За стеной гармонист продолжал мучить гармошку и пел:
На свете все пустое
И званье, и чины.
Было б вино простое,
Кусочек ветчины.
Пропев, повторил то же самое еще раз и еще. Кто-то из бандитов оборвал гармониста:
- Что ты затянул лазаря! Давай другое или заткнись.
Гармонист огрызнулся. Тот, что кричал, выругался и пригрозил:
- Не замолкнешь - гармошку раскурочу, а тебе, как слепню, в одно место соломинку вставлю.
Загоготали, гармошка пискнула и умолкла.
- Отсюда нельзя выбраться? - повел глазами вокруг Сорокин. Подкопаться, скажем?
- Не выберешься... И с подкопом не выйдет - фундамент глубокий. Да и нет у меня сил бежать. Били меня, - сказал Булыга, хватая воздух, запинаясь, и Сорокин понял, что каждое слово ему дается с трудом. Переводя дух, Булыга продолжал: - Кто-нибудь из наших непременно доберется до уезда, и сюда отряд пришлют... Вот только б нас тут подольше подержали... Успели бы наши...
Времени было немногим за полдень. Солнце самую малость склонилось к западу, и в щель между бревнами уже в другой, западной, стене пробился скупой лучик. В его свете толклись, как мошкара, пылинки. Сорокин вытащил из паза мох, щель увеличилась, в сарае посветлело. Со двора доносились спокойные голоса бандитов. Тихо было и на селе. Казалось, ничего ровным счетом не произошло и стоят над дворами и хатами мир и покой.
- Тихо, - сказал Сорокин. - Почему это?
- Еще услышим... Они сейчас ищут кого нужно и что нужно. Услышим...
Внезапно ожил ветер, будто вырвался из какой-то теснины. Зашумела береза, стоявшая во дворе, ветром качнуло колокол, и он прогудел тихонько, но звук его угасал долго и тревожно. Сорокин припал к стене в надежде увидеть Шилина. Но видел тех же бандитов на бревне, их винтовки, прислоненные к стене сельсовета. Да еще приметил сивого коня, запряженного в таратайку. И когда это она подъехала, что не было слышно?
К сельсовету подошли сухонькая старушка с клюкой и молодая девушка, скорее - девочка. Остановились на улице, не осмеливаясь войти во двор.
- Сынок, где нам вашего начальника увидеть? - спросила старушка у бандита, проходившего мимо них.
- Кто там? - поднял голову Булыга, расслышав голос. - Кто?
- Старуха с девочкой.
- Не мать ли... - Булыга подполз к щели, приподнялся на руках, глянул. - Мать с дочушкой моей! Чего ж они, безмозглые, пришли?!
К таратайке подбежал Ворон-Крюковский, вскочил на нее, рванул вожжи на крутом повороте таратайка едва не опрокинулась. Сивый вылетел на улицу и исчез вместе с таратайкой в поднятой пыли.
- Ксенечка, Ксеня... Доченька! - негромко позвал Булыга.
Она услышала, вскрикнула: "Тата, таточка!", метнулась к сараю, стала искать дырку, через которую долетел до нее отцовский голос.
- Тут я, тут, - отозвался Булыга. - Сюда.
- Таточка, ты жив? Тата!
- Жив... Ксенечка, беги отсюда, прячься. Это же банда. Они с тобой... всё могут. Прячься.
- Тата, а кто еще с тобой?
- Из Москвы товарищ... Сорокин.
- Тата... - Она не успела договорить, подскочил один из бандитов, отшвырнул от стены, грязно обругал.
- Гад, жлоб... - простонал Булыга, скрипнув зубами. - Ох, запомнить бы тебя. - Упал навзничь на землю: голова как раз пришлась на полоску света из щели. Сорокин вздрогнул, увидев его лицо: на нем не было живого места опухшее, в кровоподтеках, один глаз заплыл. Били Булыгу, несомненно, и ногами, и прикладами.
А немного погодя услыхали и женский вопль, крики, несколько выстрелов. Совсем близко на высоких нотах забилось причитание, долгое, как по покойнику. Заверещал поросенок - это группа бандитов приволокла его во двор сельсовета. Бандиты пьяно гоготали, гармонист опять взялся за гармошку, захлипал, и под это его хлипанье затопотали, засвистели. Веселились, пробовали петь, а точнее - драли глотки. Шла в разгул, отпускала тормоза бандитская вольница...
"А что сейчас делает Шилин? - подумал Сорокин. - Банда-то его вон как разошлась. Пусть гуляют, пусть пьют, может, наши из уезда подоспеют..."
"Ларик, Ларик... Патриот России... Разве мог я тогда, во время тех каникул на Волге, даже подумать, что тот пижонистый корнет, рафинированный, изысканный барчук возглавит банду?! И какую банду! И он сам будет решать, убить тебя или оставить в живых". Не было ничего странного в том, что Шилин не признал и не принял революцию и советскую власть - они отняли у него все. Не удивился бы Сорокин, если б услышал, что Шилин эмигрировал или пошел в белую армию - бывший офицер воюет за свои утраченные привилегии, хочет вернуть старые порядки. Но встать во главе банды, большинство в которой заурядные уголовники - убийцы, грабители, дезертиры, - нет, это не укладывалось в голове. Убивать, вешать, обирать до нитки, отлично понимая, что потерянного не воротишь, - так может поступать только сумасшедший, деградированная до конца личность. Да Шилин уже и не личность, а обычный бандит, убийца. Сколько он уже пролил крови и сколько еще прольет!..
"А ведь он и меня не пощадит!" - вдруг пронизал страх Сорокина. И он поверил в это, похолодел весь и начал думать о своей смерти. Он, как и все нормальные люди, боялся ее и очень хотел жить.
Сводный отряд красноармейцев и милиции, в котором была и конная группа в пятьдесят сабель, ворвался в Захаричи утром. Но было поздно - банда Сивака-Шилина оставила село за каких-нибудь тридцать минут до этого.
Ни Булыга, ни Сорокин уже не слышали криков радости сельчан, встречавших своих избавителей. Расстрелял их ординарец Шилина Ворон-Крюковский. Вошел в тот самый "Пожарный сарай", оставив нараспашку ворота. Золотой утренний свет хлынул в сумрачное помещение. Ворон-Крюковский с лисьей усмешечкой под рыжими усами пожелал обоим доброго утра, похлопал лежащего Сорокина по плечу, думая, что тот спит.
- Милостивый государь, - сказал он, - будьте любезны проснуться и выйти из сарая. И ты, матрос - полосатая душа, тоже. Скоренько, скоренько. Комиссар, пособи матросу. Под мышки его возьми. Вот так.
Булыга со стоном оперся на здоровое плечо Сорокина, и они двинулись к распахнутым воротам. Когда вышли на берег Днепра - он был рядом, - Булыга тут же опустился наземь, стоять не было сил, а потом и вовсе лег, распластался на траве. Вода мягко и тепло плескалась о берег, ласково блестела на солнце, а посередине реки плыл белый табун гусей.
- Присядь и ты, комиссар, - снова похлопал Ворон-Крюковский Сорокина по плечу. - Вот так, правильно, молодчина, слушаешься. Глянь, как красиво гуски плавают.
Сорокин и впрямь смотрел на гусей. И в этот миг сухой револьверный выстрел заставил его содрогнуться. Он круто обернулся. Булыга вздрагивал всем телом, мелко и часто, как будто кто толкал его исподнизу в живот. Ворон-Крюковский стоял над ним с наганом в руке и с той же лисьей усмешечкой, в которой надо всем преобладало любопытство, смотрел, как тот вздрагивает.
- Живой, а? - удивлялся он. - Дрыгает. Вот живуч человек, а?
В следующую секунду Булыга вдруг вытянулся всем телом и затих.
- Теперь готов. - Ворон-Крюковский энергичным жестом сбил на затылок свою смушковую черную кубанку, долгим взглядом посмотрел в глаза Сорокину, словно о чем-то раздумывая. У Сорокина захолонуло в груди, отвернулся от этого взгляда. В этот самый миг Ворон-Крюковский и выстрелил ему в затылок. Обоих убитых столкнул с берега в Днепр.
Банда между тем готовилась к маршу, Шилин был в седле. Ворон-Крюковский подкатил к нему на таратайке и доложил, что приговор исполнил.
- Матроса?
- Ага, матроса.
- А тот?
- Очкарика не стал. Как вы и сказали. Он там, в сарае.
- Ладно, пусть живет, - произнес Шилин, полнясь ощущением собственного великодушия. - Пусть живет и помнит. - Оглянулся на свое войско, которое не выросло, как он надеялся, а наоборот, уменьшилось числом - в бою было потеряно шесть человек, снял фуражку. - Пусть вам всем будет земля пухом, сказал, обращаясь ко всем убитым - своим и чужим.
Ворон-Крюковский тоже снял кубанку:
- Пусть... будет пухом.
В Захаричах в этот же день хоронили убитых: Парфена, гармониста Юрку их убили в лесу во время погони - и двоих крестьян, застреленных за то, что вступились за своих дочерей. Убитых сперва отпевал отец Ипполит, потом прощальное слово сказал командир красного отряда Пилипенко. Это был красивый двадцатилетний хлопец в гимнастерке из красного сукна с "разговорами", в красных галифе, в шлеме с нашитой красной звездой.
- Дорогие граждане и гражданки! - сказал он. - А также дорогие товарищи бойцы. Разная бандитская нечисть еще творит свое кровавое дело, убивает наших лучших людей. Вот и сегодня мы хороним тех, кто пал от руки бандитов... Товарищи, а вы знаете, что в бандах и те, кто скрывается от мобилизации в Красную Армию? Они думают, что после окончания войны будут спокойно жить. Как бы не так! Они ответят за все... Товарищи, банду эту мы хорошо знаем. И не раз уже громили. Ее атаман - бывший офицер штаб-ротмистр Шилин, он же Сивак. Он не только грабит и убивает наших людей и активистов - он еще и провокатор. Переодевает бандитов в красноармейскую форму и грабит селян, насилует женщин, чтобы вызвать ненависть к советской власти... Память о погибших товарищах будет вечно жить в наших сердцах.
После его речи дали залпы из винтовок и спели "Интернационал".
А что произошло с Булыгой и Сорокиным, так никто в Захаричах и не знал. Считали, что их увели бандиты с собою.
Докладная
командира сводного отряда Пилипенко губкому
...Банду Сивака-Шилина мы в Захаричах не застали. Должно быть, кто-то предупредил ее о нашем приходе, и она рассеялась в лесах. В ходе преследования одной ее группы взяли в плен двенадцать бандитов. Они показали, что цель всей банды - пробиться к польской границе и там соединиться с войсками Булак-Балаховича.
Бандиты учинили в Захаричах следующие злодеяния: убили четырех человек, изнасиловали трех женщин, побили шомполами восьмерых мужчин. Отняли у многих хозяев свиней, подсвинков, овец, а также четыре лошади...