— Ты просто пьян, Денис, — усмехнулся Беркли и, повернувшись ко мне, предупредил: — Не позволяйте ему пугать вас.
— Да я нисколько не испугалась, — ответила я уверенно.
— Ты слышал? — спросил Денис. Он поднес бутылку ко рту, отпил из горлышка, смахнув ладонью пролившиеся капли.
— Вы где-нибудь видели такие звезды, как здесь? — продолжил через мгновение. — Вряд ли. Таких не увидишь нигде в мире.
В самом деле, небо над нами переливалось, точно драгоценные украшения в ларце. В бархатном черном небе ослепительные звезды слегка покачивались, казалось, вот-вот они сорвутся с высоты и упадут прямо нам в руки. И хотя я никуда не выезжала с фермы и не видела, как выглядит ночное небо в других местах, я сразу поверила Денису, что ничего прекраснее не существует. В этот момент мне казалось, я поверю всему, что он скажет, я полностью доверяла ему, несмотря на то что мы встретились несколько минут назад. Что-то было в нем такое, что сразу располагало и притягивало.
— Вы знаете Китса? — спросил он после паузы и, заметив, что я сконфузилась, пояснил: — Это поэт.
— О нет, я плохо разбираюсь в поэзии, — ответила я быстро.
— Беркли, прочти нам что-нибудь о звездах, ты помнишь? — попросил Денис.
— О звездах… — Беркли раздумывал. — Может быть, Шелли:
Я нем яркие звезды: звезда оттеняет
Живую звезду!
Пусть День пред тобою глаза закрывает,
Целуй его так, чтоб померк он в бреду,
И после иди по равнинам, по безднам,
Коснись их жезлом усыпительно-звездным, —
Желанная, жду![10]
— «Целуй его так, чтоб померк он в бреду…» — повторил Денис задумчиво. — По-моему, это лучшая строчка, и Беркли так трепетно прочел ее.
— Да, замечательно, — согласилась я. Не то, чтобы отец не читал мне классику. Читал — и не один раз, сидя у камина вечерами. Но это очень напоминало школу, и мне не нравилось. Сейчас же прочитанные под звездным ночным небом строфы показались мне песней, словно они слетали свысока из непокоренных, недоступных высей, точно бескрайнее пространство, волновавшее меня, доносило их, и они западали в душу. Еще не успели рассеяться в темноте бессмертные строки Шелли, как Денис начал цитировать что-то еще.
Он произносил тихо, как будто читал для себя:
— Душа, настал твой час — полет за гранью слова.
Уйди от книг, сотри тот день, что ремеслом отмечен.
Лети вперед, оставь уроки в прошлом, смотри и чувствуй звук любимых тем.
Тьма, сон, звезда и смерть.[11]
Он читал без всякого напряжения, естественно, как говорил. Такой манере невозможно научиться, сколько ни старайся. Я сразу почувствовала это, хотя и не была знатоком поэзии.
— Это снова Шелли? — спросила я.
— Нет, Уитмен. — Он улыбнулся.
— Мне должно быть стыдно, наверное, что я не знаю ни строчки из него. — Я снова пожала плечами. — Я говорила вам, что плохо знаю поэзию. И уж тем более не умею декламировать.
— Тут нужна практика, и ничего более, — ответил он невозмутимо. — Если вы хотите научиться, надо практиковаться каждый день, и все. Принимайте поэзию регулярно, — пошутил он.
— Как хинин от малярии, — поддержал его Беркли. — При этом очень полезно добавить немного шампанского. Я не совсем еще понял, что это такое, Африка, но ясно одно — шампанское тут просто необходимо. Для настроения.
Без всяких церемоний Денис нахлобучил на меня свою шляпу, и они неторопливо пошли по улице. Я неотрывно смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом. Возможно, они направлялись на другую вечеринку или в конюшню, где их ожидали великолепные белые скакуны, которые унесут обоих рыцарей в волшебную страну, откуда они явно прибыли. Я готова была поверить и в ковер-самолет, и еще бог знает во что, чем обычно заканчиваются сказки. Они были прекрасны, и они исчезли.
Едва я вернулась в зал, Эмма спросила меня:
— Ты пьяна?
— Может быть.
Она недовольно поджала губы, хотела мне что-то сказать, но промолчала и отошла, увидев, что ко мне направляется Джок.
— Где вы были? — спросил он, взяв меня за руку. — Я вас везде искал.
Вместо ответа я взяла у него из рук бокал шампанского, который он держал, и выпила его залпом. Должно быть, это было впечатляюще. Но в голове у меня еще звучали стихи, рифмы мерцали, как голубоватые отблески звезд на небе. Перед глазами — два прекрасных джентльмена в белоснежных костюмах на фоне необжитой окраины. И ошеломительная радость открытия того, что мир намного больше, чем я себе представляла до сих пор, а также предчувствия чего-то замечательного, великого, что обязательно случится в моей жизни. Смутное ощущение, что все происходящее — это только начало какого-то нового пути, предвестие перемен, которые еще не очевидны, но неизбежны. Они уже здесь, но о них предупреждает только легкое покалывание на языке от прохладного шампанского. «Будущее само заставит принять его», — Беркли Коул сказал что-то в этом роде.
— А давайте-ка еще выпьем, — предложила я Джоку, подняв бокал. И, не дождавшись его ответа, направилась к бару. — А вы любите поэзию? — спросила небрежно по пути.
Глава 11
Спустя несколько недель мы с отцом стояли на платформе Кампи-я-Мото недалеко от нашей фермы и поджидали поезд из Найроби. Когда поезд прибыл, мотор громко фыркнул, выпустив облако пара, — он был похож на усталого дракона, вернувшегося домой после поединка. Дым вырывался из-под колес, клубами поднимался в небо, паровоз кряхтел и поскрипывал, пока полдюжины человек суетились около двух товарных вагонов, устанавливая деревянный помост. Поезд доставил с соревнований шесть наших лошадей — они участвовали в скачках в городе на приз Терф Клуба. Мы послали туда Кэма, Бара Первого и моего Пегаса. Кэм выиграл кубок и получил приз — сто фунтов. Нам было чему радоваться, но, к моему удивлению, пока мы ждали поезд, и потом, пока поджидали Эмму, заехавшую навестить Хадсонов, отец был не настроен говорить об успехе. Он все время порывался поговорить со мной о Джоке.
— Но он хотя бы немного тебе симпатичен? — спрашивал он, все время поглядывая на холм, залитый солнечным светом.
— Ну, он так, ничего. — Я пожала плечами. — С работой на ферме справится.
— Да, это верно. — Отец помолчал, прикусив губу, затем осторожно сообщил: — У него насчет тебя серьезные намерения.
— Что? — Я резко повернулась к нему. — Мы с ним только что познакомились.
Отец только криво усмехнулся.
— Я еще не слышал, чтобы это служило препятствием для брака.
— Просто удивительно, как всем не терпится поскорее пристроить меня замуж, — заметила я с подозрением. — Мне кажется, я еще не созрела для этого.
— Ну, не совсем. — Он вздохнул. — Большинство девушек твоего возраста просто мечтают иметь семью, дом. Я полагаю, рано или поздно тебе тоже захочется, чтобы о тебе позаботились, — надежное плечо — опора в жизни. Разве нет?
— Зачем? У нас и так все хорошо, — ответила я недоуменно. Отец не успел ответить — с холма послышался пронзительный звук клаксона и позвякивание багги — небольшого кабриолета с мотором, — за рулем которого сидела Эмма. Кабриолет подбрасывало на каждой кочке, и Эмму смешно раскачивало из стороны в сторону. В конце концов она подъехала к нам и тут же напала на меня.
— А где твоя шляпа, Берил? — спросила она недовольно. — У тебя все лицо будет в веснушках от солнца.
Я ожидала, что наш успех в Найроби поднимет отцу настроение, но за ужином он, напротив, был молчалив. Я видела, что он сосредоточен на собственных невеселых мыслях. Тогда вперед выступила Эмма. Ее раздражение вызвал суп — жидкий бульон из палтуса с картофелем и редкими колечками лука.
— Здесь вообще нет рыбы, тебе не кажется, Чарльз? — спросила она, отодвинув тарелку. — Камото! — позвала она слугу. — Подойди сюда.
Тот появился бесшумно, в белом кителе и бархатной феске на голове.
— Немедленно унеси все это, — скомандовала Эмма.
— И что мы будем есть? — осведомился отец, жестом останавливая смущенного Камото. — Хлеб с маслом? Оставь его в покое, Эмма.
— Сейчас тебя волнует, что я делаю? Но это забавно! — Она почти кричала.
— А что, собственно, происходит? — вмешалась я в недоумении. — В чем дело?
Отец нахмурился, было видно, что он переживает.
— Оставь нас, Камото, — попросил он.
— Может, и мне выйти с ним? — осведомилась я, когда за слугой закрылась дверь. Мне не хотелось слушать, как они ругаются. Отец молчал, затем произнес мрачно:
— Это все проклятый рупий. — Он сжал руки в кулаки. — Вчера я лег спать, имея пятьсот тысяч, а сегодня у меня всего семь тысяч с половиной. И еще восемь процентов по кредиту. На этот раз мне не выкрутиться.
— Он собирается поехать в Кейптаун работать тренером, — сообщила Эмма холодно, — С фермой покончено.
— Что? — переспросила я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. — Как покончено?
— Заниматься фермерством, Берил, — это все равно что играть в азартную игру, очень высокий риск, — произнес отец. — Так всегда было. Ничего нового.
— А в Кейптауне, там не азартная игра? — спросила я и встряхнула головой, не в силах осознать толком, что только что услышала.
— Они там любят лошадей, — ответил он. — Я смогу начать все сначала. Возможно, перемена пойдет всем на пользу, все сложится удачно.
— Да, да, удачно, — повторила я подавленно.
Вечером в своей комнате я приглушила лампу и долго лежала неподвижно, переживая случившуюся катастрофу. Бесформенные серые тени плыли по стенам и потолку, черные африканские маски на стенах и чучела животных, казалось, шевелились, оживая в полутьме. Я следила за ними взглядом, а голова у меня просто шла кругом — я не могла смириться с тем, что моя жизнь — целая жизнь! — так быстротечно ускользает от меня. Казалось бы, все было по-прежнему, — пока. В конюшнях стояли лошади. Не просто лошади — восемьдесят пять отборных особей чистейших кровей, приносивших призы на скачках и составивших моему отцу высочайшую репутацию. Завтра утром все будет как обычно. Зазвонит колокол на конюшне, извещая о начале дня. Лошади проснутся в денниках, и им принесут корм. Мельница будет крутиться и молоть зерно. Все будет привычно. А на самом деле… На самом деле, оказывается, ничего этого больше нет. Наша