Вблизи них барахтались ребятишки, прыгали, смеялись, а они молча стояли по грудь в воде друг против друга на расстоянии вытянутой руки и, казалось, не замечали того, что происходит вокруг.
— Что же ты не расскажешь, как у тебя дела с реконструкцией? — наконец, прервав молчание, спросил Ланд.
«Так и есть, — подумал Семавин, — заводское информационное бюро уже сработало». Он принял беспечный вид, глянул, прищурясь, на солнце, похлопал себя по голой груди.
— Дела в порядке, Виктор Иванович. Все идет по плану.
Ланд бесцеремонно захохотал:
— Чего ты пыжишься? Чего ты пыжишься? Боишься признаться, что лопнула твоя затея? Так об этом уже ползавода знает… Даже директор знает о твоем лопнувшем мыльном пузыре.
— Может, ты ему и доложил? — спросил Семавин, сдерживая дрожь в голосе.
— Может, и я… Эх, Кирилл, предупредил же я тебя, по-дружески предупредил, не лезь ты в эту кашу, так нет, не послушался. Теперь вот выкручивайся… Обидно! Обидно за тебя.
Слова Ланда по форме были соболезнующими, но по лицу его Семавин видел, Ланд от души рад провалу. И Семавину было страшно от того, что непосредственный начальник радуется неудаче подчиненного, к тому же друга по студенческой скамье.
— Думаешь старые реакторы на свое место возвращать? — спросил, улыбаясь, Ланд. — Холодильники выбрасывать?
— Нет, зачем же? — Семавин не счел нужным обращать внимание на иронию Ланда. — Нас устраивают и холодильники.
— Не раскаиваешься, что не послушался меня, занялся этой самодеятельностью? — Ланд решил добить Семавина. — Скажи, только откровенно.
— Да нет, вроде совесть не мучает. Как говорится, делал по зову сердца. А если отвечать придется — отвечу, значит, переоценил себя.
— Вот-вот, переоценил. Умное слово сказал, Кирилл, действительно, переоценил ты себя, переоценил свои способности. — Ланд придвинулся к нему, положил по-приятельски руку на плечо. — Но не поздно еще и поправить твою неосмотрительность. В понедельник зайди к директору, объясни ему все, он поймет, и все обойдется. Да признайся ему, что я предупреждал тебя… А потом соберемся и подумаем, что можно сделать, чтобы умилостивить директора, пусть не двадцать, хотя бы десять процентов сверх плана натянуть. У меня есть кое-какие соображения…
— Спасибо за совет, — проговорил Семавин. — Я так и сделаю.
Он снял руку Ланда с плеча, кивнул ему, сказав: «Всего!», и пошел к берегу.
К своей машине он вернулся, обойдя кустами «Волгу» Юрия Михайловича, возле которой тесным кружком сидели в пестрых купальниках женщины. Подле них выделялся своей могучей фигурой Юрий Михайлович. Тут же были видны и оранжевые волосы жены Хангильдина. Самого Габбаса не было, видно, отправился с удочкой по реке. Слышался веселый разговор, звон посуды, ласковый, мурлыкающий басок Юрия Михайловича.
Ольга перенесла одеяло в тень и лежала там с девчонками. И как ни тихо подходил Семавин, она услышала, подняла голову.
— Где ты был? — спросила она.
Он не ответил, лег рядом, в глазах вновь поплыли берега с высокими осокорями. Захотелось забыться, может, уснуть, но не давала покоя громкая песня соседей.
«Надо уезжать отсюда, — подумал он. — Уезжать…»
16
Ночь с воскресенья на понедельник прошла у него в беспокойном сне. Перед глазами часто возникала станция хлорирования. Он видел ее настолько отчетливо, до малейшего болтика, словно находился в цехе, и, обходя ее, мысленно демонтируя деталь за деталью, он вдруг нашел, кажется, обнаружил ту ошибку, которую они допустили при монтаже реактора. Нет, рано стал радоваться Ланд его неудаче, он еще постоит за себя, покажет, чего он стоит.
Придя в кабинет, он послал за Ганеевым и механиком Насибуллиным, которые находились где-то в цехе, а сам, вытащив из стола чертежи, стал в который раз внимательно просматривать их, прикидывать, как можно исправить допущенную ошибку. И постепенно, минута за минутой, начало складываться в голове, вырисовываться что-то другое, новое. Вот это новое и следует опробовать, испытать, лишь бы хватило времени — до конца капремонта осталось четыре дня.
Это новое рисовалось так: поставить под нагрузку не один теплообменник, а два, соединив их между собой. Проще говоря, создать систему, где реакция происходила бы на большей площади, а значит, более бурно, с большим выделением тепла и потому быстрее по времени.
Нет, он не пал духом от неудачи, уверен — добьется своего. Тут многое поставлено на карту, не только самолюбие его, как инженера, — а у кого этого самолюбия нет? Поставлена на карту сама идея реконструкции, вера в нее рабочих и специалистов цеха.
Он так понимал назначение инженера: отдать людям максимум того, на что способен. Значит, отдать себя всего, отдать без остатка свои знания, свой опыт. Если не отдавать, для чего он тогда учился, получал государственную стипендию? Могу, но не хочу, как Ланд? Или — моя хата с краю, как Данилко? Мол, все в порядке, есть деньги, квартира, машина, живи себе спокойно, не лезь, не суйся, куда тебя не просят?
В дверь постучали.
— Да-да! — крикнул он.
И к его удивлению, вместо ожидаемых Ганеева и Насибуллина, появились те же парни, что и три месяца назад. На этот раз они были в касках и спецовках. Все трое, как и в прошлый раз, встали в ряд, сняли с себя каски.
— Слушаю, — проговорил Семавин, разглядывая парней. Он отметил, что-то изменилось в них — не только во внешнем виде, но и в том, как они держались — смотрели на начальника цеха спокойно, без тени смущения, но и без того нахального любопытства, которое проявили в первый день знакомства.
На этот раз вперед шагнул Мишка Колесов, положил на стол Семавину свернутый в трубку лист бумаги.
— Что это? — спросил Семавин, разворачивая бумагу, разглаживая рукой. На листе был какой-то чертеж, выполненный цветными карандашами.
— Это новый реактор… — сказал Мишка и отступил назад.
— Ничего не понимаю! Какой новый реактор? — недоумевал Семавин, разглядывая на чертеже перевивы линий, непонятные условные знаки.
— Кирилл Николаевич. — Раис покашлял в кулак, видимо от смущения. — Это мы тут немножко помараковали… Думали, может, вот так сделать, как у нас на чертеже, теплообменник будет работать как надо…
Только теперь Семавин понял: парни, узнав о неудаче с испытанием нового хлоратора, решили помочь начальнику цеха, внести свой вклад. И он уже по-иному посмотрел на них: гляди ты, чем занялись! Он углубился в чертеж и кое-что стал разбирать в нем. Видимо, парни всерьез думали над проблемой, но, к сожалению, сделано все было неумело и по идее наивно. Но он ничего не сказал им об этом, лишь спросил:
— Чья идея?
— Мишки… Колесова, — ответил за всех Федя Соломатин и как-то по-особому, восхищенно, посмотрел на Мишку, словно тот совершил героический поступок.
— Все делали, — ответил застенчиво Мишка.
— Нет, он — вздыбился Федя. — Мы только помогали. А он первый предложил.
— Хорошо. — Семавин решил прекратить поиски автора идеи. Хотя ему и льстил приход парней, их инициатива и хотелось поговорить подольше, но время поджимало, не до разговоров. — Спасибо, друзья, за чертеж. Вот подойдут технолог с механиком, и мы разберем его, и что дельное — постараемся использовать… А сейчас — идите.
Парни надели каски и было пошли, но Семавин вернул их:
— Вот что, — сказал он смотревшим на него с ожиданием парням. — Как кончим ремонт, переведу вас аппаратчиками во второе отделение.
— О! — вскинулся Федя, закрутил головой. — Самостоятельными?
— Конечно, наравне со всеми. Надеюсь, справитесь?
…От мысли о парнях отвлек его телефонный звонок: вызывали к директору. «Что случилось? — обеспокоенно подумал он. — Неужели неудача с реактором действительно стала известна директору… Но кто мог, кроме Ланда, сказать ему об этом?» И еще подумал: как все это некстати. Вселилась тревога, и пока он выкладывал свои мысли пришедшим Ганееву и Насибуллину, демонстрируя эти мысли на чертежах, и потом, пока шел в заводоуправление, тревога не покидала его.
Директор с кем-то громко и весело разговаривал по телефону, когда он вошел в кабинет. Зыркнув на Семавина недовольно глазами, директор отвернулся, прикрыл ладонью трубку и перешел почти на полушепот. Семавин понял — вошел не вовремя — и остался стоять возле двери.
— Ну как, изобретатель? — обратился к нему директор, кладя трубку, вытаскивая сигарету из пачки. — Провалилась твоя идея непрерывки?
— Почему провалилась? — попытался было воспротивиться такому началу разговора Семавин.
— Знаю, все знаю, нечего оправдываться, — прервал его директор. — Ведь предупреждал я тебя, предупреждал, Семавин, что были такие попытки, причем у людей не твоего ума… Конечно, приятно было бы создать такую технологическую систему, но…
Директор чиркнул спичкой, прикурил.
— Зия Гильманович, напрасно вы так, — осмелел Семавин. — Еще рано похороны устраивать, будет система работать.
— Перестань! — сказал директор и строго посмотрел на него, как на нашкодившего пацана. — Мне хоть не говори, не старайся успокаивать. Я-то знаю производство не хуже тебя.
Семавин понял: напрасно возражать, директор удостоверился в провале и теперь его не переубедишь, — видимо, получил «авторитетную» информацию. Его убедят только результаты испытаний систем, над которыми сейчас работают Ганеев и Насибуллин. И он покорно стоял, следил за директором, как тот, выйдя из-за стола, прошелся по кабинету, дымя сигаретой.
— Угробил оборудование, материалы, сорвал пуск цеха. — И директор, остановившись перед Семавиным, долго перечислял все, по его мнению, недостатки в цехе гербицидов, винил себя за то, что пошел на поводу у главного инженера, послушался его, разрешил перестройку технологии станции. — Что теперь с тобой делать, ума не приложу!
Он вызвал секретаршу, спросил, когда вернется главный инженер, та ответила, что послезавтра. Отпустив ее, опять заходил по кабинету.
— Понимаешь ли ты, что натворил? — спросил он, вновь останавливаясь перед Семавиным. — Как мне теперь отчитываться за все это перед… — и он показал сигаретой куда-то под потолок. — Там ведь знают о наших проектах… Нет, вижу по глазам: не понимаешь… Ну что же, чего искал, то и получи: с сегодняшнего дня отстраняю тебя от руководства цехом. Понял? Передай все дела пока Ганееву. А приедет Бекетов, тогда и решим, что с тобой делать дальше… Можешь идти.