– Что я опять?
Он со вздохом встал. У него были широкие плечи; такие весь мир выдержат или, по крайней мере, отлично прокатят меня. На нем были выцветшие синие джинсы и черная футболка, которая пузырилась в неправильных местах. Он приложил даже меньше стараний, чем я. Мне вдруг показалось, что мои туфли приподняли меня над землей, что я парю.
– Ты видишь эту птицу? – осведомился он, приставив руку к глазам и вглядываясь в листву.
– Нет, но…
– С чего ты тогда взяла, что это сова? Может, это призрак.
– Это не призрак.
Парень подошел ко мне, и у меня перехватило дыхание.
– Ну откуда ты знаешь? Может, это дух, который…
– Это сова. Я узнала по уханью, – перебила я. Птица снова ухнула, как по заказу. Я подняла палец. – Слышишь? Так кричат молодые совы. Вообще-то это брачный призыв.
Парень вскинул брови. Я его удивила.
– Брачный призыв, говоришь? – В глазах у него прыгали искорки. Я ликовала. – Расскажи-ка еще что-нибудь про эту влюбленную сову.
– Это один из самых часто встречающихся видов в Британии. У них есть перья. Само собой. Красивые такие, пестрые, коричневые и белые. Большая голова, длинные ноги, желтоватые глаза, – продолжала я, оседлав любимого конька, – и неровный, волнообразный полет, как у дятла, и…
Парень расхохотался. Потом захохотала я. А потом заухала сова, будто тоже хохочет.
– Тебя как зовут? – спросил он.
Только я собралась ответить, как скрипнули ворота и по дорожке зацокали каблуки.
– Офигеть! Ты все-таки пришла! – завопила Лорен. – Пошли, выпьем!
Я и рта раскрыть не успела, как она схватила меня за руку и потащила к дому, споткнувшись при этом о трещину.
– Осторожно, крокодилы, – бросила я и краем глаза заметила, что парень улыбнулся. Лорен остолбенела:
– Чего?
– Не важно, – пробормотала я и тоже улыбнулась.
Холл был маленьким, с красным потертым ковром на полу; бежевый диван отодвинули к стене, чтобы освободить место для танцев. Лорен, едва успев скинуть пальто, уже скакала вместе со всеми, вопила, размахивала руками. А я взяла стакан и налила себе лимонаду. Подумала и добавила водки. Перемешала пальцем. Музыка рвалась в уши, растекалась по жилам, по всем-всем внутренностям. «Ля-ля-ля-ля», – подпевало сердце. Я осушила стакан одним глотком. Народ кружил между диваном и камином, будто в ночном клубе, и, честное слово, смешно смотреть было, как они трутся друг о дружку.
И вдруг я увидела его. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, с усмешкой глядя вокруг себя. Он поймал мой взгляд, а может, я поймала его взгляд, в общем, наши глаза встретились. Он покачал головой, я закатила глаза, и, только подумайте, мистер Харрис, мы оба прекрасно знали, что в этот миг думает другой, будто между нами телефонный провод. Дзинь! – Алло?
Какая-то рыжая всунулась между нами, но парень смотрел и смотрел на меня, словно на меня стоило взглянуть во второй раз и в третий, и в сотый. Я чувствовала его взгляд всем телом; не просто руками-ногами – кожей, губами, всеми своими округлостями. Он заговорил с приятелем, а я трясущимися руками налила себе еще выпить. И половину водки пролила на стол. Чертыхнувшись, схватила салфетку, а когда, наконец, все вытерла, парень исчез. Вот так. Только что стоял у двери – и вот его уже нет. Сердце оборвалось, замерло. О-о-ох…
Я сказала Лорен, что пошла в туалет, а сама, увертываясь и протискиваясь в толпе, двинулась в прихожую. Не было его ни там, ни в кухне, ни в забитом куртками шкафу. Проталкиваясь по узкой лестнице со стаканом в руке, я открывала одну дверь за другой. Пусто. Проверила ванную наверху. И внизу. По дороге туда плеснула себе чистой водки и, залпом проглотив ее, дернула за ручку.
Та легко поддалась, и моему взору предстал капающий кран, унитаз и отражение моей собственной мрачной физиономии, то всплывающее, то исчезающее из зеркала. Потом я забрела в зимний сад. Большой, прохладный и темный, освещенный только луной, сияющей над стеклянным потолком. В дальнем углу я приметила удобное вроде бы кресло и едва рухнула в него, как комната поплыла у меня перед глазами. И тут раздался чей-то голос:
– Привет!
Я вскинула голову, но, мистер Харрис, это был не тот парень. Это был Макс Морган. Тот самый Макс Морган! Ухмыляющийся. С бутылкой в руке. В залитой виски шикарной рубашке, с блестящим от пота лбом, но с карими – очень карими – глазами, с подстриженными и уложенными темными волосами. А от его кривоватой ухмылки меня бросило в жар.
– Привет, – снова сказал Макс. – Ханна?
– Зои, – поправила я. Только, конечно, не так. Я назвала свое настоящее имя, которое вам назвать не могу.
– Зои, – повторил Макс. – Зои-Зои-Зои. – Он рыгнул и вдруг наставил на меня палец: – Ты в моей группе по французскому!
– Нет.
Макс всплеснул руками и чуть не навернулся.
– Виноват. Виноват-виноват. Просто мне знакомо твое лицо.
– Еще бы. Мы с тобой вот уже три года в одну школу бегаем.
Моя ирония до Макса не дошла.
– Это мне жарко или здесь вообще душно? – он, спотыкаясь, добрел до двери, попытался ее открыть. – Она сломалась. Ханна, она сломалась.
Я сползла с кресла, повернула ключ и открыла дверь.
– Во-первых, Зои, а во-вторых, она работает.
Макс икнул.
– Мой герой! То есть героин… ня. Догоняешь? Наркотик! – покатываясь со смеху над собственной шуткой, он изобразил укол воображаемым шприцем. – Выпьешь? – и протянул бутылку, но стоило мне потянуться к ней, как Макс дернул бутылку к себе и шагнул за дверь. – Идешь?
Ночь была теплая, только и сидеть в саду. Легкий ветерок шевелил волосы. Макс взял меня за руку. У меня перехватило дыхание. Интересно, что бы сказала Лорен, если б увидела, как палец Макса Моргана поглаживает мне руку. Я уже представляла, как расскажу ей, что было. И тогда Макс подвел меня к каменному фонтану в глубине сада, а там плавала ночная бабочка. Макс легонько тронул ее кончиком пальца и опустился на траву. Отхлебнув виски, он взглянул на меня, а я взглянула на него, и мы оба поняли, что сейчас нечто невероятное…
Макс рыгнул.
– Ты так и собираешься стоять?
Я села, он протянул мне бутылку. От одного лишнего глотка хуже не будет. Так я себе сказала. И так я себе твердила всякий раз, как Макс протягивал бутылку с поблескивающим в лунном свете влажным горлышком. Он положил руку мне на ногу, и я его не остановила, даже когда рука переползла на бедро, не остановила. Потом я ни с того ни с сего заговорила о дедушке, как он болен и в какой он был хорошей форме, когда был молодым.
– Я в отличной форме, – сообщил Макс и икнул.
– Они были потрясающей парой, дедушка и бабушка, – добавила я. И, помню, очень старалась, чтобы язык не заплетался.
– Мои предки тоже. Раньше. Сейчас нет. Сейчас даже не разговаривают.
– А как они танцевали! – Я показала руками как.
– Я классно танцую, – Макс закивал изо всей силы, вверх-вниз, вверх-вниз. – Просто классно.
– Да, что и говорить, – торжественно подтвердила я. – А дедушка с бабушкой когда-то были молодыми. Молодыми. Чудно, правда?
Макс снова икнул, попытался сфокусировать взгляд на моем лице.
– А мы молодые. Прям сейчас молодые.
– Верно, – согласилась я. – Совершенно верно.
Никто еще никогда не вел таких мудрых бесед. Я расплылась в улыбке от собственной мудрости и, может, еще от виски. Макс наклонился ко мне, ткнулся носом в щеку.
– Ты хорошая, Зои, – сказал он, и за то, что он правильно выговорил мое имя, я поцеловала его в губы.
Сейчас, мистер Харрис, вы, вероятно, ерзаете на своей койке в замешательстве от того, что произойдет дальше, и, голову даю на отсечение, койка скрипит, потому что удобства преступников не входят в список задач первостепенной важности тюремного руководства при наличии заключенных, пытающихся сбежать. Разумеется, это не про вас. Вы, полагаю, просто сидите в своей камере и спокойно принимаете свою судьбу, потому что считаете, что заслужили смерть. Если честно, вы мне напоминаете Иисуса. Вы страдаете за грехи, и он страдал за грехи, только у него они тяжелее. Я хочу сказать, только представьте, сколько весят все грехи всех людей.
Если бы можно было по-настоящему взвешивать грехи – как муку на весах, уж не знаю, какое преступление перевесило бы все остальные, но не ваше, как мне кажется. Наверняка немало мужчин поступили бы точно так же, услышь они то, что рассказала вам ваша жена. Подумайте об этом, когда чувство вины прихватит особенно сильно. Пару месяцев назад я составила список людей, ответственных за геноцид, и теперь ночью, когда не спится, я считаю не овец, а диктаторов. Они у меня прыгают через забор – Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн. Прямо в своих мундирах, и черные усы развеваются на ветру. Может, и вам стоит попробовать.
Я твержу себе: ты же не могла знать, чем все закончится, когда год назад Макс затеял обниматься. Помню, какой беспомощной я себя чувствовала, едва держалась на ногах, когда Макс вел меня через весь дом, наверх, в свою комнату. Там пахло пылью, грязными носками и лосьоном после бритья. Макс включил свет и закрыл дверь, я перешагнула через скомканные трусы на ковре. Рука на спине тихонько подталкивала меня к стене. Я глянула через плечо – Макс улыбался. Рука стала настойчивей. Я коснулась стены руками, потом грудью, потом головой и оказалась притиснутой к плакату с голой теткой. Плакат был прохладным, я прижалась лбом к теткиному животу, а Макс поцеловал меня в шею. Это было… колко. Как если бы меня поцеловало электричество.
И мы как с цепи сорвались – жадные руки, ненасытные губы, прерывистое дыхание. Макс повернул меня к себе, прижался губами к моим губам. Его язык оказался у меня во рту, а его руки приподняли меня над ковром. Я обхватила его за плечи; голова кружилась, комната плыла перед глазами – синие шторы, белые стены, пустой стол. Неприбранная кровать качнулась к нам, и мы мешком рухнули на нее.
Макс сверху, с безумным, остекленевшим взглядом. Его губы отыскали мою щеку, ухо, ключицу; двинулись ниже. Он задрал мою майку. Лифчика на мне не было; мои бледные, острые груди торчали прямо посреди мальчишечьей комнаты. Макс вытаращился с разинутым ртом. Потом коснулся. Осторожно. Потом сильнее, крепче. Надо сказать, он знал свое дело. Я застонала, закрыла глаза. Губы Макса нашли мой сосок и, мистер Харрис, на этом я, наверное, сегодня остановлюсь, потому что утром мне в школу, и я уже вся красная, как не знаю что.