Или об ацетилене. Какие у него есть замечательные свойства. Такие и сякие. И так он себя ведёт, и сяк. Васильич в институте работал, где одним ацетиленом и занимались, всё о нём знал до самого донышка.
А когда Васильич склабался, вместо него взяли Алевтину Петровну. Химоза Алечка – так стали звать. Крыска такая с хвостиком. И вот на первом же уроке я пошутил, а она взъелась не по-детски. Честно, я ничего плохого не хотел сказать. Просто она ещё не знала, что я часто шучу.
Правда, Васильич тоже намекал, что это у меня не шутки никакие, а зубоскальство. Типа в шутке должна быть хотя бы доля шутки. Лучше всего – крупица юмора. И типа если все регочут, это ещё не значит, что кто-то сказал шутку. Может, он просто ляпнул глупость, а дураки и заходятся. Типа вам бы лишь делом не заниматься. А повод я даю, вот и выходит, что я типа такой же болван. Или такой ещё вывод, пожалуйста: если шутки никакой не было, а все смеются, значит смеются они не над шуткой – ведь её не было, а над тем, кто ляпнул. То есть надо мной. Потому что типа люди таковы: если можно над кем-нибудь посмеяться, они момента не упустят. Такая типа логика.
Не знаю. Конечно, глупость – она и есть глупость, смешно всем становится не потому, что юмор и сатира, а потому, что настолько ни к селу ни к городу, что хоть стой, хоть падай.
Но с другой стороны посмотреть: а не глупость такие вопросы взрослым людям задавать? Хоть бы даже и типа в качестве ознакомления.
Вошла, каблучками процокала, поздоровалась, села. Стала лепить, что хотела бы со всеми нами жить в мире и согласии. Прямо кот Леопольд, а не химоза. И что если к ней хорошо, так и она со всей душой, а кто будет безответственно мешать, того по всей строгости, а про ЕГЭ и не думайте, ничего не выйдет.
То есть обычная дрочильная байда, какую никто никогда всерьёз не воспринимает.
Теперь, говорит, давайте познакомимся. Елозит пальцем по журналу, называет фамилию, кого назвала, тот встаёт. Она кивает. И задаёт какой-нибудь дурацкий вопрос. Например, какова валентность водорода или что такое хиральность. В первом случае, ясен пень, надо сказать «один», а во втором помычать и покрутить этак вот пальцами, якобы имея в виду пространственное расположение атомов. Ответил – молодец, садись, продолжай поход за знаниями.
Ну и отлично это ознакомление катилось, все отвечали как по писаному. Со мной тоже бы вышло замечательно, не спроси она совсем уж несусветную глупость: что такое алюминий. Я, конечно, мог отрапортовать, как полный дебил, что алюминий – это элемент тринадцатой группы, третьего периода, обозначается символом Al, относится к группе лёгких металлов. Ну и термодинамические свойства, какие помню.
Но Алечка зачем-то стала постукивать ручечкой по журналу. Нервозно так. И с таким видом, словно заранее уверена, что я и впрямь дебил и не смогу толком на её кретинское идиотство ответить.
А я, как назло, вспомнил Артёмова. Артёмов учился у нас до седьмого, а потом куда-то делся. Так вот он точно был дебил. Даже с ещё более дурацкими вопросами не мог разобраться. Например, на каком-то там природоведении училка спросила, чем дышит лягушка. Артёмов губу отклячил, насупился, подумал-подумал, а потом и говорит: водой. Потому что и впрямь, как ни рассуди, а дышать ей больше нечем. Да ещё с такой важностью изложил, будто он никакой не Артёмов, а самый настоящий Ньютон и на него только что яблоко упало.
Ну вот и я, глядя на химозу, не смог себя пересилить: тоже отклячил губу, как Артёмов на природоведении, и сказал серьёзно и веско: «Алюминий – это жалезо».
Я думал, она рассмеётся – типа не глупость ли? А эта дура восприняла совершенно всерьёз – вроде как я не понимаю, что железо такой же отдельный и самостоятельный элемент, как и алюминий, и ничего общего между ними нет, кроме разве что некоторых физических и химических свойств. А то, что я нарочно сказал жалезо, чтобы смешно было, так она не скумекала.
И началось!..
Скучно вспоминать, глупость есть глупость, со всем в итоге разобрались, она въехала, что это я для смеха ляпнул. Кстати, никто в тот раз особо и не смеялся. Но ей с какого-то перепугу втемяшилось, что я нарочно хотел её унизить. Перед всем классом неуважение проявить. И вот с тех пор на дух меня не переносит.
Хотя мне и сейчас невдомёк, что она так напряглась. Как можно унизить человека неуважением? Мало ли кто кого не уважает, и что теперь, все из-за этого должны себя униженными чувствовать? И вообще, что же получается, я должен уважать человека из боязни его унизить?.. Ну, вообще-то, да, наверное, нужно… заведомо нужно, заранее, потому что нельзя с порога неуважение выказывать, если человек ещё никакого повода к тому не дал. Да если и дал, что же, сразу в физиономию ему его поводом тыкать?.. Короче, это всё путаные дела, трудно разобраться, но факт в том, что ничего такого я ей показывать не пытался, и с чего она на меня взъелась, вообще непонятно.
Вот и с этим концертом. Целый час в уши дудели-дудели, аж голова стала кружиться. Вам оказана большая честь, как лучшему классу чего-то там по итогам чего-то там. Района, кажется. Или округа. И что руководство ждёт, а подвести его нельзя. И что мы должны как один, и что не плюй в колодец, а то хуже будет.
С чего такая напряжуха? Большое дело – собраться всем классом и просидеть битых три часа на дурацком концерте. Понятно, времени жалко, а потому не на крыльях полетишь, а поплетёшься через силу. Ничего хорошего, в столице всё Киркоров с Валерией, это по телику можно увидеть, если кому интересно, а у нас не просто столица, а столица края, трубы ниже, дым пожиже, но такая же попса для слабоумных, группа Василия Геращенко да творческий коллектив Матрёны Задорной… кто у них там ещё, я и не помню. Да и кому в голову придёт смотреть эту байду, что по российскому, что по краевому, разве что нечаянно не на тот канал щёлкнешь. Взгляд бросишь – и скорей-скорей на что-нибудь другое, пусть там хоть чего, хоть Макаревич[1] с Гребенщиковым[2] котлеты лепят или магазин бриллиантов на диване, всё лучше, чем через пять минут с ума сойти.
Так оно и вышло, только ещё хуже, потому что концерт оказался не так себе просто шоу, а с подоплёкой: каждые пять минут выбегала малышня под десантников и давала жару речовками.
Особенно девчонки старались. Я не знаю, почему так, но девчонки всегда больше мальчишек стараются, если речь о том, от чего у нормального человека скулы сводит. Что-то типа «мы пойдём с тобой во флот, пусть там всё наоборот, а спасая нацию, вступим в авиацию». Было не так, конечно, это я на ходу выдумываю, но похоже.
А потом выскочила пигалица с косичками в разные стороны, на каждой бант размером с абажур, но при этом в маршальской форме, с натуральной фурагой поверх бантов. Тут на сцене все вытянулись как придурочные по стойке смирно, будто и в самом деле маршала встречают: и артисты, которые спели, а уже почти все спели, это ведь под самый конец, и военный ансамбль, и человек двести музыкантов. И вот они замерли, а пигалица принялась со всей дури читать стихи. И стихи вроде как под Маяковского, только от Маяковского лишь первая строка, а остальное так исковеркано, что ужас один.
Что-то типа «я достаю из широких штанин», но рифма не «гражданин», а «именин», и не «Советского Союза», а «свободной России». А потом ещё где у Маяковского про то, что будь я хоть негром преклонных годов. А пигалица вместо того что-то другое, какую-то белиберду, вот уже и вылетело, ну, допустим: да будь у меня и пиджак, и пальто, я бросил бы свой экскаватор и финский бы выучил только за то, что знает его архикратор.
Я как это услышал, у меня прямо шары на лоб полезли. Ну, думаю, ваще. Им что, думаю, вообще всё пофиг, что ли?
Вообще, что ли, пофиг?! Ведь Маяковский!..
Нет, ну правда. Это ведь знаете как. Если сам что-нибудь читаешь, то иногда цепляет, конечно, но обычно как-то не очень. А вот если кто-нибудь прочтёт тебе вслух, то потом, когда глазами увидишь, почему-то это написанное на бумаге немое снова кажется живым и говорящим.
У нас с Васильичем когда-то такое было дело: я сказал, что Маяковский отстой и все его лесенки просто для прикола. И Васильич вроде мимо ушей пропустил, а когда уж я в ботинках был и пальто натягивал, он минуты две почитал. Даже, может, полторы или вовсе минуту, сколько там было-то, строчек двадцать, наверное, потом и говорит: ладно, говорит, что мы тут в прихожей, иди давай – и сам дверь открыл. Ну и я как угорелый домой понёсся, чтобы самому прочесть. Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», – сказала Мария. Восемь. Девять. Десять… Весь вечер мусолил и потом раз сто, прямо не мог оторваться, и всегда теперь это голосом Васильича. Даже если сам вслух читаешь: вроде сам произносишь, собственным языком, а всё равно – как будто Васильич.
Ну и вот, а тут вдруг такое – я финский бы выучил только за то, что знает его архикратор! Вот жесть, с ума сойти!..
Совсем под занавес вообще все, кто только мог поучаствовать, на сцену повалили, кажется даже билетёрши и буфетчицы, и грянули гимн. Зал встал, мы тоже, естественно, встали, типа гимн есть гимн, мне, вообще-то, пофиг, но не будешь же сидеть, если все кругом вздыбились, начали подпевать, слов никто толком не знает, но для виду разевали рты, мычали что-то неразборчивое.
Но мне всё это было совершенно пофиг.
Мне и без того было бы пофиг, а вдобавок ещё и Анечка куда-то делась, так что совсем стало не до того, я всё второе отделение не на сцену смотрел, благо смотреть туда было незачем, а крутил дыней. Как заведённый писал эсэмэски, тыщи полторы навалял, пока наконец не ответила. И что ответила? – что за ней приехал папа.
Тут я вообще ничего не понял, вот тебе раз, сроду не было такого разговора, что за ней папа собирается, за каким лешим ему собираться, никогда такого не было, и вот опять.