л, поторопился уйти, — не интересовали его дела Баталова.
Во второй раз они встретились снова в Никольске, незадолго до сплава. Денисов приехал в контору сплавучастка — надо было получить снасти — и вновь столкнулся с Баталовым, когда тот выходил из кабинета Пономарева. Они поздоровались уже без прежней неловкости, отошли в сторону.
Баталов на этот раз выглядел солидно, даже внушительно, словно приезжий уполномоченный. Он был в дорогом костюме, чисто выбрит, от него пахло одеколоном. Лишь вместо портфеля на плече новенькая офицерская планшетка. Но был снова хмурым, чем-то недовольным.
— Как живется в родных местах? — спросил его Денисов. — Не раскаиваешься, что вернулся?
Баталов ответил не сразу. Посмотрев на дверь кабинета начальника сплавучастка, он для чего-то открыл планшетку и, щелкнув кнопкой, закрыл ее.
— Как тебе сказать? Живу вроде нормально… Вот получил направление парткома на сплав.
— На какую должность? — поинтересовался Денисов.
— При чем тут должность? — поморщился Баталов. — Чтобы вести массово-политическую работу среди рабочих, не обязательно занимать должность. Буду работать рядовым, как и все… Временно, конечно, на период сплава.
— Вон как! — удивился Денисов: Семен Баталов — и рядовым рабочим? Но ничего не сказал, спросил только, куда тот пойдет, на сброску или на проплав?
Баталов вновь посмотрел на дверь кабинета.
— Не решил еще… Может, к себе на пикет возьмешь? По старой дружбе.
Денисов недоверчиво взглянул на Баталова — не шутит ли тот, но Баталов оставался серьезным, и лицо у него было строгое, без какого-либо намека на улыбку, лишь веко на левом глазу мелко-мелко подрагивало.
— Бери, не подведу, — успокоил Баталов, видя замешательство Денисова. — Поработаем вместе, как раньше. Можешь на меня положиться. Помнишь, как работали?
«А что? — подумал Денисов. — Пусть! Человек он здоровый, силенка есть бревна ворочать». Правда, в душе шевельнулось чувство протеста, вспомнилось счастливое лицо Шуры рядом с надменной улыбкой Семена, но он тут же подавил непрошеную мысль. «Это дело прошлое… Не вправе я ворошить его. Виноватых там нету…»
И он по-другому, дружелюбнее посмотрел на Баталова.
— Ну что ж? Давай… Давай поработаем.
Баталов подал Денисову руку, и они, смеясь, обменялись рукопожатием, словно печатью скрепили возобновление прежней дружбы…
Денисов лежит, перебирает все это в памяти. «А может, Баталов прав? — думает он. — Не о себе разговор завел, о деле… Может, следовало прислушаться, поднять вопрос перед начальником сплавучастка об оплате разборки заторов?»
Но сколько он ни думает, не может согласиться с доводами Баталова. Если согласиться, значит снять с пикетчиков всякую ответственность за проплав древесины. Тогда заторов не оберешься, сорвут они сплав.
Нет, прав он, так и надо было ответить Баталову! И совсем тут дело не в Шуре.
Думая о Шуре, он не может удержаться от волнения, встает, набрасывает на себя ватник и тихонько, стараясь не скрипнуть дверью, выходит из будки.
На котлопункте темно, ветрено. Беспокойно шумит лес, небо хмурится, обещая непогодь. Ветер разогнал туман, река мертво, оловянно блестит. Денисов, поеживаясь от холода, пьет из бачка воду, садится на чурбак у костра, закуривает…
Не одному начальнику не спится. Маркел Данилович Паньшин тоже проснулся. Он слышит, как ворочается Денисов, как разговаривает сам с собой. Когда тот выходит из будки, Паньшин приподнимает голову, прислушивается с тревогой.
Он понимает Андрея, разделяет его беспокойство. Маркел Данилович сам до ухода на пенсию тридцать лет, с перерывом на войну, гонял моль по Кане. Был и рабочим, и начальником пикета, знает, как нелегко работать в нынешних условиях.
Паньшин вспоминает: перед сплавом Денисов зашел к нему посоветоваться. Они посидели, поговорили о весне, о воде. Паньшин присматривался к Андрею, видел, что тот побаивается: весна обещала быть трудной, а начальником пикета он первый год, до этого был рабочим. И он вызвался сам пойти на пикет, помочь на первых порах.
Маркел Данилович тяжело вздыхал, лежа на койке. «Молод еще, — думает он о Денисове, — не умеет командовать. Где надо крикнуть — просит, уговаривает… Да и где было научиться? Простой мужик».
Не дождавшись Денисова, Паньшин встает, выходит из будки, оглядывается по сторонам, видит огонек папироски. Сходив за будку, он подходит к Андрею, опускается рядом.
— Чего не спишь? — спрашивает он строго.
Денисов молчит, затягивается папироской. Ему страшно признаться, что не спит из-за ссоры с Баталовым, из-за глупой сплетни Оренбуркина.
— Зря расстраиваешься, — доброжелательно, понимающе говорит Паньшин. — Не стоят они того. Особенно этот… Баталов.
— Черт его знает! Ведь он говорит, что за рабочих болеет, о них заботится, — отвечает Денисов.
— Будя! — прерывает его Паньшин. — Не переживай! Не оправдывай! Если ты ослеп, я все вижу… Планжетку купил! Зачем ему планжетка?
— Не в планшетке дело, дядя Маркел.
— Нет, в ей! Хочет показать, что он понимающий, а мы — лесные пеньки… Ишь, выскочил, советы начал давать, как сплав вести. Без него не знали!
— Коммунист же он, дядя Маркел, — сопротивляется Денисов. — Хочется верить… Если не верить людям, как тогда жить?
— Людям надо верить, — перебивает Паньшин, — да вот не каждому можно доверять… А твоего Баталова я насквозь вижу. Он и Оренбуркина приспособил. Пашка жадный на деньги, вот он и пользуется.
Нет, тут Маркел Данилович не прав. Вернее всего, не Баталов приспособил Оренбуркина, а наоборот, Оренбуркин воспользовался неопытностью Баталова в своих шкурных интересах. Вот Баталов и полез с советами к начальнику пикета. Но Денисов не говорит этого Маркелу Даниловичу, не хочет обижать старика.
— Не надо было его брать, — упрекает Паньшин.
— Как ему откажешь?.. Просился крепко.
— Мало что просился!.. Разбираться в людях следует, — поучает Паньшин. — Мы не все одинаковые… Из одного теста, да закваска у нас разная. Вот что надо тебе понять!
Паньшин говорит тихо, с паузами. Шумят сосны, тревожно кричит козодой — ночная птица, на той стороне реки по дороге идет машина — видно, как прыгает, мечется по деревьям свет фар. Денисов опять закуривает, слушает неровную речь Маркела Даниловича, не перебивает.
— Река у нас маленькая, и работа у нас маленькая, невидная… А вот из таких бригад, как наша, сплавучасток состоит. А из сплавучастков сплавконтора, леспромхоз, а из них — трест. А там и весь Советский Союз… Вот какое дело! Вот какая ответственность лежит на нас!
Денисов понимает, Маркел Данилович не зря сидит с ним ночью у потухшего костра. Он смотрит с благодарностью на него, видит спутанные волосы, белеющий лоб.
— Что там в Никольске? — после недолгого молчания спрашивает Паньшин. — Зачем вызывали?
— Торопят, дядя Маркел. Неделю сплав ведем, а в пруд к Никольску пришло только десять тысяч… И ниже пруда вся Кана забита лесом, — нет воды. Вся надежда на вал, а пруд мелеет и мелеет.
— Дела-а, — изумляется Паньшин. — Давно так не было… Может, дождичек дело поправит, воды даст.
Он смотрит на небо, но ничего там не видит: ни туч, ни звезд.
— Ну и дела! — повторяет он.
Из-под будки тявкает Левина собачка, слышатся шаги, — кто-то спешит, пересекая поляну. Денисов с Паньшиным ждут, вглядываются в темноту. Шаги становятся явственней, ближе, и на котлопункте появляется Баталов. Он осматривается по сторонам, но не видит сплавщиков, быстро идет к будке, скрывается за дверью.
4
Утром рано, чуть свет, Андрей Денисов поднимает бригаду и ведет ее на двадцать пятый километр: надо успеть до подхода вала разобрать лапы, оставшиеся от вчерашнего затора.
Стоит тихое звонкое утро; небо чистое с белым ломотком луны. С ветвей срываются на тропу холодные капли осевшего тумана. Сплавщики идут по тропке гуськом, положив багры на плечи.
Впереди всех шагает Маркел Данилович Паньшин: он без шапки, она лежит у него за широкой пазухой. У Паньшина суровое, сосредоточенное лицо, на непокрытой голове венок седых волос. Он идет торжественно, словно на подвиг, смотрит зорко вперед на синий горизонт, на поблескивающую меж деревьев Кану.
Сзади него шагает Андрей Денисов. Смутное, неопределенное настроение у начальника пикета. То он нахмурится, потемнеет, идет, не отрывая глаз от выбитой ногами сплавщиков тропки. То вдруг распрямится, подымет голову, окинет взглядом березы, медностволые сосны.
Следом за ним идет Павел Оренбуркин. Он торопится, старается не отстать от Денисова, впопыхах наступает ему на пятки, виновато улыбается, морщит лицо. Зато Семен Баталов не спешит, идет независимо, одиноко.
Позади Баталова, впритык к нему, широко вышагивает, крепко ставит ногу Лева Гусев. Баталову неприятна эта близость Левы, он тяготится ею, но тот не замечает этого, идет, выпячивая грудь, словно хочет прикрыть своим телом дорогого товарища Баталова от грозящей опасности.
Минька с Гришей идут сзади всех, дурачатся, бьют баграми по стволам ольшин и, гогоча, разбегаются в стороны, когда сверху начинает сыпаться, как дробь, холодная капель. Серега Попов ежеминутно оборачивается, поглядывает на разыгравшихся парней; ему хочется бросится к ним, ввязаться в игру, но он сдерживает себя: несолидно, — что подумает дядя Маркел?
Цепочку сплавщиков замыкает лохматая собачка Левы.
Вот и место вчерашнего затора. Сплавщики останавливаются подле первого костра бревен, смотрят, оценивают — сколько тут потребуется времени, чтобы сбросить древесину в русло.
— Зряшная работка, — говорит Серега Попов и пренебрежительно сплевывает. — Кто-то напортачил, а мы гни спину.
Денисов сбивает шапку на затылок, поворачивается к сплавщикам. Он старается не глядеть на Баталова, стоящего впереди всех.
— Вот что, товарищи, — начинает он официально. — В сплавучастке меня предупредили, что за допущенные заторы отвечает вся бригада.