Ли провел ночь, расположившись в лесу, примерно в двух милях к северо-востоку от деревни Аппоматтокс-Корт-Хаус. Его “санитарная машина и штабные повозки запутались где-то среди поездов” в хаосе отступления, поэтому он был вынужден обойтись без палатки и походной мебели. Отблески костров вокруг него говорили сами за себя – он был окружен федералами. Если перед ним была только федеральная кавалерия, оставалась надежда, что его пехота сможет пробиться сквозь нее и дать армии время добраться до Линчбурга. Поздно вечером того же дня Ли провел свой последний военный совет. Он стоял перед собственным костром в ночной прохладе; Лонгстрит, молчаливый и задумчивый, сидел на бревне и курил свою длинную изогнутую трубку, а генералы Гордон и Фиц Ли сидели на одеяле. Ли отдал последний приказ об атаке: Кавалерия Фиц Ли должна попытаться прорубить путь через противника при поддержке пехоты Гордона, а тыловое охранение под командованием Лонгстрита должно как можно дольше удерживать наспех вырытые траншеи против основной массы федеральной пехоты, наступающей позади них. Все они согласились сражаться до конца, пока оставался хоть какой-то проблеск надежды. Лонгстрит был среди тех, кто был наиболее решительно настроен сражаться дальше.
С первыми лучами солнца Ли поднялся после короткого сна. Генерал Пендлтон, его начальник артиллерии, с удивлением обнаружил, что он одет в свой лучший мундир, шелковый кушак обмотан вокруг талии, его лучшая шпага с позолоченной львиной головой на пономеле и рукояткой из слоновой кости висит на вышитом золотом поясе для шпаги. Она была специально заказана для него в Париже восхищенным жителем Мэриленда у мастера мечей Луи Франсуа Девисма. * Его кавалерийские сапоги до колен сверкали, он носил золотые шпоры с гребнями, а на руках у него была новая пара бледно-серых перчаток. “Если сегодня мне предстоит стать пленником генерала Гранта, я намерен выглядеть наилучшим образом”, - сказал он Пендлтону, возможно, в шутку. Из армии, которая сократилась примерно до 28 000 человек, “простого скелета, призрака армии Северной Вирджинии”, у Ли теперь было менее 8 000 истощенных, истощенных пехотинцев, вооруженных и пригодных к бою, и, возможно, 2 100 кавалеристов, чтобы противостоять 80 000 федеральных войск, но он был полон решимости сражаться, как никогда. Фиц Ли начал атаку в 5 часов утра, но ранний утренний туман скрыл от Ли ход событий, хотя он мог слышать интенсивную артиллерийскую и мушкетную стрельбу за Аппоматтокс-Корт-Хаусом. К 8 часам утра звуки битвы были слышны, но Ли не имел никаких известий о результатах. Он послал полковника Венабла вперед, и вскоре Венабл вернулся с посланием генерала Гордона. “Передайте генералу Ли, что я измотал свой корпус до предела и боюсь, что ничего не смогу сделать, если не получу мощной поддержки от корпуса Лонгстрита”. Поскольку корпус Лонгстрита был сильно и безнадежно занят попытками сдержать как минимум два корпуса Союза в тылу, Ли сразу же стало ясно, что прорваться сквозь вражеские ряды уже невозможно: он был окружен, и противник занимал более высокие позиции со всех сторон. “Тогда мне ничего не остается, как отправиться к генералу Гранту, и я предпочел бы умереть тысячей смертей”. Говорил ли он это сам с собой, как утверждают некоторые, или со своими подчиненными, не совсем ясно, но, похоже, нет никаких причин для того, чтобы Ли говорил сам с собой, или чтобы он не был откровенен со своими подчиненными в этот момент. “О, генерал, - сказал один из них, - что скажет история о капитуляции армии на поле боя?”
Ответ Ли был типичным: что история, несомненно, скажет о нас “тяжелые вещи”, хотя на деле это оказалось не так, и что если это будет правильно, то он “возьмет всю ответственность на себя”.
Ли хотел услышать еще одно мнение: он послал за Лонгстритом и вкратце объяснил ситуацию. Они стояли перед костром, сложенным из прутьев ограды. Лонгстрит позже записал, что “мужественная осанка Ли не смогла скрыть его глубокой депрессии”, но, руководствуясь здравым смыслом, который всегда делал его мнение ценным для Ли, Лонгстрит задал вопрос, который никто другой не осмелился задать. Может ли “кровавая жертва его армии хоть как-то помочь делу в других частях?”. Ли считал, что нет, и Лонгстрит ответил: “Тогда ваша ситуация говорит сама за себя”.
Ли все еще не хотел делать последний шаг и послал за генерал-майором Уильямом Махоуном. Утро было холодным, и Махоуни дрожал. Он помешал ногой угли и сказал, что не хочет, чтобы Ли думал, будто он напуган, - ему просто холодно. Ли кивнул – ему, наверное, и в голову не пришло бы, что Махоуни может быть напуган. Махоуни тоже был разговорчив и задавал Ли больше вопросов, чем Лонгстрит считал нужным. Когда грозный и громоздкий генерал Лонгстрит взглядом приказал ему перейти к делу, Махоуни наконец высказал свое мнение. Настало время Ли встретиться с генералом Грантом.
Появился бригадный генерал Эдвард Портер Александер, молодой начальник артиллерии Лонгстрита. Ли взял на себя труд содрать кору со срубленного дуба, чтобы не испачкать свой лучший мундир, и сел рядом с ним. Александр выступал за продолжение боя, а когда Ли мягко отговорил его от этой идеи, он предложил “приказать людям рассеяться по лесам и кустам и либо собраться у генерала Джонстона в Северной Каролине, либо отправиться каждый в свой штат со своим оружием и доложить губернатору”. Он предполагал, что две трети армии поступят так, “как кролики и куропатки в кустах, и они [армия Союза] не смогут разбежаться, чтобы преследовать нас”. Ли не только скептически отнесся к этому предложению, но и активно выступал против него. Хотя позже Александер будет отрицать, что он имел в виду партизанскую войну, именно это и привело бы к подобному шагу. Ли был превосходно обученным кадровым офицером и испытывал профессиональную неприязнь к партизанской войне во всех ее проявлениях; он сравнивал ее с “кустарничеством”, которое превратило бы Юг в довоенный “кровавый Канзас” в гораздо больших масштабах. Меньше всего Ли хотел видеть своих людей, разбегающихся по кустам, как кролики и куропатки, стреляющих по федеральным войскам, и он не сомневался в кровавой расправе, которая за этим последует. Человек, который захватил Джона Брауна и помог обеспечить безопасность места его повешения, не хотел породить сотни или тысячи южных аналогов Брауна, от которых “стране потребуются годы, чтобы оправиться”. Любезно, но твердо он выбросил эту идею из головы Александра. Ли намеревался сдать свою армию в полном порядке, формальной, дисциплинированной сдачей каждого человека и оружия каждого человека. Ни одно решение, принятое Ли 9 апреля, не имело большего значения для будущего Юга, чем это – его пример должен был привести к окончанию войны и положить конец боевым действиям. Никакое предложение не могло заставить Ли решительнее взяться за то, что он так не хотел делать, чем предложение Александра.
Ли еще не получил сообщение Гранта о том, что встреча, которую Ли предложил провести в 10 утра, “не принесет пользы”, поскольку Грант не имеет полномочий “обсуждать вопросы мира”. Около половины восьмого утра он сел на Тревеллера и поскакал к линии фронта Лонгстрита. Впереди ехал сержант Такер, главный курьер Третьего корпуса, за ним – помощники Ли полковники Маршалл и Тейлор, а затем, в одиночестве, Ли. Люди приветствовали его, когда он проезжал мимо, хотя, должно быть, удивились, увидев, как маленький отряд проскакал через гвардейские укрепления, построенные людьми Лонгстрита, а затем направился к линии противника по “старой дороге, ведущей в Ричмонд”. Через некоторое время Ли увидел, что навстречу им движется линия федеральных скирмишеров. Сержант Такер поднял белый флаг, и они с полковником Маршаллом поскакали дальше по дороге, ожидая встретить кого-нибудь из штаба Гранта или даже самого Гранта. Вместо этого, после некоторой паузы, появился федеральный офицер и вручил им письмо Гранта, которое Маршалл отнес Ли, внимательно прочитав его.
Это был, пожалуй, самый тревожный момент дня для Ли. С каждым мгновением его армию окружали все плотнее и плотнее; он не просил и не получал перемирия, а он, командующий, находился в полумиле перед своей линией фронта, в зоне досягаемости федеральных скирмишеров. Отступать было бы унизительно, идти вперед – значит быть расстрелянным. Он надиктовывал ответ Гранту, когда услышал, как к нему бешеным галопом несется лошадь. Офицер Конфедерации, подполковник Джон Хаскелл, пронесся мимо него, не в силах остановить свою лошадь, а затем развернул тяжело дышащее животное, чтобы передать Ли сообщение от Лонгстрита о том, что он нашел путь к отступлению. Но Ли не допускал подобных мыслей. Дорога, по которой могли бы бежать несколько кавалеристов, не была бы достаточно большой для всей его армии, * и в любом случае он теперь был полон решимости сдать эту армию в полном составе, в полном порядке и с достоинством. Ли упрекнул офицера за то, что тот перегнал свою кобылу: “Зачем вы это сделали?” – спросил он. “Вы убили свою прекрасную лошадь”. Затем он возобновил диктовку, торопя Маршалла, поскольку звуки стрельбы со всех сторон стали нарастать. Если бой возобновится, Ли знал, что, учитывая разницу в силах и близость противника, это будет кровавая последняя битва, от которой ничего не выиграть. Теперь он отбросил свои прежние колебания и оговорки. Его записка Гранту была короткой и в самую точку.
9 апреля 1865 года
Общие сведения,
Я получил вашу записку от сегодняшнего утра на линии пикетов, куда я приехал, чтобы встретиться с вами и выяснить, какие условия содержатся в вашем вчерашнем предложении относительно капитуляции этой армии. Теперь я прошу о беседе в соответствии с предложением, содержащимся в вашем вчерашнем письме с этой целью.
Это было сообщение, которого Грант ждал с момента получения письма Ли от 7 апреля. Как только он получил его, около одиннадцати часов утра, его головная боль исчезла: "Как только я увидел содержание записки, я исцелился", - написал он. Он быстро продиктовал Ли ответное послание, в котором говорилось, что он "протолкнется" вперед на фронт, чтобы встретиться с ним, и что Ли должен сам выбрать место для беседы. Это было необычайно щедро и нарушало военные традиции - позволить стороне, требующей капитуляции, выбрать место, но тогда Грант вряд ли знал, где он находится ("примерно в четырех милях к западу от церкви Уокера" - лучшее, что он мог сказать Ли). Аппоматтокс-Корт-Хаус находился за линией фронта конфедератов, и у него не было четкого представления о том, как туда добраться. Гранту, сопровождаемому небольшим штабом, пришлось бы ехать по грязным дорогам, пока шли бои, по местности, где конфедеративный снайпер вряд ли упустил бы возможность выстрелить в федерального генерала. Один из его подчиненных предупредил, что сокращать расстояние, срезая путь через поля и участки, где Грант может подвергнуться опасности столкнуться с "людьми в сером", было бы "очень неловко, если бы Грант оказался в плену у Ли, а Ли - у него".