Так вот и боролись во мне один Киро с другим Киро. Один думает так, а другой — этак. Дальше все было как во сне. Я понимал, что не след это делать, и все же делал. Я не собирался кончать с собой, а шел из села для этого. В голове крутилась одна мысль: только смерть разрубит этот узел. Откуда пришла ко мне эта мысль и почему, не знаю, но я повторял ее про себя, пока копал яму. Раньше мне часто снилось, что меня закапывают живьем, и я очень мучился во сне. А теперь я делал это сам и не боялся. Мне было страшно, но я не боялся. На сердце было легко и спокойно, что-то сладостное разливалось по жилам. А когда я закопал себя до пояса, то подумал, что могу испугаться и начать себя раскапывать, поэтому я забросил заступ и мотыгу подальше. Я знал, что теперь никто меня не найдет и не спасет, и на душе стало хорошо и покойно. Может, и в Марчо боролись два человека, может, и он что-то отбросил подальше от себя, чтобы отрезать себе путь назад?»
Метель принесла какой-то неясный, рваный крик, который перешиб его мысли. Он прислушался, посмотрел вперед и увидел Стояна Кралева, до пояса утонувшего в снегу. Он узнал его по ушанке, у которой уши не завязывались и болтались по сторонам, как крылья.
— Сюда, сюда-а-а!
Стоян Кралев крикнул еще раз и снова исчез за деревьями — видно, сбился с пути. И тогда Киро Джелебов вспомнил, в который уже раз, но, как ему показалось, с новыми подробностями, их встречу у конюшни в то утро, когда в его душе вдруг вспыхнула страшная, непреодолимая ненависть к этому человеку. Он и раньше его ненавидел, особенно с тех пор, как тот лишил сыновей возможности получить образование, но вместе с тем старался оправдать его в собственных глазах как должностное лицо, которое лишь выполняет полученные свыше распоряжения, так что ненавидел он не столько Стояна Кралева, сколько вообще установленные партией порядки.
В то утро, проведя всю ночь без сна, он еще до рассвета пошел к лошадям. Они помещались в заброшенном сарае на околице, временно приспособленном под конюшню. В глубине неогороженного двора стояло несколько повозок. Одна была разрисована яркими красками и потому выглядела совсем новенькой, а в кузове ее было укреплено старое кожаное сиденье, взятое с бракованного грузовика или другой машины. На ней ездил Стоян Кралев — в поля, в соседние села, а иногда и в город. Киро заметил его, только когда прошел мимо расписной повозки, — Стоян положил на сиденье портфель, а сам стоял, опершись о борт.
— Доброе утро! Я, верно, опоздал, — сказал Киро, и сердце его от этой внезапной встречи почему-то сжалось.
— Ты не опоздал, это я пришел раньше обычного, хочу на автобус во Владимирово успеть. С утра пораньше в окружной комитет вызывают.
— Сейчас запрягу! — сказал Киро и пошел в конюшню.
Он вынес хомуты, потом вывел лошадей и стал запрягать. Стоян Кралев все еще стоял молча, опираясь о борт и глядя куда-то в сторону. Когда все было готово, он легко вскочил в повозку и сел на переднее сиденье. Почувствовав поводья в его руках, лошади было тронули, но он остановил их и повернулся к Киро Джелебову.
— Смотри-ка, чуть не забыл. Поздравляю со снохой!
— Какой снохой?
— Будто не знаешь, что твой сын Марко женился на немке? — Лицо Стояна Кралева, выбритое до синевы, побледнело, вытянулось и стало особенно неприятным.
— Ничего такого не знаю, — сказал Киро Джелебов, и у него перехватило горло.
— Не знаешь, так узнаешь.
Стоян Кралев стегнул лошадей, но вскоре они остановились, и тогда Киро увидел, что прогнившие ворота закрыты. Он подбежал к воротам, открыл их и встал за створкой.
— Мы с тобой еще поговорим! — сказал Стоян Кралев, когда повозка выезжала со двора.
«Ко всему прочему еще и ворота ему открывай, как слуга», — подумал Киро, спазм в горле чуть не задушил его и горячей волной разлился по телу. В этот именно миг он испытал страшную, испепеляющую ненависть к Стояну Кралеву, ненависть такую сильную и неподвластную его воле, что он испугался, как бы разум не отказал ему и он не накинулся на Стояна. «Я убью его», — подумал он, и эта мысль так прочно засела в его голове, что и сейчас, стоя в засаде, не замечая ни холода, ни метели, он с болезненным наслаждением вспоминал мельчайшие подробности той утренней встречи… Солнце показалось над горизонтом, словно половинка хорошо выпеченного каравая, под ним синели поля, прохладные и пустые, какая-то птица стремительно перечеркнула розовую полоску рассвета, а Стоян Кралев, выезжая в ворота, на миг закрыл своим телом огненную половинку солнца. Правая лошадь отбросила ногой камешек, и Киро заметил, что с левой передней ноги у нее упала подкова. «Лошадь-то босая, как же это я не заметил», — подумал Киро, и взгляд его скользнул по задней стенке, на которой была нарисована княгиня Райна[29] с зеленым знаменем и саблей в руках, потом остановился на затылке Стояна Кралева, коротко подстриженном и почти закрытом фуражкой. Лошади взяли рысью, и Киро смотрел, как уменьшается спина Стояна Кралева и как его раздутый портфель подпрыгивает на заднем сиденье. Повозка налетела на большое гусиное стадо. Один гусенок попал под ноги лошадей, заметался меж колес и через мгновенье выскочил из облака пыли невредимый, но напуганный и в слезах. Две старые гусыни тотчас накинулись на него с бранью и заколошматили клювами по его спине. Киро понимал их язык не хуже, чем человеческий, и, хотя сам был не в себе, невольно прислушался к тому, что старые гусыни внушали гусенку: «Что ж ты не бережешься, что зеваешь по сторонам, ведь раздавят тебя или искалечат!» И выволочка продолжалась, пока они вели гусенка к стаду. Потом Киро снова перевел взгляд на повозку и увидел, как Минчо Найденов, который должен был отвезти Стояна на автобусную остановку, вскочил в нее на ходу и взял поводья, а Стоян Кралев пересел на заднее кожаное сиденье.
И все пошло так, как предрекал Анё. Органы госбезопасности прочли письма Марчо из Германии, а может быть, знали о его бегстве с самого начала, но во всяком случае выждали указанные беглецом сроки возвращения. Весть о бегстве Марчо тут же разнеслась по селу, а через несколько дней — и по всей округе. На жителей нашего края, домоседов, далеких от бурных общественных событий в центре страны, это бегство, естественно, произвело сильнейшее, чтобы не сказать потрясающее впечатление, и это обстоятельство уже само по себе изолировало Джелебовых, окружило их стеной вражды. Люди избегали встреч с ними, чтобы на них не пало подозрение, будто они им сочувствуют, тем более что против Киро Джелебова и Анё было начато следствие. У них допытывались, знали ли они заранее о намерениях беглеца, с какими людьми он был связан, появлялись ли эти люди у них дома; в то же время в самом доме устраивали обыск за обыском. Следственные органы не могли не знать, что если при тогдашних политических условиях кто-то и решится эмигрировать, он не станет посвящать в свои намерения даже самых близких, тем не менее отца и сына продолжали вызывать на допросы уже лишь в назидание окружающим. Так продолжалось несколько месяцев. Марчо не писал, или письма его где-то застревали. Примерно через год пришло письмо, в котором он сообщал, что вступил, наконец, в брак с Ютой. Была ли это та же девушка, о которой он писал в первых письмах, или другая, они так и не поняли, как не узнали и о том, каким же образом он уехал из Болгарии. Долгое время они не смели ему отвечать, поскольку знали, что письма их проверяются, и боялись неосторожным словом еще ухудшить свое положение. Но Стоян Кралев вскоре под благовидным предлогом посоветовал им не забывать сына, подтвердив тем самым, что письма, которые они получают и отправляют, читаются, так как соответствующие органы все еще пытаются выудить из них какие-то сведения.
— Ну как, получаете письма от Марко? А ему пишете? — как-то спросил Стоян Кралев, когда они с Киро после собрания на несколько минут оказались одни.
— Сейчас не до писем, времени нету, — ответил Киро. — Зимой напишем.
— Нет, Киро, так нельзя! Что ж вы парня бросаете? Ну, согрешил, так, может, и покается. Советуй ему, чтоб он вернулся и закончил университет. Никто его наказывать не будет. А не вернется — тебе позор на всю жизнь.
— Меня никто не может опозорить, если я сам себя не опозорю, — сказал Киро. — Сын у меня не ребенок, что б он ни сделал, сделал он это сам, с него самого и спрос. Ни он за меня не отвечает, ни я за него. В последнем письме он написал, что женился, жена его хочет учиться в Софии, но, насколько я понял из письма, наши не дают ей разрешения.
— Ничего подобного! — прервал его Стоян Кралев, но, сообразив, что этим категорическим ответом он выдал свою осведомленность, помолчал и продолжил: — А может, наши и тянут. Все-таки иностранка, из капиталистической страны, да еще из Западной Германии. Они должны сначала собрать о ней сведения, выяснить, кто она такая.
— Отец у нее коммунист, был в фашистском лагере.
— Вот как? Это другое дело. Раз ее отец — активный антифашист, его дочери никто не помешает жить и учиться в Болгарии, а это значит, что и Марчо вернется. Надо написать в Софию в МВД, чтоб они поскорей занялись этим делом. А как девушку зовут, в каком городе она живет?
— Зовут ее Юта, фамилии не знаю и города не знаю. На конверте написано по-немецки, так Анё не понял, он немецкого не учил. Я дам тебе письма, пошли их куда нужно, пусть прочтут адрес.
При каждой встрече (а случались они нередко — то в поле, то на совещании бригадиров) Стоян Кралев неизменно заводил разговор о беглеце. Он знал, что тот не вернется, но расспрашивал о нем, чтобы лишний раз помучить отца. Случались между ними и куда более тяжкие, напряженные разговоры, особенно в первый год после бегства Марчо, когда Стоян Кралев грозился вышвырнуть Киро из кооперативного хозяйства и отправить его в трудовой лагерь. «Надо было вовремя рожу тебе расквасить, — говорил Стоян Кралев, размахивая кулаком перед самым его носом, — и силком тебя в кооператив запихнуть. Тогда б теперь никаких неприятностей у нас не было. Сбили меня с толку всякие людишки, да я и сам верил, что ты честный человек. А ты махровый враг нашей власти!» Время от времени возобновлялись и обыски. Незнакомые люди в штатском являлись после полуночи и переворачивали все вверх дном. Покончив с домом, переходили в пустой хлев, потом в курятник, уверяя, что ищут каких-то диверсантов.