Это самое кресло у многих вызывало раздражение. Его близость к огню позволяла некоторым гостям не обращать внимания на неудобную конструкцию, однако как только кто-либо пытался убрать с сиденья лежащие там будто бы без присмотра трубку, табачную жестянку и коробочку с нюхательным табаком, сэр Освальд или Мэгги сильно возмущались, словно несчастный попытался плюнуть в чашу Святого Грааля. Кресло принадлежало первому из семьи Пай — Галахаду и должно было сохраняться в неприкосновенности.
— Нет, нет, не вставайте! — сэр Освальд не дал мисс Типпл подняться с кресла. — Я сяду вот здесь, на диване, а мисс Банг, возможно, будет так любезна, что расскажет мне, приглянулся ли ей Дербишир, к которому, признаться, я питаю необъяснимое пристрастие.
Я последовала за ним к дивану, лихорадочно соображая, как превознести его родные места. Но я могла бы не волноваться так сильно. Для сэра Освальда усесться на диван было нелегкой задачей. Когда наконец после многочисленных вздохов, пыхтения и натужного скрипа суставов (а также скрипа просевшего под его тяжестью дивана) он уселся, мне пришлось втискиваться между подлокотником и его массивным седалищем.
— Вы не представляете, мисс Банг, — начал он, — как я счастлив, когда меня окружает молодежь! Этот милый старый дом, такой простой и скромный, нуждается в жизненной силе юности, чтобы не превратиться в древние развалины. — Я промычала что-то утвердительное. — А, Аннабель, вот и ты! Иди сюда, поцелуй папочку! — Аннабель с ничего не выражающим лицом подошла и чмокнула сэра Освальда в щеку. — Милая девочка! — Он отослал ее жестом. — Ну а теперь, моя дорогая, — его рука легла на мое колено, — ты не будешь возмущаться, если такое древнее существо, как я, поинтересуется, сколько же тебе лет?
— Нет, конечно, — вежливо ответила я. — Мне двадцать два.
— В самом деле? Такая взрослая? Никогда бы не подумал! — Он выглядел разочарованным. — Ты замужем? — Я отрицательно покачала головой.
Его дыхание участилось, а рука продвинулась дальше.
Меня охватил ступор. Должно быть, была тысяча предлогов встать и уйти, но я не могла придумать ни одного. Тут за моей спиной раздался голос Руперта:
— Освальд, мне нужно с тобой переговорить. Хэрриет, ты не уступишь мне свое место?
Я вскочила с дивана. Сэр Освальд взглянул на Руперта с упреком:
— Я сердит на тебя, Руперт, за то, что ты прервал наш разговор на самом интересном месте. — Он схватил мою руку и крепко сжал ее: — Мы продолжим после обеда, моя дорогая мисс Бэнг.
В этот момент появилась Корделия. Мое черное платье вполне подошло ей, хотя и оказалось длиной по щиколотку. Ее волосы рассыпались по плечам мягкими, сияющими локонами. Она воспользовалась моей косметикой и выглядела весьма соблазнительно, и к тому же и лет на пять старше. Сэр Освальд выпустил мою руку.
— Кто эта девушка? — Щеки его затряслись. — Откуда она взялась?
— О небо, что за прелестное создание! — произнес полковник. — Вот о таких мечтают в окопах.
Миссис Мордейкер выглядела несчастной.
— Это Корделия Бинг. — Руперт забрал стакан сэра Освальда, прежде чем тот опрокинул его на себя. — Сестра Хэрриет. Она была больна и оставалась в постели с тех пор, как мы приехали.
Сэр Освальд беспомощно перебирал ногами по полу и наконец смог выдохнуть:
— Позови ее сюда. Я должен ее поприветствовать.
— Мэгги зовет за стол. — Руперт подал ему руку. — Давай-ка я помогу тебе подняться. Поздороваешься позже.
По пути в столовую я услышала, как Аннабель говорит Корделии:
— Мэгги сказала, что я должна выразить сожаление по поводу твоей болезни. Тебе действительно всего двенадцать? — Аннабель глядела на нее с благоговением. — В прошлом семестре первой красавицей нашей школы выбрали Эмили Катлер Биггс, но, мне кажется, ты гораздо красивее.
— Правда? — пробормотала Корделия, прекрасно изобразив смущение. — А ты какое место заняла?
— Никакое. Меня никогда никуда не выбирают.
Корделия широко распахнула свои голубые глаза:
— Это самая печальная вещь, которую я когда-либо слышала!
Я с удовольствием обнаружила, что слева от меня сидит Вере.
— Ты больше не видел этих птиц? — спросила я у Вере, когда мы принялись за суп. Надо не забыть рассказать Марии-Альбе о чудесных булочках с протертым яйцом, которые подали к нему.
— Ты имеешь в виду горных дроф? Да, видел трех. Но я видел кое-что более удивительное. — Вере отложил ложку и повернулся ко мне, так что я догадалась, что он хочет рассказать нечто важное. — Синелапого сокола!
— Не может быть!
— Я уверен. Я не мог ошибиться.
— Вот это да!
— В полете его ни с кем не перепутаешь. Я думаю, это была молодая птица, перья на спинке еще не потемнели.
— Черт побери! Неужели правда?!
Похоже, я переборщила с выражением восторга. Вере начал смеяться.
— Ты же понятия не имеешь, о чем я говорю!
— Да, боюсь, что я ничего не смыслю в птицах. Прости, пожалуйста.
— Я сам виноват! Никто не обязан интересоваться тем же, что и я.
— На самом деле мне очень интересно. Я бы хотела узнать о них больше. Может, ты займешься моим образованием?
— Ну, если ты действительно…
Полковник Мордейкер прервал монолог Джорджии, которая рассказывала об отпуске, проведенном на Ямайке, и перегнулся к нам через стол.
— Вы сказали — синелапый сокол? Никогда этому не поверю. Это наверняка был перепелятник.
— Нет, — твердо возразил Вере, — не был…
— Эта птица никогда не встречается зимой так далеко на юге.
— Дорогой полковник, — вступился Арчи, — ледники тают, реки пересыхают, горы поднимаются со дна морского… Почему же нельзя предположить, что этот сокол решил сменить место обитания! Все течет, все изменяется!
Я поймала взгляд Фредди. Она изобразила, будто ест суп, и показала на Вере. Я посмотрела и увидела, что его тарелка осталась нетронутой, хотя все остальные уже закончили есть. Я впервые рискнула взглянуть в сторону Макса и обнаружила, что он весело смотрит на меня. Когда наши взгляды встретились, он весело рассмеялся.
Глава 24
После обеда, когда женщины собрались в гостиной на чашечку кофе, ко мне подошла Фредди:
— Пойдем лучше посмотрим на портрет сэра Освальда.
На верхней площадке лестницы Фредди остановилась и показала на два портрета в полный рост, висевшие на стене:
— Посмотри, какие интересные работы.
— Я всегда смотрю на них, проходя здесь. Такой привлекательный мужчина, а девушка просто очаровательна.
— Трудно поверить, но это сэр Освальд.
Я уставилась на златовласого красавца с охотничьей собакой у ног, изображенного на фоне пейзажа с водопадом.
Фредди прочла дату на раме:
— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Всего лишь двадцать лет назад. Если нужен повод отказаться от второго куска сладкого пирога, то он перед вами.
На втором портрете была изображена девушка в белом платье. Ее темные волосы, зачесанные назад, украшал венок из белых цветов. Выражение огромных глаз было совсем детским. Она выглядела моложе Корделии.
— А на что похож твой портрет сэра Освальда?
Фредди скорчила гримасу:
— Я убавила ему килограммов двадцать по крайней мере. Модель никогда не хочет, чтобы ее изображали правдиво.
— Тебе не нравится рисовать портреты?
— Сложно сказать. Мне нравится изучать лица. Обязательно подмечаешь какие-то скрытые особенности. Однако писать неправдиво ужасно противно. Сэр Освальд похож на бочку, но хочет, чтобы его считали мужчиной с хорошей фигурой. Проблема в том, что на других картинах много не заработаешь. Я хочу сделать выставку пейзажей, но это требует времени. Хотя сейчас у меня нет необходимости зарабатывать на жизнь, мне приятно, что я могу делать кое-какие накопления. К тому же я не хочу, чтобы Вере было со мной скучно. Поэтому должна быть требовательна к себе.
Я была удивлена. Хотя я плохо знала Вере, он не производил впечатления человека, которому сложно угодить.
— Неужели с ним так сложно?
— На самом деле — нет. Он добрейшей души человек и никогда не покажет специально, что ему скучно. Однако он совершенно не умеет притворяться. Я сразу все вижу. Это одна из черт, которую я больше всего в нем люблю.
Фредди открыла дверь в комнату горничной, которая служила ей студией. Она была заставлена посудными шкафами, под окном помещалась большая раковина. На полке выстроилась дюжина бутылей для горячей воды, а под ними у стены — ряд помойных ведер. Обстановку завершали маленький стол со швейной машинкой, кресло и мольберт.
— Мило, не правда ли? В этом буфете есть парочка сосудов, содержимое которых не позволяет мне окончательно замерзнуть. Рисование — не та работа, которая согревает.
— Мэгги на самом деле прекрасная хозяйка.
— Да уж, с ее организаторскими способностями она вполне могла бы управлять «Бритиш Стил» или «Маркс и Спенсер». Хотя вряд ли что-либо может доставить ей такое же удовольствие, как управление этим домом. Правда, иногда я ужасаюсь, глядя, как она крутится словно белка в колесе. Ну, и как тебе?
Я с некоторой осторожностью приблизилась к мольберту. В нашей семье все были очень чувствительны к критике своих талантов, поэтому я прекрасно знала, как одним неудачным словом можно повергнуть творческого человека в отчаяние. Но как только я увидела портрет, заготовленные фразы улетучились из головы. Холст был заполнен яркими мазками в стиле фовистов (я немного в этом разбиралась, потому что это было одним из последних увлечений моей матери в области дизайна).
Несмотря на щеки в лилово-голубую клетку, это был, несомненно, сэр Освальд. Прекрасно было схвачено его обычное покровительственное выражение лица. В добродушных глазах читалось что-то еще — возможно, желание. И определенно — жадность. Чувственный рот выражал недовольство, а может, и скрытую боль. Я долго смотрела на портрет и вдруг почувствовала, что мое мнение о сэре Освальде меняется. Он перестал быть карикатурой и приобрел черты цельного характера.