Наш местный праздник устраивали в парке за пределами центральных городских кварталов. Представьте себе: зеленые лужайки, велосипедные дорожки, тропинки, рощи и бурная река. Папа высадил меня у входа, у высоких железных ворот. Воздух благоухал свободой. Ну, и еще, если вам угодно, хот-догами, дымом и сахарной ватой. Однако свобода перекрывала все.
В самой середине парка пылал костер, оранжевый, и красный, и с желтыми переливами. К нему тянулись толпы людей, словно мошки на свет. И одной из мошек была я. И я, впервые за долгие недели расправив крылья, летела на пламя костра. Лорен сидела на скамейке. Я подкралась сзади и как ткну пальцами ей в бока! А она как заорет: ББББББББББ!.. Вот именно так, во весь голос. Аж эхо раскатилось по всему парку и окрестностям, огромным, как вселенная, открытая для исследования. Я шлепнулась рядом с Лорен на скамейку, и мы болтали, болтали без конца, уплетая сахарную вату, а костер превращал ночь в текучее золото.
От этой ваты – ужасно она сладкая – мне захотелось пить. Я оставила Лорен сторожить скамейку, а сама отправилась на поиски какой-нибудь воды. Вдоль реки растянулся длинный ряд ларьков, палаток, прилавков с футболками, украшениями, дурацкими игрушками. Струилась река, клубился дым, кричали, зазывая, продавцы, а я все разыскивала, где бы чего-нибудь попить. Какой-то бородач сунул мне под нос красную машинку Ferrari. О такой, только настоящей, давно мечтал папа. Я остановилась и купила машинку, а то он так переживает из-за дедушки.
Расплачиваясь, я увидела Кареглазого. Он стоял возле самой кромки полыхающего костра. Знаю-знаю, здесь надо бы создать напряжение, тем более что мы проходили на английском, как это делается с помощью «рубленых фраз» и пауз, и намеков, нагнетающих тревогу. Но дело в том, мистер Харрис, что это живая жизнь, не беллетристика, и я хочу описать, как все было в действительности. В жизни события не идут чинно-благородно от завязки к кульминации, они происходят с бухты-барахты, без всякого предупреждения. Как в тот раз, когда папа сбил собаку. В книжке, несомненно, сначала была бы пара случаев, про которые говорят: еще бы чуть-чуть и… Предзнаменования то есть. Быть может, даже папа, круто заворачивая за угол, услыхал бы собачий лай, и читатель догадался бы – сейчас произойдет нечто скверное. А в жизни папа возвращался из супермаркета, светило солнце, радио пело про «Танцующую королеву»; машина подскочила на «лежачем полицейском», а оказалось – это немецкая овчарка. Вот и на костре было так же. Никакой подготовки. Никаких предупреждений. Только я отвернулась от прилавка и раз – вижу его, Кареглазого парня. Вот так просто.
– Твоя машина.
– Что?
Бородач протянул Ferrari:
– Твоя машина.
Я сунула машинку в карман, не спуская глаз с парня. Он стоял в футболке с белой надписью на груди, уставившись на пламя и глубоко задумавшись о чем-то, без сомнения, важном. Я представила себе облако мыслей над его головой и как я рыбкой ныряю в самую его середину. Я забыла про собственную жажду. Забыла про Лорен. С бьющимся сердцем я торопливо двинулась к костру, проталкиваясь вперед мимо папаши с дочкой на плечах, мимо женщины с пуделем в клетчатом пальтишке.
Пылающими кусочками янтаря взлетали искры и, поднявшись высоко над языками пламени, чернели.
– Бросать? – крикнул кто-то. Толпа одобрительно загудела. Какой-то дядька поднял чучело Гая Фокса с маской вместо лица, в черных штанах и вязаной кофте. – Бросать его? – заорал дядька еще громче. Девочка на плечах у отца радостно захлопала в ладоши. Даже пудель завилял хвостом.
Кареглазый зевнул и отвернулся. Я протиснулась еще немного вперед, чтобы меня заметили. Дядька, ухватив Гая Фокса за ногу и за руку, раскачивал его туда-сюда, туда-сюда. Голова чучела скользнула над огнем. Толпа взревела, я даже вздрогнула.
– Раз…
Все вытянули шеи, чтобы лучше видеть.
– Два…
Теперь считали все хором:
– Три!
Огонь фыркнул. Гай Фокс взлетел вверх, и в тот миг, когда он исчез в пламени костра, парень отвернулся от толпы и взглянул прямо на меня.
Надпись у него на груди гласила: «Спасите Гая Фокса». Секунд пять мы взирали друг на друга, потом парень улыбнулся:
– Привет.
Всего одно слово, а я уже на седьмом небе! Костер исчез. Люди тоже. Были только мы с Кареглазым и наши взгляды, летящие навстречу друг другу в самом центре вселенной.
– Симпатичная футболка, – вымолвила я наконец. – Мне всегда его жалко, Гая Фокса.
– Хотя он и злодей?
– У Гая Фокса имелись свои причины. Кто знает, может, они были уважительными.
Глаза у парня озорно блеснули.
– Уважительные причины совершить плохой поступок… Интересно.
– Очень интересно. – Тот провод, что соединял нас с ним, раскалился добела. Я покраснела и отвернулась. Где-то далеко-далеко, на краю земли, плавилась маска чучела.
– Нет ничего лучше, чем старое доброе сожжение на костре, чтобы сплотить людей, – усмехнулся парень. – Теперь, может, пора метнуть туда же и пуделя. – Я покатилась со смеху, потому что пес так и зашелся лаем, пушистая клетчатая ярость. Парень покачал головой: – Шотландец, надо думать. Если так, я помилую хозяев. Как тебя зовут? – вдруг спросил он.
На этот раз я сказала ему. Три слога, как незнакомые, скользнули с губ.
– Лучше, чем Птичья девочка, – заметил парень, – как я мысленно называл тебя после вечеринки. Или Мышеловка.
У меня екнуло сердце. Тысячу раз подряд екнуло. Он тоже думал обо мне!
– Надо полагать, и тебя зовут не Кареглазым парнем.
– Это мое второе имя. А первое – Арон.
В то же мгновение (я и слова сказать не успела) на плечо Арона легла чья-то рука.
– Привет! – сказала какая-то девчонка.
Одно это слово – и я рухнула с небес на землю. У нее были длинные рыжие, как огонь, волосы. И черное, как уголь, пальто. А ее улыбка, предназначенная Арону, еще долго жгла мне душу.
– А вот и ты! – Он притянул ее к себе и обнял.
Она выглянула из-за его плеча – матовая кожа с идеальным количеством веснушек и прямой нос, сделавший бы честь любому пластическому хирургу.
– Мне нужно с тобой поговорить, – шепнула она, положив пальцы ему на затылок.
– Не вопрос! – отозвался он.
Я-то ждала совсем другого ответа, но собралась с силами и лишь небрежно улыбнулась, когда он, извинившись, шагнул ближе к жару костра для разговора.
Я посмотрела на часы. Четверть десятого. Через сорок пять минут за мной заедет мама.
Через сорок четыре минуты.
Через сорок три…
– Ага, вот ты где! Я уж думала, тебя прикончили или еще что. – Ко мне подскочила сердитая Лорен. – Где тебя носило?
Я протянула руки к огню, зябко повела плечами для виду:
– Да просто окоченела.
– Могла бы предупредить. Я сама чертовски замерзла. И подыхаю – пить хочу. Скамейку пришлось уступить. Положила на нее сумку, а тут старикан подваливает и начинает, типа, «Места занимать нельзя!» и давай разоряться, его жене, типа, нужно отдохнуть.
– Какой заботливый.
– Какой чокнутый! Он же один был. Как пить дать, из тех, кто видит то, чего нет. Ну, знаешь, некрофилия или как ее там.
Я спрятала улыбку.
– Ты хочешь сказать – шизофрения.
– Что?
– Шизофрения. Некрофилия – это… в общем, тебе это не надо.
Я глянула в спину Арона. Сорок одна минута до приезда мамы.
Лорен потянула меня за руку.
– Ну, пошли.
– Куда?
– Пить хочется! – приплясывая на месте, напомнила она.
Арон держал руку той девчонки в своих руках и не сводил глаз с ее лица.
– Ага, давай. – Я отвернулась от костра, чувствуя, как кишки покрываются инеем, но совсем не потому, что мы отошли от огня.
В очереди Лорен трещала как сорока. Вы, мистер Харрис, может быть, не знаете, как трещит сорока, но если вам кажется, что это как сорок других птиц разом, то вы близки к истине. Лорен щебетала и щебетала о том старшекласснике, с которым она целовалась на вечеринке у Макса. Я изо всех сил старалась сосредоточиться, да только без толку, ведь там, у костра, Арон приобнял девчонку за плечи.
Едва Лорен расплатилась за бутылку воды, как в небо взвились огненные хвосты фейерверка. О-о-о! – пришла в восхищение толпа. А-а-ах! Недолго думая, я дернула Лорен за руку, и мы прямо там, не сходя с места, шлепнулись на траву и уставились в небо. Ночь вокруг нас распускалась огненными цветами. Я показала на синие хвостатые искры:
– На головастиков похоже.
– Скорее, на сперматозоиды, – заметила Лорен. Мы покатились со смеху. И вправду, искры крутились по небу, будто наперегонки старались оплодотворить луну. Рука Лорен повторила их движение.
– Плывите, спермики, плывите.
– Мило. – Над нами склонилось чье-то лицо.
Светлые волосы. Карие глаза. Очередная вспышка огней в небе и одновременно алый взрыв в моем сердце. Арон.
Лорен прикрыла глаза рукой. Я заморгала, пригляделась. Тот самый старшеклассник ухватил Лорен за руку, поднял на ноги. Я нехотя встала. Какое разочарование…
– А я тебя искал, – сказал он. – Пошли, прогуляемся вдоль реки.
Лорен взяла меня под руку.
– Только если Зои пойдет с нами.
– Да ничего, не волнуйся за меня, – отозвалась я. Мне вдруг захотелось побыть одной. Народ все прибывал, а Арон с девчонкой куда-то пропали. Лорен впилась в меня глазами. Я ответила самым убедительным взглядом, на какой была способна:
– Честно. Все нормально. И вообще через десять минут приедет мама.
Парень потянул Лорен за собой, та звонко чмокнула меня в щеку.
Пламя уже ревело. Дым ел глаза, жар стал нестерпимым. В конце концов я снова оказалась у нашей скамейки. Там сидел старик и разговаривал с пустотой. Это было печально, но только со стороны. Ну, то есть вид-то у него был вполне довольный, он рассказывал своей невидимой жене, как делается фейерверк, описывая самым подробным образом, как получаются разные цвета. И, знаете, мистер Харрис, я вот подумала: а вы когда-нибудь разговариваете с Алисой? Что вы ей говорите, если она, просочившись сквозь решетку, появляется у вас в камере и парит под потолком рядом с лампочкой? Быть может, вы просите прощения, а она, надеюсь, отвечает