У меня как будто пелена спала с глаз — розовые облака рассеялись. На ферме я жила в своем мире и ничего не знала о делах взрослых, о том, какие трудные, порой неразрешимые ситуации складываются в отношениях между мужчиной и женщиной. Я вообще не обращала на это внимания, но после рассказа Дос мне все стало абсолютно ясно. В отличие от меня, отец прекрасно знал историю миссис Орчардсон и что ее муж сошелся с нандийской женщиной. И вовсе не позаботился о том, как вся эта история может отразиться на его собственной репутации. Обстоятельства их совместного проживания оказались еще более скандальными, чем я могла себе вообразить, так как Эмма была замужем. Впрочем, мой отец тоже был женат — скорее всего. Я никогда не придавала всему этому большого значения, но в тот момент задумалась, впервые осознав, что в их отношениях все очень запутано. И видимо, так устроен мир — гораздо сложнее, чем мне думалось.
— Когда война закончится? — спросила я у отца за столом. — В школе все говорят, что всё это несерьезно, так — предупредительные меры, чтобы не лезли к нам.
— Они так говорят, правда? — Отец сделал паузу. Рыжеватые блики солнца, пробиваясь в окно, скользили по скатерти, по незатейливому ободку чашек, поблескивали на облицовке камина. Все было, как и прежде, ничего не изменилось. Но вот атмосфера явно стала другой. Да и я выросла.
— Значит, они веселятся, — повторил отец. — А потери, между прочим, растут, — добавил он с горечью. — Двадцать тысяч убитых только в Африке.
— Ты тоже собираешься принять участие? — Мне пришлось постараться, чтобы мой голос не дрожал, когда я задала этот вопрос.
— Я — нет. — Он качнул головой. — Я обещал, что останусь. Но вот Ди вступил в Корпус.
— Ди?! — воскликнула я. — Он отправился на войну? Зачем? Почему? Разве там без него не найдется, кому воевать?
Отец снова промолчал. Они с миссис О переглянулись.
— Что случилось, папа? — спросила я напряженно, почуяв неладное. — Ди ранен?
— Нет, с Ди все в порядке, — негромко ответила миссис О. — Но вот Флоренс… — Она запнулась. — После того как ты навещала нас в последний раз, она серьезно заболела. Сердце подвело.
— Она никогда не жаловалась на сердце. — У меня в груди похолодело. — Она была здорова… как лошадь!
— Нет, ты не знаешь, — мягко возразил отец. — Флоренс, на самом деле, долго болела, не один год. Но знал об этом только Ди. Они никому не рассказывали.
— Не понимаю. — Я совсем растерялась. — Где же она сейчас?
— Она…
Мой отец опустил голову и уперся взглядом в стол, лицо его как-то осунулось, побледнело.
— Ее больше нет, Берил, — наконец выдавил он из себя — Она умерла. Полгода назад. Ушла, понимаешь?
— Пол года назад?! — Я остолбенела. — Но почему вы не сообщили мне?
— Мы не хотели, чтобы ты узнала обо всем из телеграммы, — ответил отец. — Но я не знаю, — он развел руками, — может быть, мы были и не правы, что так затянули.
— Она была замечательная женщина, — сочувственно произнесла миссис О. — Я знаю, что она очень тебя любила.
Меня как обухом ударили. Я оцепенела. Встав из-за стола, я пошла на конюшню. Я ничего не видела, не слышала вокруг себя. Я не могла понять, как все это могло случиться? Сколько часов я провела у камина в доме леди Ди, сидя на ковре и слушая ее чудесный мелодичный голос. Я пила чай, которым она меня угощала. Мне и в голову не приходило, что она больна, слаба, уязвима. Вероятно, я вообще никогда не знала ее по-настоящему. А теперь уже поздно — она ушла. Я никогда больше не увижу ее. И даже не смогу с ней попрощаться.
Едва я вошла в повидавшую виды конторку моего отца на конюшне, как увидела Буллера. Он дремал в углу. Опустившись на колени, я обняла его, прижавшись лбом к его полинявшей пятнистой шкуре. Теперь он был совсем глухой и не слышал, как я вошла. Слегка обескураженный, мой старый друг был счастлив со мной встретиться. Он обнюхал меня с ног до головы и всю облизал. Он так отчаянно вертел хвостом, что казалось, хвост отвалится.
Я улеглась прямо на пол, рядом с Буллером, упершись головой в его мягкую дружелюбную спину. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, на меня смотрели знакомые до боли вещи. Рабочий стол отца и толстая племенная книга в черном переплете. Его шлем для верховой езды. Стеклянная пепельница, полная пепла. Пожелтевшие газеты на полке. Календарь на стене с датами важных событий, обведенными красным карандашом. В конюшне всегда кипела жизнь, но сейчас в ней царила тишина, как на нандийском кладбище. Я наконец-то вернулась, навсегда. Но моя ферма теперь мало напоминала мой прежний дом. Будет ли когда-нибудь снова, как раньше?
На пороге послышались шаги, отец вошел в конторку. Молча посмотрел на меня и Буллера.
— Я понимаю, она много значила для тебя, — произнес он после паузы. — Слишком много новостей сразу после приезда. Но рано или поздно все наладится.
Мне очень хотелось верить, что так и будет, что все самое страшное для нас позади. Хаос рассеется — наша жизнь войдет в привычное русло. Я так страстно желала этого, что, казалось, готова была отдать все силы, какие только есть у меня.
— Но война же не будет длиться вечно, папа? — спросил я с надеждой.
— Ну конечно, не будет, — ответил он. — Ничто не длится бесконечно. Все кончается.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 8
Весной, в марте, в саванне, как правило, идут дожди — и вся земля как будто преображается. В долине и на холмах появляются цветы — до шести миллионов ярких желтых головок бескрайним ковром покрывают всю округу. В воздухе порхают красно-белые и ярко-зеленые бабочки, и кажется, что он мерцает цветными огоньками. Сколько я себя помню, так бывало всегда. Но весной 1919 года дожди так и не пошли. Не было благодатных апрельских ливней, обильно увлажняющих землю, когда большая темная туча появляется словно ниоткуда и за считаные минуты как из ведра выплескивает все свое содержимое разом. Не было и ежедневных дождей в ноябре, размеренных и утомительных, которые проливаются как будто по расписанию, точно колеса в шкивовой системе, скучно тянущие ремень. Глянешь на улицу, а он словно подмигивает тебе — это опять я. В этом году дождей не было вообще, и вся растительность в саванне пожелтела. Куда ни бросишь взгляд — все словно сжалось, оцепенело от засухи. Озеро Накуру обмелело — вода отошла от берегов, обнажив потрескавшееся дно, покрытое странной зеленоватой плесенью и скрученными розетками лишайника. В деревнях было тихо — домашний скот был изнурен жарой. И каждый фермер, в том числе и мой отец, начинал утро с того, что, едва встав с постели, смотрел на небо — не появилось ли на горизонте хоть малюсенькое облачко, которое закроет нещадно палящее солнце.
В эту весну мне исполнилось шестнадцать, и меня обуревали тревожные предчувствия. Как-то, зайдя в конторку, я увидела отца. Он сидел в кабинете, опершись подбородком на руку, и смотрел бухгалтерские книги. Глаза у него были опухшие, воспаленные — значит, еще до завтрака точно пропустил стаканчик-другой виски. Подойдя сзади, я заглянула ему через плечо, уткнувшись подбородком в мягкую ткань одежды. От него пахло саванной, бескрайними полями, небом.
— Тебе лучше вернуться в постель, — заметил он, взглянув на меня.
— А я вовсе и не спала.
— Не сомневаюсь, что так, — кивнул он.
Предыдущий вечер они с Эммой — после возвращения из школы я называла миссис О по имени, — провели на вечеринке в Накуру. Я подозреваю, что-то вроде игры на скачках. Наблюдая за Эммой, я поражалась, как ей удается поддерживать изумительную форму в наших условиях. Конечно, годы не обошли ее стороной — на лице появились морщины, кожа слегка обвисла. Но она оставалась светлой и чрезвычайно ухоженной. Эмма сохраняла стройность и хорошую осанку. Когда она шла, ее одежда так элегантно облегала ее тело, точно плыла вместе с ней. Я подозревала, что я бы тоже всему этому научилась, если бы осталась в школе с другими девочками, вместо того чтобы сидеть на ферме среди колючих кустов в бриджах и высоких сапогах до колена.
— Мне кажется, тебе стоит еще раз попытаться, Берил, — сказала мне Эмма перед тем, как они отправились в Накуру. — Поедем с нами в город.
Но я считала, что куда лучше остаться дома. Когда они уселись в отцовский «хадсон» и рокот автомобиля, сползающего с холма по пыльной дороге, стих, я уютно расположилась у камина, в котором потрескивали кедровые дрова, и принялась читать. Я любила тишину и одиночество и нуждалась в этом. Однако не успела я улечься спать, как они уже вернулись назад. Я слышала сердитый шепот, когда они проходили по двору. Он что-то сделал не так или ей так казалось. Голоса их становились все громче и все напряженнее. И я могла только догадываться, с чего все началось. Поездки в город всегда заканчивались скандалом, если Эмма чувствовала там себя ущемленной. Она долго жила с моим отцом как гражданская жена, и, когда выросла, я поняла, с какими трудностями она сталкивалась. Мне было очевидно, что если она сама и отец были готовы отринуть условности или, по крайней мере, игнорировать их, то остальные поселенцы вряд ли. Соседские жены по большей части просто отказывались пускать Эмму на порог — двери их домов были закрыты для нее. Даже в городе, как я узнала от Дос, ее положение считалось позорным. И при этом не имело никакого значения, сколько времени прошло, как они живут, соблюдают ли традиции.
Хотя внешнее давление время от времени добавляло перца в нашу семейную жизнь, наши собственные отношения улучшились. Эмма больше не настаивала на том, что мне необходимо дать образование. Теперь она занялась приданием лоска моим манерам и внешности. Она все время напоминала, чтобы я чаще мылась и носила платье вместо брюк. Без перчаток, по ее словам, просто нельзя обойтись, если хочешь сохранить руки красивыми. «И вообще, ты встречала когда-нибудь юную леди, — спрашивала она возмущенно, — которая бы показалась на улице без шляпки?» Но особенно ей не нравилось, что я провожу время с Киби и другими юношами из его деревни.