Тут майор замолчал, словно что-то обдумывал.
– Сколько мы пытались добраться до Седого – ничего не получалось. По закону к нему не придраться, а остановить его надо, слишком уж обширную и энергичную деятельность Седой развернул в своем городе и прилегающих к нему окрестностях. Даже до Москвы ниточка дотянулась – вот мы по этой ниточке и раскручиваем… Ладно…
Майор провел рукой по лицу и продолжил разговор с Лажечниковым.
– Деньги я тебе выдам, – сказал он, – деньги при мне. И не забывай, что за всю сумму ты отвечаешь головой. Это не мои деньги, конечно, а из министерства я вытряс под собственную расписку. Едва мне это удалось в такие краткие сроки. Сколько нервов это стоило мне и моему начальству. По крохам собирали. Могли бы и фальшивками обойтись, у нас в сейфах этого добра хватает – вещдоков, но твой Щукин враз раскусит подделку, он ведь в этих вещах специалист, да и время у него будет, чтобы пересчитать и изучить. Но вот чтобы свалить с деньгами – у него не будет ни времени, ни возможности. До самого парома его будут вести наши люди – те, кто уже засветился перед ним, а на пароме я буду за ним следить. С парома он никуда не денется – не кинется же вплавь. А в Финляндии его снимут с парома под белы рученьки. И никуда он уже не денется…
– Точно, – поддакнул Лажечников, – никуда он не денется. Нам бы, главное, через границу переправить Лильку, а там головорезы Седого не достанут. И можно начинать веревки из Седого вить. Он за свою ненаглядную доченьку все сделает. Голыми руками мы его возьмем…
– Мы возьмем, – поправил майор, сделав упор на первом слове.
– Да-да, – сказал Лажечников.
Они посидели еще несколько минут молча.
– Ладно, – проговорил наконец майор, – пойдем к машине, там получишь и деньги, и билеты.
Лажечников поднялся первым. Когда поднялся майор и куда они направились с Лажечниковым, рыжеволосая женщина уже не видела: она встала со скамейки чуть раньше Лажечникова и уже довольно быстро удалялась в сторону подворотни – выхода из двора.
Рыжеволосая женщина, то есть Николай Щукин, никогда не узнала о том, что болтающие на лавочке рядом с ней Бяша и его собеседник на самом деле сотрудники правоохранительных органов, задание которых было обеспечить майору и Ляжечке безопасность, контролируя ситуацию во дворе. Даже Ляжечка об этом не знал. Именно благодаря им майор и его стукач могли вести свою беседу, не опасаясь, что их подслушают, но разве могли они догадаться, что женщина, рассеянно покуривавшая сигарету, и есть тот самый человек, который не должен ничего знать о содержании разговора майора и Ляжечки? Мнимый Бяша и его собеседник прошли специальную подготовку, но ведь и Щукин прошел хорошую школу маскировки, когда служил во внутренних войсках.
Немолодой седоволосый мужчина в одиночестве сидел ночью в кафе, припоминая, когда это он вот так потягивал пиво, сидя один, без охраны и без всякой цели – не дожидаясь нужной и важной встречи, а просто потому, что ничего больше не хотелось делать, только сидеть и пить пиво.
Хоть охраны с ним сегодня не было, он ничего не опасался, тем не менее не забывая, что на свете есть по меньшей мере человек полтораста, желающих его смерти или хотя бы пожизненного заключения. Седоволосый просто привык ничего не бояться, да и чего ему бояться, если это кафе принадлежало ему.
Часы на стене позади столика седоволосого протикали половину первого ночи. Ни одного посетителя не было в зале – пусто было и полутемно. Время работы кафе уже закончилось.
Седоволосый снова приложился к своей кружке. Потом еще раз, потом еще, пока не раздался рядом с ним вкрадчивый и осторожный голос халдея:
– Седой!
Мужчина ничего не ответил.
– Седой! – снова позвал халдей, во все глаза глядя на него. – Может, тебе еще пива принести?
Тот, кого называли Седым, недоуменно посмотрел на халдея. В смущении и страхе тот отошел прочь на несколько шагов, но Седой уже опустил глаза в кружку и увидел, что она пуста.
Он усмехнулся.
– Пива… – снова осмелился выговорить халдей, – ну, или еще чего-нибудь… А то я смотрю, ты пустую кружку туда-сюда таскаешь – со стола ко рту…
– Давай, – пожал плечами Седой.
– Пива? Водки? Коньяку? Или поесть? Поел бы – ночь скоро, а ты с утра тут сидишь.
– Пива, – сказал Седой.
Халдей кивнул и почти бегом отправился к стойке, но на полдороге остановился, потому что открылась входная дверь и в кафе заглянул какой-то мордастый парень – сильно навеселе и явно желающий продолжить праздник жизни в этом заведении.
– Нельзя! – закричал халдей. – Неграмотный, что ли? Кафе уже полтора часа как закрыто!
– Не свисти! – весело ухмыльнулся парень. – Вон старикан сидит, пиво трескает, а мне нельзя, что ли? Эй! – крикнул парень, обращаясь к седоволосому. – Батя! Скажи этому придурку, чтобы не трещал над ухом.
Седой не повернулся к нему.
– Батя! – погромче крикнул парень. – Ты чего – глухой? Или уже нажрался? Вот старый пень, ни хрена не слышит…
Халдей даже присел от ужаса и посмотрел на оттопыренный правый карман брюк Седого, в котором, если верить легенде, Седой всегда носил старинный трофейный пистолет «вальтер».
Парень уверенно двинулся к Седому, очевидно, приняв реакцию халдея на свой счет.
– Батя! – повторил парень, без приглашения брякаясь на стул напротив Седого. – Что празднуем-то?
«Убьет, – мелькнуло в голове у халдея, – сейчас же достанет "ствол" и пристрелит пьяного дурака на месте. Он же сам не свой. Весь день сидит тут и молчит. Никого с собой не привел, что с ним редко бывает. Это он, по слухам, с тех самых пор, как бабу у него похитили. Она в нашем кабаке и сидела, когда ее похитили… А сегодня он в подсобное помещение выходил по мобильнику базарить – всех выгнал, дверь запер и базарил полчаса, наверное… Дверь-то запер, а все равно слышно было, как он в трубку матерился и орал… Господи, он сейчас этого парня застрелит! Ему-то хорошо – его никто не тронет, ни менты, ни братва… А мне? Я же не Седой. И я один тут – труп-то на меня повесят!» – вдруг пришла в голову халдея страшная мысль.
– Нельзя! – кинулся халдей к столику Седого. – Пошел вон отсюда, придурок, не видишь, кафе закрыто!!!
– Да не кипешись… Вон я с батей посижу, пивка попью. Принеси мне кружечку… Какое у тебя есть? Ты, батя, какое пьешь? Я угощаю!
Тут Седой впервые поднял глаза на неугомонного посетителя и подумал вдруг, что если рассказать кому-нибудь о своей тяжелой, звериной и сумеречной жизни, то хоть немного станет легче.
Подбежавший халдей схватил парня за плечи.
– Да ты чего! – возмущенно заорал парень, но Седой поднял руку.
– Остынь, – сказал он халдею. – Пошел вон.
Халдей послушно опустил руки и почти на цыпочках вышел из зала.
Парень во все глаза смотрел на странного старика – и удивление в глазах парня постепенно сменялось страхом.
– Тебя как зовут? – тяжело ворочая языком, словно отвыкшим от человеческого общения, спросил Седой.
– Павлик, – ответил парень.
– Работаешь, Павлик, или учишься?
– Учусь, – сказал парень и посмотрел на пустую кружку Седого, – в юридическом.
– В юридическом? – усмехнулся Седой. – Хорошее дело… Кем стать собираешься – прокурором?
– Как повезет, – настороженно, но пытаясь казаться небрежным, проговорил Павлик.
Он оглянулся на стойку, но халдея там не увидел.
– Нет никого, – проговорил парень, стараясь не попадать своими глазами в колючие глаза Седого, – и правда кафе закрыто. А я не понял сначала… Я, признаться, выпивши… Ну, я пойду?
Он поднялся.
– Сиди.
Мордастый послушно опустился на стул.
Несколько минут они молчали. С Павлика слетел весь хмель, и он чувствовал себя очень неуютно под прицелом пристальных глаз старого вора.
– Я вот тоже всю жизнь юриспруденцию изучал, – заговорил Седой. – Только с другой стороны.
– Как это? – очевидно, из вежливости спросил Павлик.
Седой усмехнулся.
– Ну, в первый раз я в колонию по глупости влетел, – медленно выговорил Седой, постукивая по столу пальцами. – Шли по утрянке с приятелями по проспекту, смотрим, лоток с мороженым стоит, а продавец отвернулся – шнурки на ботинках завязывал, что ли, хрен его знает… Только жопу из-за прилавка видно. Ну, мы сдуру и взяли себе по порции, да и пошли дальше… Как профессионал, скажи мне – как это называется?
– Кра… кража, – сглотнув, ответил парень, – мелкая.
– Ну а сзади нас воронок ехал, – рассказывал дальше Седой, – так он, может, по каким другим делам ехал, а только нас оттуда заметили. И не посигналили ничего, не шумнули, а просто два мусора вылезли, за нами тихонько пошли – нас трое было – да сзади схватили и в воронок. – Седой и сам посмеялся тому, как у него складно выходило. – Ну и припаяли нам. Время тогда другое было, не то, что сейчас…
– Сейчас закон гораздо гуманнее к малолетним преступникам, – робко заметил Павлик.
Седой кивнул, давая понять, что считает это замечание очень ценным для себя и для целостности рассказа.
– Там же, в колонии, и чифиря я первый раз попробовал, и марафету. Годик покантовался, поумнел, заматерел, да и как-то ночью мы с приятелем – дежурными были – вертухая кастрюлькой по тыкве оглушили и в бега… Года три я побегал, потом к деловым одним прибился, потом магазинчик мы подломили, я и еще человек пять влетели, ну и опять нам по полной… Вот всю жизнь мне так, – горько усмехнувшись, проговорил Седой.
Парень молчал.
«Нет, – подумал Седой, – что-то не получается… Как ведь это бывает – в Америке вонючей люди, если у них душа болит, ходят к психиатру и изливаются ему, так сказать… Душу лечат. А у нас принято кому-нибудь в жилетку поплакаться, в рубашку сморкнуться, выплеснуть эмоции, короче говоря… И тогда вроде легче становится… А мне почему-то не помогает. Смотрю я на эту рожу брыластую и только раздражение чувствую, а никак не облегчение…»
Седой поморщился, чувствуя, как в душе у него нарастает глухое раздражение, грозящее перелиться в бешенство. Теперь ему уже хотелось, чтобы парень ушел.