– Не беспокойся, я уже думала об этом.
– Но?
– Но если эта штука действительно вытаскивает из кожи лица все загрязнения, я бы ела авокадо с нехилой дозой всякой гадости.
– Ммм, какая вкуснятина. Что будем смотреть в пятницу?
– Салли Томасетти одолжила мне «Скажи что-нибудь»[28].
– О боже, я умираю, как хочу его посмотреть! Это последний пункт в нашем списке «Поверить не могу, что ты его не видела», да?
– Угу. И мы сможем проанализировать поведение Билли в подготовительном клубе.
– И придумать, как найти ту учительницу по литературному мастерству.
– Телефонный справочник?
– Точно!
– Но, пожалуйста, не делай этого. Хотя бы из уважения к себе.
– Я все прекрасно понимаю. Но я… я не знаю, что мне еще делать.
– Снова подружись с той рациональной девчонкой, которая живет вот здесь, – Джесс показала на лоб Ван Ыок.
– Мудрые слова, лицо-авокадо.
– Эй, я хотя бы не разговариваю с кардиганами!
Ван Ыок потянулась, взяла свой рюкзак и направилась к двери.
– А теперь усердно учиться, живо! – сказала Джесс.
32
В среду, поскольку учителя музыки срочно вызвали на рождение его третьего ребенка, у Ван Ыок после школы появилось немного свободного времени перед тем, как отправиться к Билли. Она взяла несколько эссе Дэвида Фостера Уоллеса[29], пошла к берегу реки, где тренировались гребцы, и нашла скамейку в тени платана.
Команда Билли готовилась к тренировке по спринту, так что ей впервые удастся увидеть, как он гребет, и, может, она поймет, из-за чего столько шума.
Она достала камеру, надела телескопический объектив и стала от нечего делать смотреть в видоискатель. Из-за дождей и жары речные берега были темно-зелеными и сладко пахли травой. По тропинке хрустел велосипед. Это был тренер Билли, руководитель команды по гребле мистер Робертсон. В его руке был небольшой мегафон, и он выкрикивал непонятные вещи, типа: «Резче гребок. Хьюз, ТЫ ОПАЗДЫВАЕШЬ. Разворачивай быстрее».
Она сфокусировала камеру на экипаже. Они даже не снизили темпа. Она никогда не видела, чтобы человеческое тело могло выкладываться так. Парни превратились в машину из мускулов, ритма и… чего еще? Что еще могло их мотивировать так надрываться? Амбиции? Решимость? Гордость? Или для них просто немыслимо вылететь из самого престижного экипажа школы?
Билли и Бен Капальди были единственными одиннадцатиклассниками в первой восьмерке. Остальные учились в двенадцатом классе. Ван Ыок знала их в лицо, но никого лично.
Бен был так сильно сконцентрирован, что она чувствовала его напряженность даже на берегу. Им двигала абсолютная, животная сила воли. А вот Билли выглядел злым, словно призывал все свои негативные эмоции подпитывать эту безжалостную повторяемость гребков.
Ван Ыок спустилась вниз по берегу к краю воды, чтобы находиться на одном уровне с экипажем, и сделала несколько снимков. Потом она отдаст их редактору газеты – вклад в общественную жизнь школы.
Помимо морального напряжения Ван Ыок видела в гармонии того, что они делали, и большую красоту. А еще красота была в том, что Билли, казалось, с такой легкостью и так идеально подходил для этого вида спорта. Родился, чтобы грести. Его мускулистые руки, широкие квадратные плечи и длинные ноги как будто были дарованы ему именно для этого – хотя, по ее мнению, в каком-то смысле к этому имели отношение и его тренировки: они создали его тело, чтобы перемещать эту длинную лодку по воде.
Когда рулевой приказал: «Передышка. Отдыхаем», мальчишки расслабились и вытянулись назад, на их лицах появились гримасы облегчения и удовлетворенные ухмылки, но ненадолго. Тренер закричал: «Еще несколько раз отсюда да Принсес-Бридж. По счету Джонно».
По дороге к дому Билли Ван Ыок почувствовала в послеобеденном воздухе присутствие осени: вечер будет прохладнее, чем эти жаркие ночи, что держались в течение последних нескольких недель.
– Знаешь, вот когда ты принимаешь душ после тренировки…
– Да?
– Что ты делаешь, если вообще делаешь, со своими волосами?
Билли поднял руку, схватил волосы и сжал их.
– Да ничего. Просто типа собираю их вместе, как в хвост, выжимаю, а потом встряхиваю головой. Вот и все.
– Я так и поняла.
– Они не требуют особого ухода.
Она улыбнулась. Точно, он был мистером Беззаботное Великолепие. Никакого самодовольства или тщеславия. А может, просто где-то глубоко внутри он был настолько высокого о себе мнения, что даже не нуждался в его постоянном подтверждении? Интересно.
– А ты что делаешь со своими волосами?
Ван Ыок рассмеялась.
– Вообще-то почти то же самое. Только еще быстро подсушиваю их полотенцем, а потом расчесываю и оставляю сохнуть. У меня нет времени, чтобы пинать балду и сушить волосы феном.
– Мы волососовместимы. Нам нужно обязательно встречаться. О, погоди…
– А о чем ты думаешь, когда гребешь?
– Я не думаю, все замешено на чистом физическом усилии.
– Это понятно, но что творится в твоей голове?
– Я серьезно, это просто – ну, для меня, по крайней мере, – сто процентов концентрации в этом самом моменте, в своем теле. Или я облажаюсь.
– Ну а какие есть положительные моменты?
– Победа.
– Почему?
– Потому что всякий труд должен быть вознагражден.
– Хм.
– Знаешь, этот вид спорта ничем не отличается от многих других – здесь не обязательно быть большого ума.
– И тем не менее благодаря гребле ты попадешь в Браун.
– Если буду хорошо учиться.
– Конечно, ты будешь хорошо учиться. Ты умный и сможешь достичь больших успехов. Именно для этого и существует Кроуторн-Грэммар. Фабрика успеха.
– Но с душой.
– Так это же часть успеха – сбалансированный по всем параметрам человек.
– И то верно. В любом случае сейчас я точно смогу получить хорошую оценку, потому что ты мой партнер по английскому.
– Это не навсегда, а лишь для подготовки к первому устному экзамену.
Билли наклонился, обнял Ван Ыок рукой за талию и поцеловал; и потом, пока они шли, он всю дорогу держал ее руку в своей большой мозолистой ладони.
– Ты посмотри на меня – я ломаю сопротивление к публичным проявлениям чувств.
– Я по-прежнему сопротивляюсь. Так, вернемся к гребле – есть в ней что-то, за что ты ее любишь? Ведь ты ее любишь, правда? Она занимает такую большую часть твоей жизни.
Ван Ыок думала, раз он встает в такую несусветную рань, то любит греблю, как она искусство.
Билли задумался. Но на его лице проступили сомнения.
– Не знаю, люблю ли я греблю. Просто так уж повелось – мой отец был в первой восьмерке, дедушка тоже, а вот теперь и я. Мне нравится, когда мы летим на всей скорости. Ритм тоже. Но только если я могу забыть о боли. А ты должен привыкнуть к ней. И можешь засунуть боль в самую далекую часть сознания и не обращать на нее внимания.
– Ты машина.
– Да, детка.
– Я не ребенок.
– Но ты детка.
– Нет-нет. В твоей голове отложилось хоть что-нибудь, о чем мы говорили на теории познания?
– Конечно, – подумав, ответил Билли. – Ты – красивая?
– Вот это уже лучше, но лишь в том случае, если ты любишь меня не за одну мою красоту, – Ван Ыок говорила несерьезно, но слово на букву «Л», тем более в таком контексте, сильно смутило ее.
– Не только за это, – сказал Билли. – Несмотря на твою красоту… это последнее, за что я тебя люблю.
Они прошли молча несколько шагов.
Вот теперь она точно могла в любой момент услышать перезвон колокольчиков. Ну давайте, пришло время магических спецэффектов. Нет, он действительно сказал все эти слова? Точно, это все то желание. Если бы его родители слышали, что он только что произнес, то изгнали бы ее из города. Ну, по крайней мере, из школы точно.
– Вау, это немного слишком, наверное. Прости. Я никогда никому этого не говорил.
Он расплылся в широкой улыбке, а потом наклонился и снова поцеловал ее. Тревоги о выражении своих чувств на людях были последними, о чем она думала.
Мэл как будто появилась из придуманного мира старого американского телевидения. В этот раз в безупречно чистой кухне стояли целое блюдо домашнего печенья с шоколадной крошкой и тарелка с охлажденными виноградом и клубникой. Сегодня Ван Ыок шла по дому, сильно нервничая, – ведь она уже познакомилась с родителями Билли, но они были где-то наверху и не показывались.
Целоваться с Билли было похоже на исследование большого, сложного и пышного цветка своим ртом. Во-первых, его губы, такие гладкие и твердые. Раньше Ван Ыок никогда не думала о твердых или мягких губах, но в его было столько уверенности! Они двигались по ее лицу, рту, шее, как будто по компасу. Во-вторых, его рот был окружен шероховатой щетиной. Она провела кончиками пальцев вдоль его челюсти и почувствовала, как меняется направление щетины. Это было так необычно и так прекрасно. У нее был свой собственный узор. Слева под челюстью она закручивалась в завиток.
– Мне нужно побриться? – прошептал Билли.
– Не знаю. Но мне нравится это ощущение.
– И какое оно?
Ван Ыок на мгновение задумалась.
– Странное, но приятное.
Потом его рот раскрылся. Ей понравился вкус – внутри его рта оказалось неожиданно хорошо. Все, что происходило с ними, к ее смущению, вызывало воспоминания о «мяу», ей пришлось силой отбросить эти мысли. Прямо сейчас, если бы она и смогла бы издать какой-нибудь животный звук, то это был бы требовательный рык. Звучало пугающе. Наверное, было бы лучше постараться совсем избегать животных звуков. По крайней мере, до тех пор, пока они не узнают друг друга получше.
По шкале Рихтера такие поцелуи вряд ли бы стояли где-то далеко от того, на что похож настоящий секс. Они были внутри друг друга в самом обольстительном смысле, концентрические спирали желания тянули их все глубже.