Возле щитов стоял, вытягивая шею, Мишка Колесов, вглядывался в циферблаты приборов, в ленты самописцев, водил носом по графикам.
— Как реакция? — спросил его Ганеев. — Какова теплоотдача?
— Понимаете, все время поднимается, — торопясь, сообщил Мишка. — Уже сто… нет, сто двадцать градусов… Сто сорок!
Насибуллин быстро глянул на Ганеева, слышал ли тот, что сказал аппаратчик?
Ганеев слышал. Поправив очки, утвердив их покрепче на носу, он произнес спокойно, обыденно:
— Порядок… Как и предполагалось… Включите еще две системы.
Зарипов бросился выполнять приказание. Все придвинулись, обступили пульт управления, следили, как качались стрелки приборов. Стояла тишина, ни разговоров, ни смешков.
— Ну как там? — спросил Ганеев вошедшего Муртазу.
— Нормально, — ответил Муртаза. — Очень нормально.
Вдруг толпа, обступившая пульт, пришла в движение: «Пошел! Пошел!» Приборы показывали: из теплообменников по трубам шел готовый продукт, дихлорфенол, — на станцию приготовления растворов. Продукт шел непрерывно, как идет вода из открытого крана.
И тут в помещении появился Семавин. Он сразу стал центром внимания рабочих, заполнивших помещение, они, толпясь, подходили к нему, и он не успевал пожимать им руки. Лучше всяких слов эти пожатия сказали ему, что все, к чему они стремились, наконец-то свершилось! Он поднял голову, посмотрел вокруг. Ему показалось — нет, он хорошо разглядел, — около дверей стояла Ольга. Чувство признательности к жене заполнило сердце: вот кого хотел он видеть в эту торжественную минуту рядом с собой!
— Ай да мы! Ай да мы! — Семавину послышался голос Груздева — веселый, даже ликующий. Он увидел и самого Груздева, тот пробирался к начальнику цеха, расталкивая рабочих. — За это нам что-то должно причитаться, — пел он. — Что-то должно перепасть.
— На памятник ты рано напрашиваешься, Гордей Иванович, не поставят его тебе! — крикнул Мишка.
— Чего-чего? — недопонял Груздев. — На памятник? Ха! Сказал тоже. Нам бы чего полегче, чтобы в руке удержать.
— Ежа тебе колючего, — ответил Мишка под смех рабочих.
Мишка стоял возле пульта — серьезный, без обычной улыбки на лице. Рядом друзья его, Федя и Раис, озабоченно глядевшие на приборы.
Но вот рабочие стали расходиться. Первыми ушли Насибуллин и Зарипов — им предстояло проверить работу всех станций цеха. Ушли слесари, ушли и аппаратчики станции хлорирования — Абдулхак и Груздев, и с ними их помощники — Раис с Федей: сегодня им на смену. В помещении остались трое: Мишка, Ганеев и Семавин.
Семавину следовало удалиться — он теперь не начальник цеха, делать ему тут больше нечего. Но он следил, как Ганеев, переходя от прибора к прибору, всматривался в показания, записывал в блокнот, подсчитывал, посматривал на часы.
— Ну, как Флюр Ганеевич? — спросил Семавин. — Да не тяни ты, не мучь меня!
Ганеев оторвался от приборов, посмотрел на Семавина, улыбнулся его нетерпению.
— Сию минуту, — успокоил он Семавина, разглядывая записи в блокноте. — Так вот, пятьсот литров дихлорфенола дает в час система, Кирилл Николаевич. Слышите? Пятьсот!
— Значит, что же получается? — спросил Семавин.
— А то и получается, в два раза больше, чем старые реакторы… Так что поздравляю, Кирилл Николаевич!
И Ганеев, широко улыбаясь, пряча блокнот в карман, шагнул к Семавину.
— И тебя, Флюр Ганеевич! И тебя! — серьезно, без тени улыбки, сказал Семавин, пожимая руку Ганееву.
Мишка Колесов околдованно стоял, растянув в улыбке рот до ушей, смотрел, как начальник цеха и технолог трясут друг другу руки, как светятся их лица радостью. Нестерпимо захотелось заявить о себе, сказать, что и он участник взволновавшего их события, и пожать руки начальнику цеха и технологу! Он тоже шагнул к Семавину, но вовремя одумался, отвернулся к приборам.
Неожиданно в помещение вошел главный инженер завода Август Петрович Бекетов.
«Не выдержал, приехал», — обрадовался Семавин. Он заметил, что Бекетов, как и все работники цеха, в суконной робе аппаратчика, видимо, намерен побыть у них в цехе, но не это занимало сейчас Семавина: как главный инженер воспримет их успех.
Бекетов, войдя, оглядел помещение, остановив взгляд на щитах, увешанных приборами, лишь после этого произнес: «Здравствуйте» и, подойдя к инженерам, пожал руки; потом подошел к вспыхнувшему, покрасневшему Мишке и ему пожал руку.
— Ну-с, как ваши дела? Начинайте рассказывать, — попросил он. — Сколько систем в работе?
— Три, — ответил Ганеев.
— А остальные три?
— Будут ждать полной реконструкции цеха.
И тут Бекетов ничего не сказал, постоял, сжав губы, словно обдумывая что-то, посмотрел внимательно на Ганеева, и в этом взгляде Семавину почудилось глубоко запрятанное удовлетворение.
— Пройдемте в цех, — предложил он Семавину.
— Но я, — виновато улыбаясь, смутился Семавин, — теперь не начальник цеха… Вот, Ганеев, — кивнул он на технолога.
— Ничего не знаю. Приказа не видел, не читал, — сурово проговорил Бекетов. — Идите, показывайте свой цех. Посмотрим, как он выглядит после капитального ремонта.
Пока ходили с Бекетовым от станции к станции, Семавин, тяготясь положением гида, торопливо отвечая на вопросы главного, который интересовался каждой мелочью, сам больше присматривался к тому, что происходило на станциях. Цех еще лихорадило, и его неудержимо тянуло передать Бекетова в чьи-то руки и заняться неполадками. Но он сдерживал себя, покорно шел за главным инженером.
И лишь проводив его, кинулся назад, вызвал начальников отделений и — закружилась, завертелась карусель, — забегали механики, застучали инструментом слесари, — наступило время неизбежных авральных работ…
В обеденный перерыв раздался телефонный звонок.
Семавин поднял трубку.
— Кирилл Николаевич, — услышал он голос главного инженера. — Спешу обрадовать. Руководством завода принято решение включить в план реконструкцию всего вашего цеха и цеха монохлоруксусной кислоты.
— Наконец-то! — Семавин не удержался, даже засмеялся от удовольствия, от вдруг нахлынувшего чувства ощутимой победы. — А новые цеха? Будут строить?
— Пока нет… Пошла телеграмма в Москву о ликвидации заказа на проектирование.
— Август Петрович, а как Зия Гильманович воспринял наш опыт?
— Благосклонно… Благосклонно, — повторил Бекетов, услышав в трубке недоверчивый мык Семавина. — Во всяком случае, телеграмму в Москву подписал тут же, как только я доложил о работе ваших новых теплообменников. Кстати, он вам позвонит, поздравит с успехом.
— Спасибо за приятную весть, — ответил Семавин, волнуясь.
— Обяжите Ганеева завтра же сдать все ваши расчеты по реконструкции цеха заводскому конструкторскому бюро. Оно займется разработкой рабочих чертежей.
— Хорошо.
Положив трубку, Семавин посидел какое-то время, с лица его так и не сходила улыбка, появившаяся в начале разговора с Бекетовым.
Размышления его прервал телефонный звонок.
«Директор», — подумал он, поспешно снимая трубку.
Но звонил секретарь парткома. Оказывается, в парткоме уже знали о пуске станции хлорирования. И секретарь парткома, поздравив Семавина, сказал:
— Так вот, готовьтесь к заседанию парткома. Хотим послушать вас о реконструкции.
— Хорошо, Павел Матвеевич, — ответил Семавин. — Только я не один, нас много. Все принимали участие…
— Знаю, что не один… А вас послушаем как инициатора, чтобы перенять опыт. Думаю, он будет полезен, когда перейдем к реконструкции всех цехов завода. К этому, к этому идем, Кирилл Николаевич. По себе, по своему цеху должны знать…
Домой Семавин возвращался вместе с женой. Ольга дожидалась его за проходной и, как он понял по ее нахмуренному лицу, устала уже ждать. Хотя он и обещал ей по телефону не задерживаться, даже говорил, что выходит, уже вышел, сейчас придет, но разве уйдешь так скоро из цеха, особенно в первый день его работы после месячной остановки? Сиди тут сутки — и всегда найдется чем заняться.
— Извини, маленькая, немножко задержался, — сказал он виновато Ольге, беря ее под руку.
— Немножко… На целый час! — упрекнула она, стараясь идти с ним в ногу. — Прощаю тебе только ради сегодняшнего события в вашем цехе. Все же, что ни говори, а ты сегодня — герой!
— Перестань! — Он сердито тряхнул головой, не желая слушать. — Никакой я не герой… Если хочешь знать, просто уставший, к тому же голодный человек…
Он прервал себя на полуслове, остановился, повернул жену к себе лицом:
— Ты была сегодня в нашем цехе?
— Забегала на минутку.
Значит, не обознался, это действительно была она.
— Спасибо тебе, — сказал он ласково. И, прижав ее к себе, нежно погладил по щеке. — Спасибо, маленькая.
Она поняла его, не оттолкнула, хотя шли они уже по дороге к трамваю, где много людей, ненужных свидетелей этого доверчивого жеста мужа.
День близился к вечеру. Легкие, крутобокие облака, подожженные заходящим солнцем, стояли в небе, как стога сена в низовьях Сурени в страдные дни лета. Воздух искрился, наполнялся запахом трав, цветов, росших в скверах, по обочинам тротуаров.
Сели в трамвай. Семавин лишь теперь по-настоящему почувствовал, как устал. Он привалился к сиденью, закрыл глаза — и понесло его, закружило, отлетело все, чем болел последние дни, ушел куда-то и сегодняшний тревожный и вместе с тем такой радостный день, осталось ощущение покоя, умиротворенности. Он не слышал ни людского гомона, ни стука колес вагона — они не доходили до него. Чувство безразличия ко всему овладело им, осталось одно — сидеть вот так, не вставая, сидеть бездумно, безмятежно, забыть, как спешил, как торопился всегда, боясь опоздать, не успеть ко времени.
«В отпуск… Отдохнуть надо», — пронеслось в голове. Вот выведет цех на режим — ив отпуск… На Сурень, к отцу.
Хорошо в это время в чистых полях — ходить по желтой стерне, слышать шорох от твоих шагов. По высокому небу текут тонкие облака, скатываясь туда, где лиловой полосой на горизонте обозначены леса. И воздух, настоянный на увядающих травах, и ширь полей, и твое одиночество в этой пустующей тишине приносят в душу тихую радость — радость от всего, что видишь, что окружает тебя. Вот т