Сентябрь одарил чередой ослепительных солнечных дней. Райнхард приволок тюки бязевой ткани и раскатал их в саду. Для митинга надо было оформить транспаранты. Нашлись помощники, рисовали дни напролёт, сделались друзьями. Некоторые оставались на ночь. Работа над огромной растяжкой, которую собирались повесить над ораторской трибуной, постепенно подходила к концу.
«Да здравствует жизнь!»
— было начертано на ней. Рядом в траве лежали другие транспаранты, и местная ребятня стояла около забора и смотрела с любопытством, не понимая смысла таких лозунгов, как:
«Обманите смерть!»
или:
«Не позволяйте кормить себя пустыми обещаниями!»
Они гадали, что означает вопрос:
«Опять будете утверждать, что ничего не знали?»
Они хихикали, прочитав:
«Хибакуся всех стран, объединяйтесь!»
Лишь на одно изречение они отреагировали, понимающе кивая головами:
«К чёрту политиков!»
Это они уже наверняка слышали дома.
Рут с Ирмелой скакали между художниками, валялись в траве и залезали в стоящую на солнце наполненную водой ванну. Завидев Янну-Берту, они мчались ей навстречу, требуя, чтобы та обнимала их и носила на руках. Райнхард смастерил гамак. Девочек было не оторвать от него. Бабушка часами просиживала рядом, подталкивая их, пока у абсолютно счастливых малышек не начинали слипаться глаза. При этом она ещё вязала.
— Когда видишь такую картину, — заметил Райнхард, — можно подумать, будто мир снова стал прежним.
— Тогда здесь с ними резвился бы третий ребёнок, — грустно сказала Альмут.
— И четвёртый, и пятый, — добавила Янна-Берта.
— Весь склон, вся долина были бы заполнены детьми, — подхватил Папс. — И взрослыми — до самого горизонта.
— И не забывайте о будущем, — сказала бабушка и поправила очки. — Будущее накроет эту долину, тёмно-синее и бесконечное, с белыми перистыми облаками.
Её спицы тихо постукивали.
— Что это будет? — спросила Янна-Берта и провела рукой по нежному, мягкому шерстяному лоскутку.
— Сюрприз, — ответила бабушка, щурясь на неё через толстые линзы очков. — Для тебя.
Этой ночью Янне-Берте приснились её родители. Вернувшись после долгого отсутствия, они сидели вместе с ней на ступенях летнего домика и любовались предзакатным небом, а Янна-Берта тщетно старалась вспомнить, где же они были так долго.
Глава четырнадцатая
Первого октября, в четверг, в Центре хибакуся группа помощников, занимавшихся последними приготовлениями к открытию, столпилась перед стоявшим в холле телевизором. Программа состояла в основном из сообщений о возвращающихся.
Трогательные сцены из Фульды, из Шлюхтерна, из маленьких местечек в Рёне, из Кобурга и Бамберга. Хозяева отпирали свои дома, женщины с пристрастием осматривали кухни, маленькие девочки с радостными воплями кидались к куклам. Вперемежку мелькали другие кадры: заросший сорняками сад и даже крольчатник с останками погибших животных. Но сразу же вслед за этим показывали мирный и невредимый силуэт деревни на реке Майн.
Янна-Берта стояла на цыпочках, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Вдруг и Шлиц покажут? На экране появилась пожилая женщина из Зиннской долины. Показали, как она подбежала к фахверковому домику. Дрожащими руками открыла садовые ворота. Крупным планом — её лицо. По щекам катятся слёзы. Репортёр спрашивает, что она сейчас чувствует.
— Теперь опять всё будет хорошо, — всхлипывает она.
Тут Янна-Берта засмеялась так громко и пронзительно, что на неё стали удивлённо оглядываться.
В автобусе, по дороге домой, Янна-Берта продолжала думать о Шлице. Перед ней сидели двое мужчин и беседовали о своих детях. Судя по всему, коллеги.
После обсуждения конфирмации[7] дочери речь зашла о выпускных экзаменах сына. Янну-Берту эти разговоры не интересовали, но их голоса звучали так громко и близко, что ей невольно приходилось слушать. Потом заговорили о другом сыне, студенте отделения германистики. Очевидно, он доставлял родителям большие огорчения.
— Он подружился с девушкой из Фульды, — сообщил один из мужчин. — Как назло. Её стопроцентно зацепило.
— По ней что-нибудь видно? — спросил другой.
— Я бы не сказал, — услышала Янна-Берта ответ первого. — Она вообще не больна. А есть ли у неё какие-нибудь генетические дефекты, никто не знает. Это выяснится, когда уже поздно будет. Я пытаюсь объяснить это мальчику. Но ты даже представить себе не можешь, насколько он упрямый.
— Там, где вмешивается любовь… — вздохнул его собеседник. — Но ты прав. У моего с девочками пока ничего нет.
Дома к Янне-Берте сразу бросилась Рут и повисла на ней.
— Пусти, не надо, — сказала Янна-Берта и отцепила её руки от своей ноги. Рут захихикала и обхватила другую. Янна-Берта с такой силой оттолкнула девочку, что та упала и разревелась.
— Это что такое? — спросил Папс и с изумлением посмотрел на Янну-Берту.
Она взбежала по лестнице к себе на чердак и рухнула на матрас.
На следующий день, в день торжественного открытия, все они в полном составе, включая детей и бабушку, приехали в Центр.
Ещё столько предстояло успеть сделать! Перед ораторской трибуной надо было установить несколько рядов стульев — для больных и сопровождающих. Янна-Берта помогала их таскать. На заднем плане предполагалось разместить столы и скамейки для встреч и бесед земляков друг с другом. После обращения в газету откликнулось так много помощников, что они скорее мешали друг другу.
Неожиданно Янна-Берта лицом к лицу столкнулась с Майке, своей подругой из Фульды. Майке бросилась ей на шею, но её отец, стоявший на парковке, помахал ей рукой.
— Мне надо идти, — протараторила она, — он теперь всё время раздражается, если тут же не сделать, как ему хочется.
— Эльмар умер, — сказала Янна-Берта.
— Эльмар?! — ошарашенно воскликнула Майке. — А ты знаешь, что Ингрид тоже?.. Нет? Завтра я снова приеду и всё тебе расскажу!
Янна-Берта опустила на землю очередной стул и пошла в здание, предоставленное городом в распоряжение Центра хибакуся. Ей сейчас нужно было пустое помещение, где она могла бы спокойно подумать.
— Янна-Берта! Янна-Берта! — послышался издалека тоненький голосок Ирмелы.
Она не обернулась.
— Мэр выступит на открытии как спонсор мероприятия! — сообщила кому-то Альмут.
У входа, который как раз украшали гирляндами, Янну-Берту снова окликнули по имени, но она притворилась глухой. Ей хотелось, чтобы её оставили в покое. Ингрид умерла!
Она увидела перед собой смеющееся лицо подруги. Потом вспомнила школьные завтраки, которыми они обменивались чуть ли не ежедневно. На хлебе у Ингрид всегда лежал толстый кусок копчёного мяса или печёночный паштет. Ничего подобного дома у Янны-Берты не водилось. Она могла предложить сыр — разные сорта. Как-то раз она была у Ингрид в Рёне, на маленьком крестьянском подворье…
— Янна-Берта! — снова позвал мужской голос.
Деваться было некуда, пришлось обернуться.
Оказалось, это Ларс, Ларс из Шлица, на чьей машине она вернулась домой в тот злосчастный день.
Он долго тряс ей руку, не обратив внимания на её лысую голову.
— Пошли со мной, — сказал он. — Мои родители сидят там, за столом. Мильтнеры тоже тут. Ты ведь его знаешь — тренер по настольному теннису.
— Времени нет, — заколебалась Янна-Берта. — Я тут своей тёте помогаю.
— Тебя не интересуют новости из Шлица?! — изумился парень. — Я только вчера оттуда.
Она пристально взглянула на него. И сразу же пошла за ним.
Увидев безволосую голову Янны-Берты, мать Ларса сконфуженно улыбнулась, не зная, куда девать глаза.
— У меня есть парик, — сказала Янна-Берта, — но я его не надеваю.
Мать Ларса непонимающе уставилась на неё, потом покачала головой.
— А у меня бы не хватило духу разгуливать в таком виде, — шепнула она госпоже Мильтнер, которая, пожав Янне-Берте руку, пробормотала: «Мои искренние соболезнования…»
— Мама! — возмущённо крикнул Ларс.
Он усадил Янну-Берту на скамейку и стал быстро рассказывать. Что они теперь живут в Майнце. Что зубной врач со своей семьёй — в Венесуэле у родственников, а Зольтау — на своей летней квартире в Марбелье. А Треттнеры в Канаде.
— Треттнерам больше всех повезло, — заметила мать Ларса. — Одному Богу известно, откуда у них такие связи. Мы трижды были на собеседовании в канадском посольстве. Горы формуляров заполнили. Всё впустую. Они облучённых к себе не пускают. А мы вовсе никакие не облучённые. Но поди им это докажи.
— А как там в Шлице? — спросила Янна-Берта.
— Теперь мы поедем в Южную Африку, — говорила не останавливаясь мать Ларса. — Они хоть по-людски относятся. Они всех немцев к себе пускают, не важно, облучён ты или нет. Мильтнеры тоже едут. Через три недели отправляемся.
— А как там в Шлице? — повторила вопрос Янна-Берта.
— Йорданы уже позавчера заселились, — продолжала мать Ларса. — Хаймбахи уехали сегодня утром. Некоторые решили дождаться этой встречи, а уж потом возвращаться. Но так, как было, всё равно уже больше не будет. Многие не хотят там жить.
Она говорила и говорила и не давала себя перебить. Из всей страны бегут толпами. Причём не только эвакуированные. Зарубежные консульства просто осаждают. Это что-то невообразимое! Сперва они решили ехать в Штаты. Пустой номер. Затем в Канаду. Тоже мимо. В турецком консульстве их вообще подняли на смех.
Она всё больше распалялась:
— Многие рвутся в Южную Америку. Туда можно попасть, только если ты при деньгах. Чем у тебя больше денег, тем больше перед тобой открывается дверей. Наш семейный доктор уехал в Кению. У него, как у врача, там, конечно, больше шансов. Говорят, непальцы великодушны. Но кому охота ехать на край света? Слава богу, нам присоветовали Южную Африку. Удивляюсь, почему так мало немцев туда едет. Климат идеальный! Там тебе и без богатства рады.