Тан сказал: «Вы правы, из Юаньтуна не получится большого монастыря. Мы сможем обсудить этот вопрос позже. Теперь о ритуале. В какой форме мы его совершим?»
Я сказал: «Сознание и Будда – единое целое. Поскольку вы решили совершить буддийский ритуал во благо страны и народа и облагодетельствовать как живых, так и мертвых, я предлагаю сделать три вещи: (1) запретить забой животных для еды на время совершения обряда, (2) объявить амнистию и (3) облегчить страдания бедствующих».
Тан сказал: «Первое и последнее может быть осуществлено, но второе является компетенцией министерства юстиции и мне не подвластно».
Я сказал: «Сейчас накопилось столько проблем в стране, что центральное правительство неспособно справиться со всеми. Если вы договоритесь с департаментом юстиции провинции, вы сможете объявить амнистию и снискать божественное благословение для своей страны». Тан кивнул в знак согласия, и тогда я повел речь о двух бандитских главарях, Яне и У, с которыми встречался по пути в Куньмин, и предложил отпустить с миром их людей, все еще содержавшихся в плену, с целью умиротворения всех мятежников. Тан был доволен моим предложением и сразу стал обсуждать вопрос об объявлении амнистии.
Год приближался к концу. Когда упасаки Оуян, Цзинъу и Люй Цюи прибыли в Куньмин для сбора средств на строительство Китайского центра по изучению Дхармы в Шанхае, они также остановились в храме Юаньтун. Я предложил им выступить с толкованием «Махаяна-сампариграха шастры»[73]. Новогодние дни я провел в Куньмине.
Мой 80-й год (1919–1920)
Весной была организована бодхимандала[74] в храме Павших героев, где начались ритуальные буддийские церемонии в упокоение душ умерших на земле и в воде. В то же время была объявлена амнистия, и убиение животных в пищу было запрещено. Тогда же губернатор Тан послал чиновников на мирные переговоры с Яном и У, с обсуждением вопроса об их назначении военными командирами. После того эти два мятежника стали лояльными к властям провинции.
Примечательным было то, что после начала буддийских ритуальных церемоний пламя свечей в различных святых местах принимало форму цветов, походивших на распустившийся лотос, в удивительном разнообразии. Участники церемонии толпами приходили посмотреть на это необычное явление. К концу сорок девятого дня и на протяжении молитв о благосостоянии усыпанные драгоценными камнями хоругви появились в облаках над головой. Увидев это, толпа опустилась на колени в благоговейной молитве.
После окончания церемонии губернатор Тан пригласил меня в свой дом с просьбой прочесть сутры в упокой души умерших членов его семьи. Когда он снова увидел знамения, то преисполнился твердой веры в дхарму, и все члены его семьи стали буддистами. Я остался в Куньмине на зиму.
Мой 81-й год (1920–1921)
Весной губернатор Тан попросил меня устроить еще одну бодхимандалу и совершить буддийские обряды в упокоение душ умерших на земле и в воде, после чего я давал толкование сутрам.
Монастырь Хуатин на западе Куньмина представлял собой древнюю святыню в окружении красивейших пейзажей, но монахи не могли поддерживать его в надлежащем состоянии и с каждым днем он ветшал все сильнее. Потом было решено продать его европейцам, намеревающимся построить на его месте клуб, на что было получено разрешение у местных властей. Я был опечален этим и поговорил с губернатором Таном, призывая его сохранить это святое место. Он выслушал меня и провел тайное совещание с местной знатью, среди которой были Ван Цзюлин и Чжан Чжосянь. После этого последний пригласил меня на вегетарианский обед, во время которого я получил официальное предложение, написанное на красной бумаге, занять должность настоятеля монастырского храма, что позволило бы им тогда восстановить святыню. Они трижды повторили свою просьбу устно, и я в конце концов согласился.
В том году упасака Чжан Чжосянь принес пару гусей в монастырь Юньси и выпустил их там на свободу. Меня попросили объяснить им монастырские правила, и обе птицы склонили свои головы как бы в знак согласия следовать им. После этого они подняли головы и казались очень счастливыми. Потом они стали ходить вместе с монахами в главный зал и глядеть на читающих сутры монахов. В течение трех лет они ходили следом за монахами даже тогда, когда те совершали ритуальное шествие вокруг статуй Будды и бодхисаттвы. Все служители храма любили их.
Однажды гусыня из этой пары подошла к дверям главного зала и замерла на какое-то время, потом прошла по кругу три раза, подняла голову и, взглянув на статуи, испустила дух. Ее перья оставались глянцевыми, когда ее клали в деревянный ящик-гроб. Гусак беспрестанно крякал, будто не мог перенести разлуки со своей подругой. Через несколько дней он отказался от пищи и перестал плавать, а затем появился в главном зале и стал смотреть на статуи Будды. Расправив крылья, он умер. Его также положили в небольшой деревянный ящик и похоронили рядом с его подругой.
Примечание Цэнь Сюэлюя:
Осенью того года Гу Пиньчжэнь, командующий армией Юньнани, задумал свергнуть губернатора Тана, который пользовался поддержкой двадцати полков. Так как Тан уважал учителя Сюй-юня, он пришел к нему однажды ночью за советом. Учитель сказал: «Хотя вы завоевали сердца людей, но этого нельзя сказать в отношении армии. Если разразится конфликт, ни одна сторона не одержит победы, а наши соседи воспользуются случаем и вторгнутся в Юньнань. Вам лучше всего уехать и ждать до тех пор, пока не настанет время вернуться». Тан прислушался к его совету и отпросился в отпуск, передав пост губернатора Гу Пиньчжэню, а сам отправился в Аннам[75] и затем в Гонконг. Об этом учитель рассказал мне десятью годами раньше.
Мой 82-й год (1921–1922)
Весной того года губернатором провинции Юньнань стал Гу Пиньчжэнь. Со второго по седьмой месяц непрерывно шли дожди, и по улицам столицы провинции можно было плавать на лодке. Каждый день с башни над городскими воротами из крупных орудий стреляли по облакам, но рассеять их не удавалось. Начиная с седьмого месяца установилась длительная засуха, так что к зиме с высохшего русла реки начала подниматься пыль. Такого никогда не было в Юньнани. Осенью вспыхнула эпидемия дифтерии, жертвами которой стали несколько тысяч человек. В это время мы с учителем Цзюй-сином жили в храме Хуатин, где из-за бедствий прекратилась всякая деятельность. Однажды мы пошли в город и, возвращаясь обратно к полудню, решили передохнуть под деревом. Там мы нашли сверток с золотыми и нефритовыми браслетами, золотыми заколками, серьгами и часами, а также с восьмью тысячами юньнаньских юаней и более чем с десятью тысячами французских денег. Мы ждали возвращения владельца, но перед закатом, поняв, что нам еще долго добираться до храма, я взял сверток, и мы отправились в путь с намерением вернуться в город на следующий день и попытаться отыскать владельца через объявление в газете.
Как только мы достигли подножия горы и собрались переправиться через озеро, у меня перед глазами мелькнула фигура девушки, прыгнувшей в воду. Я поспешил к ней на помощь, поскольку она начала тонуть. Я прыгнул за ней в воду. Она сопротивлялась, не желая принять помощь, и я был вынужден силой доставить ее на берег. Поскольку она намеревалась покончить с собой, мы вынудили ее пойти с нами в храм. Было уже темно, когда мы добрались до места. Мы дали ей сухую одежду и предложили поесть, но она отказалась от еды. Мы пытались ее утешить. После долгого молчания она наконец рассказала, что родом из Чанша и ее фамилия Чжу. Она родилась в Юньнани примерно восемнадцать лет назад, будучи единственным ребенком лавочника, торговавшего лекарствами в их городе на улице Фучунь. Затем она рассказала о том, что с ней произошло. Однажды к ним в дом зашел командующий дивизией по имени Сунь. Он выдал себя за холостяка и попросил у ее родителей руки их дочери. Родители поверили ему, но после свадьбы она обнаружила, что у Суня была еще одна жена. Таким образом, она была обманута, и было слишком поздно что-либо предпринимать. Первая жена, жестокая женщина, ее часто била. Родня мужа пробовала за нее заступиться, но все было напрасно. Ее собственные родители боялись влиятельного военного. Она сказала: «Я потеряла всякую надежду и, собрав кое-что из своих вещей, собралась бежать на гору Петушиная Ступня, чтобы стать монахиней и ученицей учителя Сюй-юня».
Не зная дороги, она шла два дня и, опасаясь преследования людьми мужа, пустилась в бегство и потеряла свой сверток. Тогда она почувствовала, что ей осталось только одно – самоубийство.
Я спросил, какие вещи она потеряла, и обнаружил, что именно они были в свертке, который мы нашли. Я утешил ее и попросил своего собрата объяснить ей правила монашеской жизни. На следующий день я пригласил семьи Чжу и Сунь, насчитывающие вместе человек тридцать или более того, к нам в храм для обсуждения вопроса. Я также объяснил им значение дхармы. После этого командир Сунь и его первая жена опустились на колени перед священным алтарем, раскаялись в своих прошлых грехах и стали, заливаясь слезами, обнимать друг друга. Собравшиеся были глубоко тронуты и остались в храме на три дня. В связи с этим тридцать человек или более того – мужчин, женщин, молодых и старых членов этих двух семей – сделались приверженцами дхармы и получили наставления перед уходом.
Мой 83-й год (1922–1923)
В том году храм Хуатин (также называемый Юньси, или Пристанище Облаков) был перестроен. К западу от озера Куньмин возвышалась гора Бицзи (Изумрудный Феникс). Когда второй сын индийского царя Ашоки посещал ее, он увидел стаю изумрудных фениксов и решил остаться там с целью практики самореализации и постижения Пути. Его называли «Духом изумрудного феникса», а потом его именем была названа эта гора. Ее ширмообразные вершины в более поздние времена стали местом возведения храма Хуатин. Чаньский учитель Сюань-фэн, живший во времена династии Юань (1280–1367), изучавший и познавший дхарму под руководством своего замечательного наставника Чжун-фэна (1263–1323), построил храм Юаньцзюэ (Полное Просветление), который позже был назван Хуатин (Цветочная Беседка) в честь горы, изобилующей цветами. Два года назад, когда это святое место собирались продать иностранцам, проживавшим в Юньнани, я вмешался, и губернатор Тан, купив этот монастырь, попросил меня стать его настоятелем. В процессе реконструкции выкопали древнюю каменную плиту. Она не была датирована, но содержала надпись из двух иероглифов «Юнь Си» (Пристанище Облаков). Позже ее прикрепили к верхней части ступы Хайхуй, в которой покоился прах учеников.