Повинуясь какому-то неожиданному импульсу, Вадим встал с кровати. Типичный, впрочем, случай, усмехнувшись, подумал он. Не так уж радикально отличается Облако от какого-нибудь замысловатого зарубежного устройства, в секрет которого надо проникнуть и которое воспроизвести – во славу безопасности Отечества или во имя повышения сверхприбыли лучших – и наиболее возлюбленных – его сынов. Разница состоит лишь в том, что это устройство – или как его ни назови – предстоит не повторить, а уничтожить – в тех же целях. И еще в том, что произведение это не зарубежное, а отечественное. Забавно, подумал он, вскрывать отечественные устройства и системы мне пока еще не приходилось. И в этом специфика. Ибо все отечественное – по крайней мере, в большинстве случаев – имеет одну отличительную и, как правило, малоприятную особенность – оно непредсказуемо. И именно в силу этого обстоятельства, в отличие от предыдущих проектов, гарантировать или даже с уверенностью предсказать положительный результат в данном случае невозможно.
Очнувшись от своих размышлений, внезапно увидев в черном оконном стекле свое отражение, Вадим отошел от окна. Занять себя чем-нибудь до прихода Али, подумал он, придумать себе какое-нибудь чертово занятие. В каком-то смысле до настоящего времени все как-то неправдоподобно хорошо идет – гораздо лучше, чем можно было предположить, – самое смешное, что в этом абсолютно все, кто мне встречается, мне помогают. Ну так делай и дальше все, что делал, двигайся как двигался, не уходи из колеи – лишь бы все так было и впредь, лишь бы это состояние продлилось подольше. В поисках занятия, он взглянул в сторону книжного шкафа; подойдя, он только сейчас заметил, что большинство в нем составляли книги, имевшие музыковедческую тематику. Наугад взяв объемистый тяжелый том, он бегло полистал его – это было капитальное сочинение «Полифонические структуры и гармонические построения в произведениях Мясковского». Закрыв книгу, Вадим проверил себя, пытаясь осознать, в состоянии ли он воспроизвести хотя бы одну мелодию из произведений Мясковского, однако понял, что эта задача выше его сил. Поставив книгу на полку, он подошел к телевизору и, оживив его с помощью старомодного массивного пульта, сел в кресло перед ним. Переключая каналы, он не сразу осознал, что показалось ему странным – в пакете местного кабельного телевидения не было федеральных и вообще каких-либо известных ему программ – изрядно натрудив палец, он нашел некоторые из них в самом конце списка. Остальные были какими-то странными – видимо, не имея возможности получать обычный набор по спутниковым каналам связи, местная кабельная сеть вынуждена была брать контент из каких-то иных, не вполне понятных источников. Невольно заинтересованный, Вадим щелкал пультом – на одном из каналов шел монгольский сериал о Чингиз-хане, на другом – видовая программа о флоре и фауне Огненной земли, на третьем – учебный фильм о сборке и обслуживании отечественного миномета «Василек». Найдя на одном из каналов художественный фильм, чем-то невольно привлеченный, Вадим остановился на нем.
Средних лет мужчина, откуда-то из средней Европы, то ли из Румынии, то ли из Венгрии (фильм шел с синхронным переводом), приезжает на какой-то средиземноморский курорт и встречает там молодую женщину с другого конца Европы, кажется, из Португалии. Почти с первого взгляда они чувствуют страсть друг к другу, секс следует как удар молнии, целиком поглощенные друг другом, ни на минуту не расставаясь, они проводят отпущенные им несколько дней, при этом он естественно не знает португальского, она не знает венгерского, но оба они знают английский – одинаково плохо. Все, что они в состоянии сказать, это простейшие фразы – «I love you», «You are beautiful», быть может, две-три других. Но ничего другого и не нужно – в неизбежный день расставания – еще в облаке солнечного чувства – они разъезжаются по своим городам, обменявшись адресами электронной почты – в твердом намерении за предстоящие месяцы расставания выучиться языкам друг друга, чтобы познать друг друга полностью. Идут будние дни, и несмотря на заботы повседневности, оба они упорно учат чужой язык, и уже пишут друг другу на нем, и из писем этих узнают друг о друге – и друг друга – все больше, вот уже почти нет преград, и уже почти свободно летят между ними их мысли и движения душ. И постепенно, шаг за шагом, они вдруг начинают понимать, что, по сути, они совершенно разные люди, и душевно их почти ничего не соединяет – то, что интересно ему, не интересно ей, и наоборот, и каждый видит внутренний мир другого – вовсе не пустой, а напротив, по-своему интересный, и глубокий, но вовсе не такой, какой был бы близок им и побуждал к сближению. Приближается день встречи, и они летят на тот же курорт, ожидая и боясь встречи, не зная, чего ожидать от нее, секс разумеется следует, и на это время они забывают обо всем, но вот наступает отрезвление, и они смотрят друг на друга – и надо произносить какие-то слова, и они говорят, и о чем-то друг другу рассказывают, пытаясь за что-то ухватиться, но брошенная было нить провисает, разговаривать не о чем, разговаривать трудно, разговаривать почти уже невозможно и, предчувствуя неизбежный, дикий, нелепый конец, оба они замолкают в растерянности. И вдруг странная мысль озаряет его, и он говорит ей – давай говорить по-английски. И что-то меняется мгновенно, оковы слов и лишнего знания сброшены – словно солнечный луч внезапно блеснул в комнате. Она смотрит на него и говорит ему «I love you», и он смотрит на нее и говорит «You are beautiful», и словно по мановению волшебной палочки, в единый миг воссоздается чудесный, сказочный мир прежних дней, и не думая ни о прошлом, ни о будущем, взяв друг друга за руки, они идут к морю.
Спасибо, подумал Вадим, низкий поклон за такой сюжетец, вот если что-то и было сейчас мне нужно, так вот такой привет из мира искусства, и какого только хрена я не выключил это на середине. Импульсивно поднявшись, пройдясь пару раз из угла в угол по комнате, скорее машинально, чем имея в виду конкретную цель, он вышел в коридор; под мерцающими лампами пройдя мимо длинных стеллажей с массивными книгами и дверей комнат, он вышел на площадку. Все тот же худощавый мужчина и две девушки – худенькая и кустодиевская, словно не покидая этого места со вчерашнего дня, сидели на толстом ковре среди разбросанных подушек, на журнальном столике рядом с ними попыхивал паром только что вскипевший чайник.
Всем своим видом показывая высшую степень обрадованности и чрезвычайную приятность, ощущаемую при появлении Вадима, мужчина с радостной улыбкой обратился (так и хотелось по-булгаковски сказать «отнесся») к нему.
– А вот и снова наш гость из мира бизнеса.
– Каков рост прироста? – весело спросила худенькая.
Спешно внутренне группируясь, чтобы убедительно изображать непринужденную светскость, Вадим сел на ковер рядом с ними.
– Рад снова быть в вашем обществе. И, по возможности, принять участие в дискуссии.
Он с понимающей улыбкой повернулся к мужчине.
– Я так полагаю, разъясняли девушкам истинный смысл произведения Тургенева «Муму»? Это же, видимо, аллегория. Герасим – это сам Тургенев, Муму – Полина Виардо, а барыня – это русская прогрессивная общественность, которая требовала от Тургенева порвать с Полиной Виардо, вернуться в Россию и сосредоточиться на сочинении произведений социально-разоблачительного характера.
Мужчина задумчиво кивнул.
– А что, интересная гипотеза. По крайней мере, по датам все сходится – Тургенев познакомился с Полиной Виардо в 1843 году, а «Муму» написал в 1852-м. Правда, справедливости ради надо заметить, что утопить Полину Виардо прогрессивная общественность от Тургенева все же не требовала.
– Ну, положим, Белинский в своих письмах Тургеневу на это достаточно прозрачно намекал.
– Роль Белинского в русской литературе в советские годы была существенно переоценена. Впрочем, сейчас мы обсуждали совсем другие вопросы. Так вот, – обратился мужчина к девушке, – возвращаясь к вашему вопросу, был ли Чехов хорошим врачом, следует, вероятно, ответить, что и да, и нет. С одной стороны – да, в том смысле, что если его разбудили бы в три часа ночи с тем, чтобы ехать под дождем по размытой дороге за тридцать верст к больному в какую-нибудь глухую деревню, то он встал бы и поехал, но вот насколько бы он помог страждущему, когда бы оказался там, это уже большой вопрос. Человека делает хорошим врачом либо страсть к разгадыванию загадок – по типу доктора Хауса, либо обостренная сенсорная интуиция – когда, взглянув на больного, врач мгновенно чувствует, что это за человек и что у него может быть не так, либо крайняя эмоциональность – когда врач настолько сочувствует больному, настолько жаждет ему помочь, что – пусть даже не обладая ни логическим складом ума, ни интуицией – он будет постоянно думать над его проблемой и, в конце концов, что-нибудь придумает. Чехов не обладал ни первым, ни вторым, ни третьим. Он был равнодушен к логической стороне жизни, не отличался эмоциональностью, и больные его скорее раздражали, чего он, собственно, и не скрывал. Но у него было чрезвычайно развитое чувство долга, он и профессию врача-то выбрал из-за него – как единственное морально безупречное занятие, и это чувство долга, понимание, как именно надо поступать правильно, было в его жизни определяющим и постоянно заставляло его делать то, чего он, вообще говоря, совершенно не хотел. И если на секунду представить, что Чехов бы вдруг воскрес и узнал, что под Москвой есть город Чехов, названный его именем, то очень легко представить себе его реакцию. Это вызвало бы у него крайнее раздражение и чувство неловкости, у него возникло бы острейшее желание придушить тех, кому такая мысль пришла в голову, но это только сначала – а потом он справился бы с собой, смирился и начал бы строить там школы и больницы, мысленно проклиная и город, и его обитателей.
– А Булгаков тоже был плохим врачом? – спросила худенькая девушка.
– О, нет. Конечно, точно этого знать нельзя, но есть основания полагать, что как врач Булгаков был на голову выше Чехова. Булгаков был человек с травмированной волей, такие люди не способны принимать решения, совершать резкие поступки, брать на себя ответственность, поэтому, за неимением собственной силы духа, они вынуждены использовать силу других, пытаться манипулировать людьми, и это делает их дьявольски наблюдательными. Подобный человек заметит в вас так