Все молчали. Солнце вышло из-за стены, добралось до них, пустило зайчиков по потолку.
— Сейчас нету таких людей, — заявил Груздев, прервав молчание.
— А куда они подевались? Вымерли, что ли, как мамонты? — спросил его Насибуллин.
— Про мамонтов не знаю, а вот таких людей не встречал… Сейчас больше для себя стараются.
— Ты, Гордей Иванович, похоже, в черных очках по жизни бродишь и ничего светлого не видишь. — Насибуллин обошел парней, остановился перед Груздевым. — Для кого эти дома в городе, магазины, детсады? Не для нас? Кто-то и о нас с тобой заботится, не только о себе.
— Я все вижу, — отвечает угрюмо Груздев. — И дома вижу, и магазины вижу. Только в магазинах не всегда вижу, чего мне надо.
— Чего тебе не хватило?
— Мяса вот нет…
— Чего же ты деревню бросил? Там и мясо свое, и молоко свое. Сам бы ел и нас кормил.
— В магазине нет, на рынок иди. На рынке есть, — вставил Муртаза.
Зарипов, с улыбкой слушавший спор, решил вмешаться:
— Ну-ка, кто сегодня мяса не ел? Поднимите руки.
Груздев быстро оглядел всех — никто рук не поднимал, и он отвернулся, сделав безразличное лицо. И вновь поднял голову, услышав удивленный возглас Зарипова:
— А ты чего руку тянешь? Ведь только что из столовой!
Насибуллин стоял с поднятой рукой. Все в изумлении смотрели на него. Смотрел и Груздев, и, наконец, улыбка поползла по его лицу.
— Брюхо берегу, — ответил Насибуллин, опуская руку. — Теща на пельмени позвала, пойду после работы. Вот и пощусь.
Смеялись все, кроме Груздева. Он глядел в пол.
За стеной, в соседнем помещении зашипела электросварка. Муртаза поднял руку, посмотрел на часы, надел кепку, стал подниматься: перерыв кончился.
14
Всю ночь Семавину снились странные сны: он летал. Раскинет руки и летит — вначале не высоко, подошвы ног еще чуют землю, потом все выше, выше, и вот уже реет, как орел, над полями, над лесами, и у него замирает сердце, кружится голова от высоты, от счастья полета. Он не удивляется тому, что может летать, опускаться на землю, вновь подниматься, носиться над изумленными прохожими, считает это естественным, присущим ему, Кириллу Семавину, и чувство неизъяснимого восторга, превосходства над теми, что внизу, переполняет его.
Он просыпался, ворочался в постели — в спальне было жарко, несмотря на раскрытое окно, вновь засыпал и вновь видел, что летает, опять у него захватывало дух от высоты полета, и радость, какая-то детская восторженность не оставляла его.
Проснувшись окончательно, он полежал с закрытыми глазами — ощущение полета еще жило в нем, улыбнулся странному сну: давно он таких не видел, с детских лет, и, взглянув на будильник, сбросив прикрывавшую его простыню, осторожно, стараясь не разбудить жену, стал подниматься.
Но как ни старался вести себя тихо, жена проснулась.
— Ты чего? Рано еще.
— Спи, спи, — он прикрыл ее сползшей простыней. — Мне надо пораньше быть в цехе.
— Что-нибудь случилось? — спросила жена еще полусонным голосом.
— Ничего не случилось… — Но чтобы избежать лишних вопросов, он сказал ей: — Тебе по секрету: хотим опробовать один из агрегатов… Новый реактор. Посмотрим, что получается из нашей идеи.
— Зачем ехать раньше времени? Сейчас в цехе никого нет.
— Понимаешь, маленькая…
Он не мог сказать ей, как ждал этого дня, как жил предстоящим опробованием, торопил слесарей, аппаратчиков закончить монтаж полностью хотя бы одного аппарата.
— Перестань икру метать, как говорит наш заведующий. — Жена села на кровати. — Успеешь опробовать… Дождись меня, вместе поедем.
Кириллу ничего не оставалось, как подчиниться жене, — он и сам понимал, напрасна его ранняя поездка. Но это долгое ожидание предстоящего испытания их схемы истомило его, становилось невтерпеж от дальнейших ожиданий. И он спешил, едва проснувшись, на завод, в цех, к завладевшей его умом станции хлорирования.
Он вспомнил свой сон. Какое-то чувство, вроде чувства полета, еще теснилось в нем, не остывало, будоражило его.
С этим ощущением он провел все утро — завтракал, шел к остановке трамвая, ехал в переполненном вагоне. Приснившийся сон. — ему в это верилось, — обещал удачный день, когда осуществляется, чего ждешь. Он был убежден, сегодня все сложится хорошо: и само испытание, и результаты его.
В конце вагона стоял Ланд. Ухватившись за поручень, он смотрел в окно на пробегавшие мимо дома. На Ланде цветная рубашка с короткими рукавами, черный короткий галстук. За лето он успел хорошо загореть, словно побывал в Крыму.
У Семавина шевельнулась зависть к загоревшему Ланду: он вот так и не удосужился за весь июль выбраться хотя бы на денек к реке. Но Семавин не долго этим огорчался, загореть он еще успеет. Вот проведут сегодня испытания, и в следующее воскресенье заберет в машину всю семью — Лялю, девчонок, тещу, — махнет куда-нибудь подальше — в лес, к реке, где вода, и грибы, и красота приближающейся осени.
Жена тоже заметила Ланда.
— Смотри, Виктор, — подтолкнула она Кирилла. — Давно я не видала его Веру. Что-то не заходит ко мне… Пригласи их как-нибудь, пусть придут.
Семавин промолчал, никак не среагировал на просьбу жены. Черта с два он будет приглашать Ланда! Он вспомнил разговор с ним в сквере, поведение его в кабинете директора, к тому же в присутствии представителя главка, и стиснул зубы. Ух, привести бы их в цех — Ланда и этого московского щеголя, показать рабочим: «Вот кто мешает нам работать!»
По пути от трамвая к заводу Ольга спросила Кирилла:
— Ты не против, если я приду к вам в цех на опробование?
— А ты зачем?
Она прижалась к его рукаву:
— Не могу… Хочу быть с тобой в эти минуты.
— Поддержать, если упаду? — усмехнулся Кирилл, взглянув в ее озабоченное лицо.
— Ты не упадешь, я знаю.
— Тогда зачем?
— А разве твои интересы — не мои? Думаешь, они меня не касаются? Все эти дни и недели, что ты пропадал в цехе, считаешь, для меня прошли бесследно?
Семавин привлек жену к себе, и ничего не сказал. Он понимал ее, знал, как нелегко ей было жить, мучиться заботами мужа, слышать иногда не очень лестные отзывы в его адрес, — на заводе о начинаниях Семавина судили по-разному.
— Нет, маленькая, не надо тебе приходить. Мы это делаем как бы в секрете. Знают только Ганеев да два аппаратчика… Причем испытание рабочее, в порядке обкатки реактора.
— Хорошо, не приду, — ответила, помолчав, Ольга. — Только ты обещай мне, что позвонишь, скажешь о результатах.
— Обещаю, — сказал Кирилл.
У заводоуправления их настигла машина директора. Они посторонились, машина притормозила, открылась дверь, и директор сказал Семавину:
— Зайди ко мне.
Семавин удивился приглашению. Он не ожидал его, просто не думал о нем, улыбнулся ласково оторопевшей Ольге и пошел за директором, заранее решив не говорить тому ни слова о сегодняшнем испытании.
— Как обстоят дела с капремонтом? — спросил директор, войдя в кабинет.
Он снял с себя пиджак, повесил на спинку стула, потом расстегнул пуговицу воротника рубашки, ослабил галстук, покрутил головой, освобождая шею, и все это время пристально, как бы испытующе вглядывался в стоящего посредине кабинета начальника цеха. Семавин рассказал, что капремонт идет по графику, но приходится много менять изношенного оборудования, особенно арматуры, а нового на замену дали мало, вынуждены латать старое и вновь ставить.
— Что же не расскажешь о станции хлорирования? — спросил директор, когда Семавин замолчал. — Или ничего не вытанцовывается? Не получается непрерывка?
Семавин сразу, как только директор стал расспрашивать о капремонте, понял, не капремонт интересует его, а станция хлорирования, капремонт лишь затравка для разговора.
— Почему не получается? Может, рано об этом говорить, работы не закончены, но думаю, получится! И несмотря на противодействие, если говорить правду…
— Это ты обо мне? — спросил, улыбнувшись, директор и пыхнул дымом папироски.
— Хотя бы и о вас, — осмелев сказал Семавин. Он не мог не сказать, директор сам хотел откровенности. — Помните, как вы и представитель главка встретили идею реконструкции цеха?
— Ух, какой ты злой, оказывается! — усмехнулся директор. — Меня винить не надо. Не ты первый заражен идеей непрерывки. И я в свое время переболел этим… Короче: на заводе такие опыты были и не удались. Но если ты добьешься цели, перехитришь своих предшественников, ну что ж, воздадим по заслугам.
— А помощь? Какая была помощь?
— Помощь тебе была оказана, напрасно скромничаешь. Теплообменники дали, монтажников выделили. Чего еще? По-моему, все дали, что требовалось. Теперь от тебя будем ждать, что ты нам дашь.
Семавин хотел сказать директору, как эта «помощь» ему доставалась, но счел за лучшее промолчать, — время торопило. Он встал, давая понять директору, что ему пора уходить.
— Иди, не задерживаю, — сказал директор. — Только имей в виду, подведешь меня, сорвешь график пуска цеха, вот тогда и поговорим обстоятельно.
— Буду иметь в виду, — ответил Семавин.
Он так и не позвонил жене, хотя Ольга весь день ждала. К концу дня она сама позвонила Кириллу, но никто ей не ответил: кабинет Семавина пустовал.
Удивляясь его неаккуратности, она поехала домой, не стала его разыскивать по заводу…
Семавин вернулся в сумерках. В квартире горел свет, семья сидела за столом, ужинала, когда он вошел. Ольга тревожно посмотрела на него, он улыбнулся ей какой-то покорной, виноватой улыбкой, и она поняла: случилось что-то непредвиденное.
Но ничего не спросила, ничем не выдала себя, и пока ужинали, занималась только детьми, словно за столом не сидел вяло евший муж.
И лишь после, когда дети и Любовь Андреевна ушли в свою комнату, она спросила Кирилла, страшась услышать от него самое худшее, что она могла предположить:
— Неудача, Кирилл?
— Да… Представь себе!
Он встал из-за стола, отошел к окну, постоял, посмотрел в темноту. В стекле отразилась его поникшая голова, вздернутые плечи.