Солнце уже висит над кустами, по озерку тянутся солнечные блики.
— Эй-и! — разнесся по озерку женский голос. — Где вы там? Завтракать!
Это кричала Вера, жена Ланда. Она и Ольга остались у машин, им было наказано спать, а они, видимо, побродили по лесу, побывали у реки и решили обрадовать мужей завтраком.
— Едем? — крикнул Ланду Семавин, усаживаясь поудобнее в лодке, сматывая удочку.
— Эх, не ко времени этот завтрак! — отвечает с досадой Ланд. — Только начала по-настоящему клевать. Посидели бы еще…
— Потом, после, день длинный… Давай, поехали, — настаивал Семавин, берясь за весло. — Надо уважать труд своих спутниц.
Ланд ничего не ответил, и Семавин, объезжая камыши, поплыл к берегу.
На небольшой полянке, примыкавшей к озерку, дымил костер, Вера с Ольгой хлопотали над раскинутым под кустами ковриком. Из подлеска высовывались зеленые морды «москвичей».
— А где Виктор? — спросила Вера подходившего Семавина.
Тот обернулся, увидел, как Ланд тащил за веревку лодку, обходя кусты и деревья.
— Идет твой Виктор, — ответил Семавин. — Разве он пропустит завтрак?
— Ты моего мужа не трожь, — сказала, притворно сердясь, Вера. — А то подскажу ему, чтобы на работе тебя прищучил. Он хоть и друг, а все же начальник твой. А говорят, начальство критиковать…
— …как в колодец плевать? — досказал, смеясь, Семавин. — А если колодца-то нет, одна лужа?
— Это кто лужа? — грозно спросила Вера.
— Да перестаньте вы! — вмешалась Ольга. — Успеете еще попикироваться, показать свои возможности. Как сойдутся, так и начинают… Кирилл, неси чайник. Осторожно, смотри, не ошпарься.
Появился Ланд. Он, подняв садок с рыбой, словно победный флаг, торжественно пошел к женщинам. Его стройная, высокая фигура в джинсах, ухоженные бачки и усики, копна волос чуть не до плеч, неторопливая вальяжная походка — говорили о том, что этот человек знает цену себе, умеет показаться.
— Видали? — спросил он женщин, и лицо его загорелось самодовольством. — Тут не только уха, но и хорошая жареха. — Он повернулся к Семавину, шедшему от костра с чайником. — А где твоя рыба?
— В озере плавает, — отозвался Семавин. — Там ей лучше, кислороду больше.
— Тоже мне рыбак, — иронически произнес Ланд.
— Хватит вам о рыбе, — запротестовала Ольга. — Нечего считать, кто сколько поймал. Мойте руки, и завтракать…
— Нет, что ни говори, а люблю я посидеть вот так, на лоне природы, за приличным столом, — начал Ланд разговор, сочиняя какой-то тройной бутерброд по собственному рецепту. — Бог создал субботу и воскресенье для нас, и надо их использовать в полной мере.
— Сибарит ты, Виктор, как я погляжу, — отозвалась Ольга, разливая чай. — Уж очень охоч до удовольствий.
— А чего же ты, милая, хочешь от меня? Чтобы я лишь работал, сидел сутками на заводе, вкалывал до износа? А жить когда? Мне немножко и пожить хочется. Понимаешь? По-человечески пожить, чтобы потом и умирать не обидно было.
— Дескать, пожил в свое удовольствие, пора и честь знать. Так, что ли? — съязвила Ольга.
— Не совсем так, но что-то… гм… близко. Во всяком случае, люблю брать от жизни все, что плохо лежит.
Ланд весело рассмеялся неожиданно сочиненной им фразе, показавшейся ему и умной и меткой.
— Например? — спросила Ольга.
— А ты не знаешь? Смотри сюда. — И Ланд стал перечислять, загибая пальцы: — Служба у меня есть, и, похоже, не плохая; машина есть; жена есть…
— Жена у тебя в одной ведомости с машиной? — ехидно спросила Ольга.
Ланд на какое-то время растерялся, потом захохотал:
— Ладно тебе, не придирайся к моим словам. Так вот, жена есть…
— Одна? Может, мало одной?
— По положению можно бы и две, — посмеялся Ланд, — но…
— Ах, тебе надо вторую? — громко спрашивает Вера и, не дожидаясь ответа, бьет Ланда салфеткой по щеке.
— Не надо, не надо! — вопит притворно Ланд. — Хватит одной!
Всем становится весело, посмеявшись, вновь принимаются за еду.
— А твой Кирюша, — после недолгого молчания Вера спрашивает Ольгу, — он что? Безгрешен, как апостол?
— Мой тоже не без недостатков, — ответила Ольга. — И самый главный — от жены ни на шаг.
— А тебе это и впрямь не нравится?
— А что в этом хорошего? Быть всегда под присмотром…
— Слышишь, Кирилл, что говорит твоя жена? — спросила Семавина Вера. — Когда ты кончишь свой домострой?
Семавин лишь покрутил головой и ничего ей не ответил, продолжал есть. Он слушал разговоры, но не вмешивался в них, наперед зная все, что скажет Ланд, — любит тот порисоваться; водится это за Ландом с давних времен, когда вместе учились в Нефтяном институте. Еще лучше знал он жену свою Ольгу, — ее привычку в кругу близких друзей сказать ненароком о любви к ней мужа. Семавина вначале шокировала такая откровенность, но постепенно он привык к этому и перестал обращать внимание.
Солнце уже поднялось, ушло вправо на тот, дальний угол озерка. Там летали какие-то птицы — Семавин не мог за дальностью определить, какие именно, они кувыркались над кустами, кусты просвечивали, открывая заросли таволги и борца.
— Все! Мы с Ольгой пошли к реке, — заявила, вставая, Вера. — Окунемся после сытного завтрака, присмотрели там местечко… А мужчинам — все убрать, почистить рыбу, и только тогда разрешается присоединиться к нам.
— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Ланд. — Все будет в аккурате.
Женщины ушли. Семавин посмотрел на неторопливо жующего Ланда, поднялся, забрал его садок с рыбой и пошел к озерку выполнять поручение женщин.
2
Кабинет Семавина находился на четвертом этаже цеха. Измученный и злой, он поднимался к себе по узким и крутым лестницам, не замечая их крутизны. Душило желание сорвать на ком-то злость за неполадки на станции хлорирования, облегчить себя, вывести наружу нервное перенапряжение. Но понимал, что злится зря, виноватых на станции нет. Оставалось винить себя за беспомощность перед грудой железа, созданной из реакторов и переплетений труб.
Но он не чувствовал и за собой вины: оборудование не им придумано, оно дано ему в готовом виде, как и сама схема получения гербицидов.
Кабинет дохнул теплом, застойным воздухом, едва он открыл дверь. Обойдя стол, на котором ничего не было, кроме телефона да графина с водой, он подошел к окну, открыл створки. В окно потянуло холодком с чуть ощутимым, привычным запахом фенола.
Казалось, ничто не предвещало сегодня неприятности. И спал он крепко, без снов, после вчерашней рыбалки, и проснулся рано, еще не звонил будильник; лежать не хотелось, подмывало встать — жажда деятельности вдруг нашла на него. Он осторожно поднялся, боясь разбудить жену, — она так сладко спала, положив по-детски ладонь под щеку. Спящая жена и в самом деле напоминала девочку, такую маленькую, беззащитную, с пухленькими полураскрытыми губками, что ему неудержимо захотелось ее приласкать, но он сдержал желание, тихонько вышел из спальни. Он по-прежнему был влюблен в жену, как и десять лет назад, когда они поженились, а появление детей, кажется, еще больше укрепило это чувство.
И после, в трамвае, когда они ехали на завод, не переставал ощущать присутствие жены. Он стоял, оттертый от нее, в конце вагона, разговаривал с инженером отдела оборудования и не терял из вида жену, сидевшую у окна.
И погода радовала Семавина. Начало июня, а дни стоят теплые, солнечные, как в июле. Скоро ему в отпуск, уже обговорено с женой, что, как и в прошлом году, они поедут к отцу в деревню.
Придя на работу, узнал о загазованности станции хлорирования. И сразу слетело сентиментальное настроение.
Вахта работала в противогазах, когда он спустился на станцию. Шипели, как змеи, реакторы, глаза щипало, щекотало в носу от присутствия хлора. Начальник первого отделения Габитов, увидев Семавина, махнул рукой — не то поприветствовал начальника цеха, не то таким образом выразил свое огорчение происшедшим и исчез за одним из реакторов. Аппаратчики лазали по системе, проверяли насосы, газопроводы, искали причину утечки хлора. Семавин, облачившись в куртку, сам включился в поиски, но все было напрасно. И он, полазив по реакторам, измучившись, приказал выключить установку, вызвать слесарей для ремонта. Торчать на станции было бесполезно, и он ушел к себе.
Утром он легко позавтракал, хотелось есть, но в столовую не тянуло, вернее — было не до борщей: предстояло спасать суточный план выпуска гербицидов. Станция хлорирования давно сидела у него в печенках. Дело тут не только в загазованности, загазованность — явление неприятное, но и не частое. Дело в другом… Да и не одна эта станция, в цехе — их пятнадцать, цепочка, по которой идет весь процесс…
В дверь постучали. Семавин отошел от окна, глянул выжидательно, — обычно к нему входили без стука. «Кто это такой вежливый?» — подумал он.
В дверь снова постучали.
— Входите же! Не закрыто! — крикнул он.
Дверь медленно открылась, и в комнату не спеша вошли три парня.
Семавин с изумлением переводил взгляд с одного на другого. Были они в одинаковых голубых куртках, с одинаково длинными, отращенными до плеч волосами. Парни независимо, с любопытством посматривали на начальника цеха.
Он вначале подумал, не братья ли близнецы перед ним, но, присмотревшись, отбросил эту мысль: лицом не похожи. Один — белобрысый, веснушчатый, с волосами цвета ржаной соломы. Второй с пушком на верхней губе; темные курчавые волосы красивой волной спускались на плечи. Третий чуть пониже первых, курносый и с таким плутовским лицом, что, глядя на него, невольно ожидалась какая-то каверза.
— Что скажете? — спросил Семавин.
— Вот, — ответил курчавый, видимо старший из парней, и подал сложенную вдвое бумажку.
Семавин развернул ее — бумажка оказалась из отдела кадров: три выпускника ГПТУ направлялись в цех на работу.
«Вот она наша смена…» — подумал он, с неприязнью оглядывая парней, садясь за стол.
— Кто из вас Раис Ишмухаметов?