Паньшин задумывается, играет багорцем.
— Ну ничего, — наконец говорит он. — Скоро с ним развяжешься…
И тут до них доносится крик. Кто-то далеко-далеко ниже по реке отчаянно кричит. Денисов снимает шапку, прислушивается, но кто кричит, о чем — никак не разберет. Паньшин тоже слушает, подставив ладонь к уху. Они с тревогой глядят друг на друга.
Вот крик становится слышней, явственней, — очевидно, человек бежит к ним. Вот уже слышно, как он кричит: сюда! сюда!
— Оренбуркин! — догадывается Денисов.
Он прислушивается еще, потом сам кричит:
— Э-ге-гей! — и кидается ему навстречу.
Он бежит что есть духу по тропке среди сплошного частокола деревьев. «Неужели затор? — теряется в догадках Денисов. — Или, может, поранился кто?..»
Он чуть не сбивает с ног Оренбуркина, вынырнувшего из чащи, и пятится от него. Тот, грязный, мокрый, без шапки и без ватника, стоит, дико ворочает глазами.
— Что случилось?
— За… за… тор! — с трудом произносит Оренбуркин и садится в изнеможении на землю.
«Опять!» — шепчет Денисов и чувствует, как у него холодеет затылок.
— А где Баталов?
Оренбуркин разжимает ладонь, подает ему мокрую, скомканную бумажку.
— Вот!
Денисов разворачивает ее, пытается прочесть, но строчки прыгают у него перед глазами, в мозгу же неотступно стучит: затор, опять допустил затор! Он нервничает, разглаживает пальцами записку, та рвется на куски, расползается, он со злостью швыряет ее под ноги.
— Убежал наш Баталов! — кричит ему Оренбуркин. — Скрылся.
— Как скрылся? — недоумевает Денисов.
Оренбуркин не отвечает, машет в отчаянии рукой.
— Где затор? — спрашивает Денисов.
— На двадцать пятом.
Денисов снимает с себя ватник, бросает на руки Оренбуркину:
— Зови остальных!
И опять бежит, не чувствуя под собой ног, вглядывается в реку, в ее плесы, перекаты. Он слышит позади топот — кто-то догоняет его, прибавляет шагу, бежит еще прытче. К месту затора Денисов выбегает почти одновременно с Серегой Поповым и Левой Гусевым, — они, перекликаясь, останавливаются, дышат ему в затылок.
— Надо же! — удивляется Лева. — Опять затор!
Но Денисов не обращает внимания на слова Левы, видит, что затор небольшой, нет и сотни метров. Он быстро осматривается, оценивает обстановку.
Пыж стоит над самым омутом, подпрудив воду в реке. Если расшатать голову затора, подпруженная река нажмет на пыж, и он сорвется с места. А дальше — омут, поворот, перекат. На гребне вала пыж проскочит их, как это уже было однажды.
— Пошли!
Денисов берет из рук Левы багор, спускается по крутому берегу к воде, бежит по бревнам пыжа на другую сторону, к песчаной косе.
Добежав до головы затора, он заходит в обмелевшую реку, ищет слабое место в костре бревен. Серега Попов подключается к нему. Они цепляются баграми за одно бревно, расшатывают его, вытаскивают его из пыжа, берутся за другое.
Лева Гусев подбирает здоровенный рычаг, взбирается на верх пыжа, помогает им выворачивать бревна. Они работают, спешат, изредка перекидываются словами.
— Раз-два, взяли!
Бревна шлепаются в воду, катятся на песок. Пыж гудит от напора воды, от подплывающих сверху, торкающихся в него бревен.
Появляется Павел Оренбуркин. Он бросает ватник Денисова на камень-валун, идет на косу, где от прошлого затора оставались рычаги, лезет на пыж к Леве Гусеву. Он суетится, тычет рычагом, но в руках уже нет сил от сегодняшней беготни, и он беспомощно опускается на бревна.
В это время пыж начинает трещать, шевелиться. Сплавщики кричат, предупреждают друг друга, бросаются к берегу.
Денисов тоже кричит: «Пошел! Пошел!» Он выбегает на песок шумно дыша, радуясь, что все так легко обошлось. Но тут же обмирает от неудачи: пыж, чуть двинувшись, останавливается.
Денисов сразу видит, в чем тут дело. Оказывается, на той стороне реки в крутой берег уперлось бревно, а поперек к нему встали другие бревна, перепутались и держат правую часть пыжа: левая сторона, где находятся сплавщики, свободна, она выдвинулась к омуту, загнулась дугой, от нее отрываются отдельные бревна, уплывают. Стоит лишь выбить это толстое бревно, и весь пыж пойдет, не задержится.
Не раздумывая, Денисов бросает багор, выхватывает рычаг из рук сгорбившегося Оренбуркина, прыгает на бревна, бежит к другому берегу. Он не видит ничего, кроме бревна, которое ему следует во что бы то ни стало убрать, выбить, сдвинуть пыж с места, ликвидировать аварию. «Врешь! Пойдешь!»
Он засовывает рычаг в щель между бревнами, делает сильный рывок, — бревна сразу же оседают под ним, со стуком расползаются в стороны — пыж идет.
— Берегись! — кричит ему Серега Попов.
Денисов слышит предостерегающий крик Сереги, грохот двинувшегося пыжа. Он поворачивается, бежит обратно к берегу. Но не успевает добежать до косы, как голову пыжа выносит в омут, — бревна ныряют, налезают одно на другое. Денисов торопится, напрягается весь, прыгает с бревна на бревно, бревна тонут под его тяжестью. Он прыгает еще, еще и вдруг срывается, падает без крика в воду, — бревна тут же смыкаются над ним.
Сплавщики испуганно вопят, бегут вдоль берега по песчаной косе за рокочущими бревнами, видят, как Денисов высовывается из воды, пытается ухватиться за бревно, но бревно крутится, ускользает из рук, и он вновь исчезает под лавиной бревен.
— Все! Пропал наш Андрей! — кричит Оренбуркин и с горя валится на песок.
И тут неожиданно для Оренбуркина, для Сереги Попова Лева Гусев прыгает на плывущие бревна, торопится, балансируя и оскользаясь, к месту, где показывался Денисов, и там, упав плашмя на бревна, шарит руками в воде и вдруг сваливается и тоже исчезает под бревнами. Но через какое-то мгновение он вновь появляется — высовывает голову, отдуваясь и отплевываясь, обхватывает левой рукой бревно — как бы берет его под мышку — и плывет. Пыж уже заполняет омут, вертится каруселью, поворачивает и вырывается на перекат. Леву с бревном уносит на мель к песчаному берегу, он встает на ноги — тут неглубоко, отталкивает бревно, и Сереге Попову становится видно, как Лева тянет Денисова, ухватив за ворот пиджака. Серега подскакивает к Леве, вдвоем они вытаскивают неподвижного начальника пикета на песок, Серега кладет его животом к себе на колено и давит, пытаясь освободить от воды.
Вышедший из леса Маркел Данилович Паньшин видит, как Павел Оренбуркин сидит на песке и, не таясь, плачет, размазывая грязь по щекам, как Серега Попов возится возле почему-то лежащего Денисова, как Лева Гусев, подняв кулаки к небу, сыплет в белый свет густым матом.
— Что случилось? — спрашивает в тревоге Паньшин.
Прибежавшие вслед за ним Минька с Гришей стоят, запыхавшись, тоже не могут понять, что происходит тут, почему плачет Оренбуркин, почему ругается так страшно Лева, почему Денисов лежит, распластавшись на песке.
Но Маркел Данилович догадывается. Он видит брошенный, беспризорный ватник начальника пикета и все понимает. «Недоглядел, старый… Не успел!» — шепчет он, торопливо подходит к Сереге Попову, опускается на колени, снимает шапку. Серега разводит руки Денисова — делает искусственное дыхание, и Маркел Данилович с радостью замечает, как алеют щеки Андрея, как тихо, чуть заметно дрожат веки.
— Живой! — облегченно вздыхает Маркел Данилович. — Слава богу, живой!
Подбежавшие парни берут Денисова на руки, переносят на травянистую полянку, кладут на расстеленные ватники.
Маркел Данилович поднимается с колен, смотрит вслед пыжу, грохочущему вдали на перекатах, на темный омут, весь в пенистых воронках, поднимает глаза на лес, над которым висят пухлые серые облака, потом туда, где стоял пыж, и видит Леву Гусева, торопливо переходящего вброд обмелевшую реку.
— Ты куда? — кричит он Леве.
Но Лева не отвечает, перейдя реку, легко взбирается на крутой берег, пересекает полянку и бежит в ту сторону, куда ушел Баталов…
А бревна плывут и плывут, ныряют в омутах, играют на перекатах. Шумит Кана, блестит волной на солнце.
ОБЛАКА НАД СУРЕНЬЮ
1
Озерко покойно в пойме реки. Узкое, длинное, заросшее ряской и камышом, оно словно спряталось от реки за густыми, широкими кустами. От воды поднимался теплый пар, стояла тишина, и в этой тишине громко всплескивалась рыба, словно кто бросал в воду камешки, и круги расходились по воде.
Семавин выгреб на пятачок глубокой, темной воды, свободной от ряски, привязал лодку к камышам и выбросил леску. Ланда он не видел, — тот сидел, заслоненный от него камышами, — лишь слышал его возню в лодке да частое бульканье грузил удочки, иногда негромкое чертыханье.
Время тянулось медленно. На другом берегу за кустами обозначилось солнышко, вылезло на бугор и покатилось между белых облаков. Семавин сидел расслабленно в лодке, поддавшись объявшему его покою. Все действовало умиротворяюще: и тихое озерко с неподвижными камышами, и всплеск рыб, и негромкое щебетание в кустах встречавших солнце птичек, и теплое солнышко, осветившее озерко. За все утро он вытянул пару подъязков да окунька — его не захватил азарт рыболова, просто хотелось сидеть, ни о чем не думая, наслаждаясь покоем, тишиной.
— Ушел, мерзавец! — услышал он взволнованный голос Ланда.
— Кто ушел? — спросил Семавин, очнувшись от забытья.
— Лещ. Ох и здоровый!.. Вот такой!
Семавин представляет себе, как Ланд отмеривает на руке, какого он упустил леща, как жадно теперь смотрит на воду, не покажется ли где сорвавшаяся с крючка рыбина, и улыбается:
— А ты нырни, нырни, он тут, возле лодки, — говорит он Ланду со смешком.
— А-а, поди ты!..
Семавин чувствует, как раздражен Ланд неудачей, и замолкает, приваливается к мягкому, резиновому боку лодки и блаженно жмурится: хорошо! Хорошо вот так полежать после недельной беготни по цеху, директорских оперативок, заседаний, совещаний. Начальник цеха у всех на виду, всем нужен, и, кажется, исчезни вдруг, что-то испортится в отлаженном механизме завода.