— Мне это казалось неправильным, даже когда вы были детьми, — недовольно выговаривала она. — Но сейчас! Это же просто неприлично!
— Неприлично?! — Я раздраженно пожала плечами. — Я вообще не понимаю, зачем приставать с такими пустяками.
— Эмма права, — неожиданно поддержал ее отец. — Так не годится.
Я, конечно, не согласилась и продолжала возражать им обоим. Но факт состоял в том, что видеться с Киби я стала значительно реже. Вернувшись на ферму из Найроби, я заметила, что отношение Киби ко мне изменилось. Теперь, отправляясь по утрам на конюшню, я видела, что он почтительно идет шагах в трех позади меня.
— А что ты там плетешься? — спросила я в первый раз, удивленно обернувшись.
— Ты же госпожа, — ответил он. — Так положено.
— Дурачок, не придумывай! — рассмеялась я. — Я такая же, как была раньше. Прекрати.
Но было совершенно ясно, что это не так. Мы оба не были прежними. Мы выросли. И этот факт невозможно было игнорировать. Раздеваясь вечером перед сном, я замечала, как меняется мое тело, как оно обретает округлые, уже вполне женские формы. Киби же раздался в плечах, его руки и ноги, прежде по-детски мягкие и неуклюжие, стали сильными и мускулистыми, а лицо посуровело. Я чувствовала невольное влечение к нему. Меня волновала его блестящая кожа, мускулы на бедрах, рельефно выступающие из-под шуки. Он был очень красив, это меня волновало. Однажды, когда мы были на озере, я попыталась прикоснуться к нему, но он резко отстранился.
— Нельзя, Беру.
— Но почему? — удивилась я. — Неужели тебе нисколько не любопытно?
— Не будь глупой, Беру, — отрезал он. — Ты хочешь моей смерти?
Киби резко повернулся и ушел. Я осталась одна. Я чувствовала себя отвергнутой, меня душила досада, и я чувствовала жгучую боль — точно меня ужалили. Но где-то в глубине души я понимала, что он прав. Совершенно ясно, что ни его мир, ни мой не примут наших отношений и жизнь превратится в муку для нас обоих. Признаться, я тосковала по Киби. Еще недавно между нами все было просто и безоблачно. Мы ничего не боялись — затаив дыхание, прижимались друг к другу в ожидании появления хищника на охоте. Я вспоминала, как однажды мы пробежали с арапом Майной огромное расстояние, выискивая дикого кабана, а затем засовывали промасленную бумагу в нору, чтобы заставить зверя выскочить. Шум и запах обычно раздражающе действовали на зверя, и эта уловка практически никогда не подводила. Мы с Киби все сделали, как арап Майна нам велел, и нашей добычей стал боров внушительных размеров. Мы с гордостью тащили его в деревню — огромная туша висела между нами на шесте, раскачиваясь, как гамак. Шерсть на ляжках зверя была черной и жесткой, как проволока. А из-за того, что его зубы были крепко стиснуты, застывшая морда выражала упрямство, что мне очень нравилось. Так как голова зверя оказалась с моей стороны шеста, это делало ношу слегка тяжелее. Но я не возражала — мне нравилось ощущать ее тяжесть. Это было бремя победы, бремя успешной охоты и счастливого дня.
Боже, как же мне хотелось опять вернуться в то светлое, веселое время! Мне снова хотелось увидеть арапа Манну и беззвучно, почти ползком, как леопард, пробираться с ним по колючей слоновьей траве в саванне. Валяться под деревом и беззаботно смеяться — просто так, от хорошего настроения. Но Киби почти исполнилось пятнадцать. Скоро ему надлежит пройти обряд обрезания, и он станет настоящим воином, каким и мечтал быть. Все время, пока мы дружили, с самого детства, он бредил этим днем, ждал его с нетерпением. Правда, слушая о его мечтаниях из года в год, я как-то не отдавала себе отчета, что эта церемония навсегда оставит в прошлом того мальчика, которого я знала прежде. Более того, она оставит в прошлом и меня саму, диковатую, воинственную девчонку, подружку в его играх. Все навсегда закончится и больше не вернется никогда. Беззаботное детство осталось в прошлом.
Глава 9
Как-то рано утром, захлопнув гроссбух, отец спросил меня:
— Ты собираешься сегодня объезжать Пегаса?
Он взглянул на меня и тут же потянулся за стаканом с виски, хотя только что завтракал и пил кофе.
— Да, я думаю проехать милю с четвертью на среднем галопе, — ответила я. — Мне кажется, он немного низко держит голову. Хочу попробовать трензельную уздечку.
— Правильно, молодец, — похвалил отец. Однако взгляд его, отрешенный, колючий, явно свидетельствовал о том, что он погружен в собственные мысли, и, увы, невеселые. Я поспешила заняться повседневными утренними делами на конюшне. Надо было определить, каких лошадей галопировать сегодня, а каких оставить в загоне, распорядиться о доставке корма и определить график раздачи. С тех пор как я вернулась из пансиона, моя жизнь состояла их таких хлопот. Отец занимался племенным разведением и общими делами фермы, я же взяла на себя все заботы о конюшне и содержании лошадей. Я с головой ушла в дела, стараясь стать незаменимой и все держать в руках. Мне очень хотелось приносить пользу, и когда я чувствовала, что это получатся, — радовалась. Грум Тумбо уже начистил шкуру Пегаса до блеска и, когда я подошла, помог мне сесть в седло. За два года Пегас вырос достаточно высоким и сильным жеребцом — последний замер показал все семнадцать хэндов. На таком молодце я чувствовала себя пушинкой, хотя и сама на рост не жаловалась — все-таки шесть футов в высоту.
Когда мы выехали во двор, воздух был чистый, прозрачный — обычное утро, десятое, двадцатое, а то и сотое по счету. Мы проехали под большой ветвистой акацией у ограды — на нижних ветвях пронзительно верещали два сероголовых вервета. Издалека они походили на двух ссорящихся старичков, размахивающих кожаными черными ручонками и строящих друг дружке гримасы на тонких, разочарованных жизнью лицах. Наверняка они пожаловали сюда с холмов или из леса в поисках воды, но наши запасы обмелели, и нам нечем было с ними поделиться.
Пыльный тракт, идущий с холма, был виден издалека. В дни процветания по обеим его сторонам радовали глаз изумрудной зеленью пшеница и маис — поля террасами спускались вниз до самого горизонта. Бывало, проходишь между свежими побегами маиса высотой до пояса, и нога увязает во влажной почве по щиколотку. В эту весну листья скрутились и потрескались. Мельница продолжала работать, перемалывая ежедневную норму сырья, чтобы выполнить контракт. Наполненные зерном вагонетки по-прежнему потоком уходили с нашей станции Кампи-я-Мото в сторону Найроби, только, увы, богаче от этого мы не становились. Мой отец брал займы, казалось, на заманчивых условиях, а потом снова вынужден был занимать. Рупий катился вниз, точно подстреленная куропатка с ветки. Сколько он стоил в реальности, никто не знал. Кредиторы постоянно меняли цифры, так что долги нашей фермы то увеличивались, то уменьшались ежедневно — как на качелях. Однако лошадей надо было кормить. Им следовало давать овес, отруби, вареный ячмень — тут не обойдешься пучком люцерны. Отец скрупулезно выбирал лошадей для нашей конюшни и с любовью заботился о них. Он также тщательно относился к разведению — едва ли не каждая особь вела родословную от величественных арабских «принцев» и фиксировалась в племенной книге. Все лошади были великолепны. Отец вкладывал душу в свою дело. Он не мог позволить кому бы то ни было разрушить его.
Когда мы с Пегасом выехали на широкий тракт, то остановились, чтобы сориентироваться. А затем я ослабила поводья, дав ему волю. Он рванулся вперед — точно сжатая пружина распрямилась. Отталкиваясь сильными ногами и вытягиваясь струной, он буквально летел над землей.
С самого первого вздоха Пегас был мой — я приняла его жеребенком, когда он родился. Мне было четырнадцать, и я как раз приехала домой на весенние каникулы. Я была счастлива, что оказалась рядом с Кокеткой, когда пришло время родов. После страшного происшествия с Аполло и нашествия муравьев сиафу Кокетка каждый год приносила жеребенка, и ничего ужасного больше не происходило. Однако память о той ночи не покидала меня, и я даже ночевала в ее загоне перед тем, как малыш должен был родиться. Едва жеребенок появился, я сама вскрыла прозрачную оболочку, окутывавшую его, и осторожно вытащила малыша на приготовленную из соломы постельку, взяв за чудесные маленькие копытца.
От счастья, что все обошлось благополучно, меня бил озноб. Я очень волновалась, так как мне впервые пришлось самостоятельно выполнять обязанности акушерки, но все прошло гладко. Отец поступил мудро — он полностью доверился мне и не беспокоил нас до самого рассвета. Он появился, когда солнце уже встало. Увидев меня с Пегасом на руках, прелестный мягкий комок с тонкими сложенными ножками, отец одобрительно кивнул головой.
— Отличная работа, — похвалил он, и я зарделась от удовольствия. Я видела, что он не решается войти в загон, чтобы не спугнуть мою радость, не уничтожить то ощущение великого свершения, которое я ощущала в этот момент.
— Что ж, ты приняла его, он — твой, — решил отец.
— Мой?! — Я не поверила собственным ушам. У меня никогда не было ничего своего, да и откуда? Годами я была счастлива ухаживать за отцовскими лошадьми, кормить их, беспокоиться о них. А теперь это чудесное, волшебное животное, воплощение красоты и грации, принадлежало мне? Я не смела и мечтать об этом и на какое-то мгновение вместе с радостью ощутила отчаяние.
Завершив скачку, мы с Пегасом возвращались домой долгим путем, огибая равнину с севера. Я слышала, что в этих местах недавно появился новый поселенец. Подъехав, я сразу заметила, что так и есть — на соседнем участке красовались высоченные стойки для забора, а вокруг — голая пустынная земля. Проехав вдоль шестов, я вскоре обнаружила и самого фермера. Он стоял без шляпы, широкоплечий и коренастый, держа на плече моток проволоки. Он натягивал проволоку на шесты, закрепляя ее при помощи молотка. Мышцы на загорелых руках рельефно выступали, когда он старательно набрасывал проволоку на шест и прибивал ее. Я подъехала совсем близко, остановившись футах в пяти от него, а он продолжал работать, делая вид, что не замечает меня. Затем наконец обернулся и улыбнулся, взглянув на меня.