Он заворочался, повернулся ко мне. Обхватив его за шею, я прильнула к нему всем телом, целуя в губы. Он как-то неловко ответил, но без особого желания, как мне показалось. Меня охватило отчаяние: я прикасалась к его телу, чувствовала его губы, его поцелуй. Но я никак не могла ощутить, что мы одно целое. Он был закрыт от меня и не хотел меня впускать.
Я никогда не проводила столько времени на море, тем более на берегу океана, и мне не понравилось. Меня раздражало, что соль, которой был наполнен воздух, оседает, на коже, и кожа начинает чесаться. Мне постоянно хотелось поскорее принять ванну. Наша кенийская пыль казалась мне куда роднее — я к ней привыкла. У нас воздух был сухой. Здесь же постоянная надоедливая влага скапливалась повсюду — оседала на стены, от нее набухали и не закрывались оконные ставни. Черная плесень пожирала дома, покрывая их ядовитой оболочкой.
— Что-то здесь не так, — заметила я как-то Джоку. — Бомбей буквально затапливают дожди, а когда мы вернемся домой, то будем ожидать их с надеждой и радоваться, если они пойдут.
— Ну, ты же не думаешь, что Индия похитила дожди в Ньери, — хохотнул он. — Пока мы здесь, постарайся найти что-нибудь хорошее в том, что тебя окружает.
Поначалу Джок наслаждался ролью гида, с гордостью показывая мне местные базары, окутанные густым ароматом карри и соусов чатни из жареного лука. Он показывал мне уличных музыкантов, полуголых, в тюрбанах, и рассказывал об их искусстве. Возил меня в клуб игроков в поло, а также в Терф-клуб. Последний показался мне очень богатым, а ухоженный сверкающий зеленый газон перед ним явно заставил бы наши найробские «пастбища» стыдливо покраснеть. Я доверчиво держала его за руку, слушала его рассказы, стараясь не думать о проблемах между нами. Весь день мы были неразлучными молодоженами, но как только наступал вечер, все опять повторялось с начала — Джок отдалялся от меня, и я оставалась в одиночестве.
Мы были женаты уже несколько недель, но случаи, когда между нами происходила близость, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Первый произошел во время путешествия на пароходе. Меня замучила морская болезнь, особенно сильный приступ случился во время выхода из Аденского залива в Аравийское море. Я стояла и смотрела на воду, когда вдруг все вокруг буквально перевернулось. Джок проводил меня в каюту, и, прежде чем тошнота и головокружение прошли, мы успели изобразить что-то вроде соития на узкой корабельной койке. Хотя по большей части это скорее напоминало суетливую толкотню локтями, коленями и вечно мешающими подбородками. Все произошло так быстро, что я вообще едва заметила. Закончив, он поцеловал меня в щеку, сказав дежурную фразу:
— Это было великолепно, дорогая.
Что было великолепно, я так и не поняла. Быстро соскользнув с моей койки, Джок нырнул в свою и захрапел, оставив меня все в тех же растерянности и смущении, что и в брачную ночь. Ничто не могло изменить ситуацию, даже алкоголь не действовал. Пристрастие к алкоголю было еще одним неприятным открытием в Джоке. Каждый день в четыре часа пополудни вся семья Джока собиралась на веранде, чтобы выпить коктейль. Я быстро поняла, что это было у них ритуалом, который никто не смел нарушать. Сколько класть кусочков льда, сколько ломтиков лайма, как помешивать, как взбалтывать — все было отлажено до малейших деталей, установлено раз и навсегда и не подвергалось изменениям — даже не вздумайте что-то поменять! Всю веранду наполнял резкий аромат цедры, от которого у меня щипало в горле. Дядя Огден, краснолицый и такой же широкоплечий, как Джок, — большой любитель джина, — неизменно усаживался в любимое кресло под жакарандой[13]. Над его головой беспрестанно перекликались и прыгали галки. Ему они, правда, не мешали.
— У нас в Индии эти птицы — настоящие хранители очага, — сообщил он мне со знанием дела. В его голосе даже проскользнула гордость. — К тому же они приносят большую пользу. Если бы не они, на улицах было бы не пройти от мусора. — Он махнул рукой в сторону забора.
— Вы так считаете? — Мой взгляд упал на одну из птичек. Она радостно рвала на части дохлую мышь, а затем захватила в клюв щепотку бледно-розового песка. — А что это она делает? — поинтересовалась я.
— Чистит глотку, — ответил он как ни в чем не бывало. — У них это все равно что почистить зубы после еды.
— Понятно.
Я молча наблюдала за птицами. Схватив огрызок авокадо, моя знакомая птичка начала его долбить, выковыривая зерно. Тут же налетели еще двое. С оглушительным гвалтом они вступили в схватку за добычу — яростно впиваясь друг другу в горло, готовые драться до смерти. Это отвратительное зрелище было мне противно. Как никогда сильно, мне захотелось побыстрее вернуться в Кению, к той красоте и благородству, которые, как мне казалось, там царили. Я уже достаточно много узнала об Индии, и нельзя сказать, чтобы она меня привлекала. Однако день тянулся за днем — наше путешествие уже представлялось мне нескончаемым. Я все время думала о нас с Джоком. Меня тревожила наша отчужденность. Я понимала, что, увидев меня в саванне, Джок влюбился в смелую четырнадцатилетнюю девчонку, летящую среди высокой золотистой травы верхом на прекрасной лошади. Но с тех пор прошло достаточно времени, а он знал обо мне столь же мало. Как и я о нем — тогда, около его забора. Мы оставались друг другу чужими, хотя постоянно находились рядом. Я успокаивала себя мыслью, что все наладится, когда мы вернемся домой, в привычную, родную обстановку. У нас будет общий интерес, общее дело. Так должно было быть.
Однажды вечером, сев за празднично накрытый стол, я обнаружила, что все блюда остыли, так как мать Джока выпила слишком много виски и забыла сказать повару, чтобы меня пригласили раньше. Она составляла список, сидя во дворе, и просто заснула, уткнувшись лицом в потную ладонь. Больше никому и в голову не пришло обо мне вспомнить.
— Пойдем спать, — сказала я Джоку.
— Что? — Он уставился на меня красными воспаленными глазами, словно читал по губам.
— Я устала, — произнесла я настойчиво.
— Иди, иди, я сейчас приду. — Он махнул рукой.
Я прошлась по столовой. На столе стояли загустевшие и покрытые блестящей пленкой блюда, приправленные карри. Слуги топтались у стен, не решаясь убрать их без приказания. Войдя в ванную, я легла в воду, разглядывая рисунки на плитках. На одной был изображен тигр — когда-то рыжий, но поблекший от времени и теперь всего лишь горчично-бежевый. Где-то здесь, в Индии, настоящие тигры, пробираясь по джунглям в поисках добычи, грозно ревели в темноте, как когда-то Пэдди. Мысль, пронзившая меня, была ужасна, но я скорее желала бы оказаться сейчас с этими тиграми или хотя бы в той темной кабаньей норе, где я пряталась, убежав из школы, чем здесь, с Джоком и его родственниками. Тогда я, по крайней мере, знала, против чего я восставала и ради чего. Лежа в воде, я ожидала Джока. Но вода остыла, а он так и не пришел. Я набрала воду снова — она снова остыла, но он не появился. В конце концов я встала и, завернувшись в полотенце, отправилась спать. Свернувшись клубком на прохладных атласных простынях, я чувствовала, что меня бьет дрожь. На следующее утро я решила послать открытку Дос в Кению.
«Дорогая Дос! Бомбей восхитителен, — написала я. — Здесь очень насыщенная светская жизнь. Мы почти каждый день посещаем Терф-клуб, где Джок и другие участники играют в поло. Надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься в этом».
Закончив письмо, я перечитала его, чувствуя острую необходимость признаться, насколько на самом деле я несчастна, как все вокруг ужасно. Но я не знала, как сказать об этом, как решиться. Да и раскрой я душу, что это изменит? Прикусив ручку, я несколько мгновений размышляла, что же еще добавить. Добавить было нечего. В конце концов я подписалась своей новой фамилией — Первс и отослала открытку по почте.
Глава 14
Мы провели в Бомбее четыре месяца. Когда же вернулись назад, оказалось, что Британской Восточной Африки больше не существует. Наконец-то были исполнены условия перемирия после войны, и земли, где мы проживали, получили название Кения — в честь нашей самой высокой горы. Бывший протекторат немалым пожертвовал Империи — десятки тысяч солдат, белых и черных, сложили головы на полях сражений. Кладбища в наших местах разрослись безмерно. Тысячи жизней унесла засуха, к ней добавилась испанка, которая тоже не пощадила. Страшным мором пронеслась она по городам и деревням, забирая всех без разбору: детей, юношей, стариков, новобрачных, как я. Фермеры и скотоводы возвращались в свои дома с войны в отчаянии, не зная, что их ждет и как жить дальше. Примерно те же чувства обуревали и меня. Приехав в Грин Хиллс, я была уверена, что отец и Эмма уже готовы к отъезду. В этом частично состоял мой план — пережить в Бомбее самые тяжелые минуты прощания с фермой. Но оказалось, что она еще не продана. Отец даже не начинал заниматься этим.
— Я постараюсь продержаться здесь как можно дольше, — оправдывался он. — Если мне удастся выиграть еще несколько скачек, я найду более выгодных покупателей.
— Вот как, — только и смогла произнести я, вдруг с пугающей ясностью осознав, что я зря поторопилась дать согласие на брак с Джоком и напрасно поверила, что другого выхода нет. А теперь стало очевидно, что у меня впереди еще был год, не меньше. Целый под я могла бы прожить дома, как-то свыкнуться с мыслью о замужестве, узнать Джока получше, и, вполне возможно, за это время подвернулся бы вариант получше. Почему нет? Я ощутила глубокое разочарование, размышляя об этом. Ну почему я не подождала, зачем ринулась в омут очертя голову?
— Вы с Джоком приедете на ужин? — спросил отец без особого интереса. Его равнодушие было равноценно пощечине. Стало ясно, что теперь я в своем родном доме не больше, чем приглашенный гость. Мой собственный дом находился в другом месте.
Несколько месяцев, последовавших за нашим возвращением, стали едва ли не самыми тяжелыми в моей жизни. Ферма Джока располагалась недалеко от нашей, и с нее открывался практически тот же вид на саванну и горы. Все вокруг было знакомо — природа, воздух, ландшафт. Вот только я никак не могла убедить себя, что я имею ко всему этому отношение.