Но президент Дэвис, генерал Джонстон и генерал Борегар были слишком ошеломлены масштабами победы Конфедерации, а также кровопролитием после этого крупнейшего и самого дорогостоящего сражения на американской земле, чтобы воспользоваться моментом. Бригадный генерал Джеймс Лонгстрит, ставший "старой военной лошадью" Ли, дожил до двадцатого века, продолжая утверждать, как и в тот вечер при Булл-Ране, что припасов и боеприпасов, брошенных союзными войсками при Центрвилле, "достаточно, чтобы довести армию Конфедерации до Вашингтона", и что его бригада вместе с бригадами Холмса, Юэлла и Ранно, которые находились справа от Конфедерации и были "совсем свежими", могла бы достичь Вашингтона на следующий день.
Вместо этого армия Конфедерации осталась на месте и упустила возможность закончить войну в 1861 году. С наступлением ночи президент Дэвис телеграфировал единственному человеку, который, если бы присутствовал на поле боя, мог бы увидеть здравый смысл в обещании Стоунволла Джексона. "Мы одержали славную, хотя и дорогой ценой победу", - таково было послание Дэвиса Ли. "Ночь застала врага в полном бегстве, и его упорно преследовали".
Действительно, неутомимый полковник Дж. Э. Б. Стюарт продвинул свою кавалерию до Фэрфакс-Корт-Хауса, наступая генералу Макдауэллу на пятки, в десяти милях от Потомака. Стюарт докладывал, что "по эту сторону Александрии нет ни одного войска [Союза]", но было уже слишком поздно. Не хватало только, по словам одного историка, "генерала, который бы понимал все значение победы", но этот человек находился в Ричмонде.
На данный момент Борегар был героем часа на всем Юге, а Джонстон занимал почетную, но второстепенную роль. Несмотря на его ключевую роль в сражении, очередь Стоунволла Джексона оказаться в центре внимания была еще впереди. Тот факт, что победа была организована Ли, не был оценен широкой общественностью. Должно быть, Ли было неприятно осознавать, что в ночь на 21 июля ведомые Дж. Э. Б. Стюарта находились менее чем в десяти милях от Арлингтона, дома Ли.
В Кинлохе Мэри Ли и ее девочки находились достаточно близко к Манассасу, чтобы "слышать слабый, но отчетливый звук канонады" вдалеке, разносившийся в жарком, неподвижном летнем воздухе весь день и вечер 21 июля. На следующий день, под проливным дождем, они увидели, как кареты скорой помощи несут тяжелораненых солдат Конфедерации в соседнее поместье, превращенное в импровизированный госпиталь. Милдред и Мэри Кьюстис вызвались работать там медсестрами, подавляя свой ужас перед зловонием и страшными ранами - ведь раны на поле боя и хирургия были не для слабонервных в те дни, когда врачи еще не знали теории микробов, а у хирургов не было никаких средств лечения, кроме скальпеля и пилы. Раны в голову или туловище считались смертельными, и обычно так и было. Инфекция, если она заносилась, тоже часто приводила к летальному исходу. Для девушек это было грубым пробуждением к реалиям войны.
Они были не одиноки. Хотя потери при Булл-Ране были незначительными по сравнению с великими сражениями, которые предстояли в будущем - чуть менее 3 000 человек со стороны Союза и чуть менее 2 000 со стороны Конфедерации * - сообщение о том, что "мертвые и умирающие покрывают поле", как записала Мэри Чеснат в своем дневнике, пронеслось по Югу так же быстро, как и новость о победе армии Конфедерации. В гостинице "Спотсвуд" в Ричмонде, где миссис Чеснат остановилась вместе с президентом и миссис Дэвис и Робертом Э. Ли, среди постояльцев было много горя. Миссис Чеснат рассказала, как сама миссис Дэвис разбудила жену полковника Фрэнсиса Барстоу. "Бедняжка! [Миссис Барстоу лежала в своей постели. Миссис Дэвис постучала. "Войдите". Увидев, что это миссис Дэвис, она поднялась, готовая вскочить на ноги, но тут в бледном лице миссис Дэвис появилось что-то такое, что выбило из нее жизнь. Она уставилась на миссис Дэвис, а затем отступила назад. Она закрыла лицо рукой. "Это плохие новости для меня? Миссис Дэвис молчала. "Он убит?"... Как только она увидела лицо миссис Дэвис, она поняла все в одно мгновение - она поняла это еще до того, как накинула шаль на голову". На следующий день миссис Барстоу упала в обморок во время похоронной церемонии. "Пустое седло и ведомый боевой конь - мы все это видели и слышали", - писала миссис Чеснат. "И теперь мы никогда не покидаем Мертвый марш в Соле. Он идет и идет, пока мне не хочется заткнуть уши и закричать".
Ли прекрасно понимал, что вокруг него страдают, а также осознавал, что это только начало. На Севере поражение породило новую решимость увеличить численность войск и лучше их обучить. Генерал Макклеллан вскоре должен был прибыть в Вашингтон, чтобы заменить Макдауэлла, а вскоре и престарелого и все более немощного Скотта. На Юге ликование по поводу победы сдерживалось осознанием того, что она не закончила войну. "Не горюй о храбрых мертвецах, - писал Ли Мэри из Ричмонда. "Скорбите о тех, кого они оставили после себя. Первые покоятся. Вторые должны страдать". Написав о победе при Булл-Ране, он сообщил ей, что хотел бы "принять участие в прежней борьбе и сожалеет о своем отсутствии, но президент счел более важным, чтобы я был здесь". Он также сообщил, что наконец-то принимает полевое командование: "Завтра я отправляюсь в Северо-Западную армию. . . . Не могу сказать, надолго ли, но напишу вам".
Как ни рад был Ли оказаться за пределами Ричмонда и командовать войсками, его назначение руководить военными операциями на территории современной Западной Вирджинии было незавидным. Военная ситуация "неуклонно ухудшалась". Силы Конфедерации были разделены на три взаимно антагонистических командования, главное из которых возглавлял бригадный генерал Уильям Лоринг, смелый и опытный профессиональный солдат, потерявший руку в Мексиканской войне. * Он только что прибыл на место скончавшегося генерала Гарнетта. Два других состояли из набранных на месте "легионов", один из которых возглавлял бывший губернатор Генри А. Уайз, а другой - бывший военный министр США Джон Б. Флойд. Политики-соперники, Флойд и Уайз ненавидели друг друга, и оба не желали подчиняться приказам Лоринга, который, по крайней мере, понимал свое дело - ни Флойд, ни Уайз не имели значительного военного опыта, если не считать того, что Флойд подозревался в использовании своего поста военного министра для переброски более 150 000 винтовок и мушкетов и многих тонн тяжелых боеприпасов в арсеналы на Юге после рейда Джона Брауна в 1859 году. Флойд был откровенной помехой в военном деле, а Уайз - и того меньше. Позиция самого Ли была двусмысленной - "у него не было письменных инструкций"; он должен был давать советы по стратегии и пытаться заставить трех генералов сотрудничать друг с другом достаточно долго, чтобы провести атаку; но он все еще не обладал всей полнотой власти главнокомандующего, возможно, потому, что Флойд и Уайз все еще имели политическое влияние, чтобы помешать этому. Президент Дэвис не понимал, как важно однозначно и твердо передать командование в руки одного человека, или, возможно, он все еще считал этим человеком себя. Как бы то ни было, Ли прибыл в Стонтон в качестве миротворца между враждующими генералами - роль, для которой он, по сути, подходил лучше, чем для того, чтобы сшибать головы друг другу. Если у Ли и была какая-то слабость, то это его нелюбовь к открытой конфронтации. Хорошие манеры и мягкое обращение с несогласными с ним людьми были для Ли инстинктивными, но не всегда эффективными.
То, что Ли обнаружил в Стонтоне, когда прибыл туда 28 июля, повергло его в ужас. Люди были голодными, оборванными, непокорными, больными. Дезертирство поредело, а некоторые полки просто расформировали или сократили до такой степени, что в них осталось всего несколько офицеров и человек. Эпидемия кори, а также брюшного тифа и, вероятно, гриппа переболела большая часть армии, которая жила в жалких условиях. Даже в середине лета ночи в горах были холодными, а у людей не было ни шинелей, ни одеял. Одного дня было достаточно, чтобы рассказать Ли все, что ему нужно было знать о состоянии армии. Рано утром следующего дня он отправился в десятимильную поездку в Монтерей с двумя адъютантами, которые сопровождали его из Ричмонда: полковником Джоном А. Вашингтоном, праправнучатым племянником Джорджа Вашингтона, и капитаном Джоном Х. Тейлором, который останется с Ли на протяжении всей войны. Через несколько дней он напишет Мэри о пейзажах с большим энтузиазмом: "Я наслаждался горами, пока ехал. Виды великолепные - долины такие красивые, пейзажи такие мирные. Какой славный мир подарил нам Всемогущий Бог. Как мы неблагодарны и неблагодарны, как мы стараемся осквернить его дары". Он не упомянул о том, что шел проливной дождь, а дороги настолько погрязли в грязи, что повозки тонули по самые ступицы колес. Пять дней спустя дождь все еще шел. Полковник Вашингтон и капитан Тейлор делили палатку в лагере бригадного генерала Генри Р. Джексона - джорджианца, а также "выпускника Йельского университета, любителя искусства, поэта, бывшего судьи и бывшего министра Соединенных Штатов в Австрии", еще одного из тех странных, талантливых гражданских лиц, которых война заставила надеть военную форму. Джексон указал Ли на то, что дождь не прекращается с 22 июля, что у его людей нет палаток и лагерного снаряжения, а его лошади "измотаны и измучены" и непригодны для использования.
Ли написал Мэри, что их второй сын, Фицхью ("Руни"), теперь майор кавалерии, пришел к нему на ужин и все еще - что свидетельствует о склонности Ли к мягкому поддразниванию - "сохраняет прекрасный аппетит". Он не стал добавлять, что у мальчика нет шинели. Войсками Союза, противостоящими Джексону, командовал бригадный генерал Дж. Дж. Рейнольдс, которого Мэри Ли будет помнить как доцента философии в Вест-Пойнте. Через несколько дней Ли написал двум своим "Драгоценным дочерям", Мэри и Милдред, и пожаловался, что дождь все еще идет и так холодно, что он пишет в шинели. Его слуга Перри, который был одним из рабов, обслуживавших Ли в столовой в Арлингтоне, не смог высушить ни носков, ни полотенец Ли. * Здоровье Ричмонда, лошади Ли, по его словам, было в порядке, хотя животное не привыкло к такому скудному рациону и плохому жилью. Ли описывает уютную домашнюю обстановку под холстом, где полковник Вашингтон сидит на сложенном одеяле и занимается шитьем. Чтобы успокоить жену и дочерей, Ли предпочитал не обращать внимания на неудобства лагерной жизни. Не исключено, что, несмотря на эти неудобства, он был рад вернуться в строй, но из его писем домой можно понять, насколько страдали войска, как трудно было удерживать позиции Конфедерации в северо-западной Вирджинии против превосходящих сил Союза и враждебности местного населения. В письмах к Мэри и дочерям Ли всегда очень откровенно рассказывает о войне и не пытается приукрасить правду.