, протянула его своей младшей сестричке.
- Это в дом отдыха на берегу теплого моря.
- Но как? - лик Машеньки просиял, и она, впервые после долгого времени, улыбнулась.
- Это - волшебство. Подарок от Деда-Мороза. - Катя вздохнула...
Чего же стоило ей говорить своему отцу столько неправды, придумывать что-то лживое... лживое - пусть даже и для блага Машеньки!
Но она, мучительно переборов себя, после того, как изумленные отец и мать просмотрели ее пятерки, попросила, чтобы позволено ей было выбрать и купить билет самой. И она выбрала детский санаторий, где-то на Карибских островах. Родителям же сказала, что - Францию. Потом всю ночь плакала - хоть и была измождена, не могла заснуть - от того, что соврала...
А потом еще какая-то неправдоподобная история, почему она должна быть в аэропорту одна - когда она рассказывала эту историю, то из носа ее пошла кровь... Впрочем - теперь все это было позади. Теперь Машеньку ждал отдых, а Катю - две недели в подвале.
И, если семилетняя Машенька поверила, рассказу про деда-мороза, то Петя уже был достаточно взрослым и потом, в сторонней части подвала, шепотом спрашивал у Кати:
- Это ведь ты купила?
- Если бы я! - с горечью вздохнула Катя, и из глаз ее выступили слезы. Ведь, кто я?... Студентка... - она посмотрела на свои музыкальные, легкие пальцы. - Если бы я умела зарабатывать деньги... Нет - я не умею... Это родители мои купили... Да - знаю: я бессовестная, лживая, ничего то я не умею... Ну так вот... - она тяжело вздохнула - так часто в последнее время вздыхала. - Как бы то не было, но нам придется как-то пережить в этом подвале две недели. Ты, ведь, понимаешь - дома я не могу появиться.
- Так поживи у какой-нибудь подруги.
- Лучшая моя подруга живет в нашем поселке - от ее матери сразу все раскроется. Московских же девушек я плохо знаю - не было времени хорошенько с ними познакомиться - не стану же я к ним на две недели напрашиваться. Чем они меня кормить станут?
- А Томас и Лис? (так назвали они, по неведенью Джоя, но мы, чтобы не возникло путаницы, будем звать его, все-таки по прежнему)
- И с ними я расстанусь на эти две недели - ведь, не смогу же я их взять с собой...
И на следующий день они прощались с Машенькой - проводили ее в аэропорт, где присоединилась она к группе своих сверстников. Смотрительница этой группы - полноватая женщина с задумчивым выраженьем лица, посмотрела на Машеньку и вздохнув, сказала:
- Какая худенькая, какая усталая девочка. Ну, ничего, скоро ты увидишь "стройные пальмы", вдохнешь "запах немыслимых трав". Девочка, ты, просто, очень долго вдыхала "тяжелый туман". Но теперь все будет хорошо, уж поверь мне.