акого интереса ко мне как к женщине Джок не проявлял — ничего не изменилось со времени нашей несчастной брачной ночи. Но все его вопросы, все его замечания, касающиеся моей работы у Ди, ярко иллюстрировали то обстоятельство, что он считает меня своей собственностью.
— Ди присматривает за тобой? — деловито интересовался он. — Следит, чтобы с тобой ничего не случилось?
— А что ты имеешь в виду? — Я пожимала плечами.
— Ну, ты же дикарка, ты и понятия не имеешь, как надо вести себя, у тебя свой взгляд на все, — распинался он. — Как у того мальчугана из масаи, с которым я тебя впервые увидел.
— Ты имеешь в виду Киби? — холодно поинтересовалась я.
— Да, да, верно.
Он взял стакан с виски и отхлебнул.
— Ты же недалеко от него ушла, верно?
— Я не понимаю, на что ты все время намекаешь? — возмутилась я. — Мне помнится, ты восхищался, как метко мы тогда с Киби стреляли. Теперь тебе все это уже не нравится? Теперь я в твоем представлении дикарка?
— Я только хочу сказать, что все, что ты делаешь, бросает тень на меня. — (Ну да, о ком же еще он заботится, только о себе, конечно.) — Ты выросла здесь, не зная правил приличия. Бог знает с кем общаясь, бог знает чем занимаясь… А теперь ты там вертишься у Ди. Женщина в окружении мужчин. Тут недалеко и до беды.
— Я там работаю, а не развлекаюсь с кучей любовников, — отрезала я.
— Если ты только осмелишься, я немедленно узнаю об этом. — Он хищно прищурил глазки. — Имей в виду. Ты и так поставила меня в щекотливое положение.
— В какое такое положение?! — воскликнула я. — Дай мне развод и сиди со своей репутацией, ни о чем не переживая.
Он вспыхнул и хотел что-то ответить, но в это время в комнате за спиной послышался шорох. Бараса, наш слуга, вышел на веранду.
— Господин желает, чтобы ужин накрыли здесь? — спросил он, наклонив голову и всем видом показывая, что вовсе не желал нас прерывать.
— Нет, распорядись, чтобы накрыли в доме, Бараса, мы сейчас придем, — быстро ответил Джок и многозначительно взглянул на меня, мол, видишь, они обращаются ко мне, а ведь это твои обязанности.
— Ты хочешь сказать, что слугам бессмысленно рассказывать сказки, они все узнают, — поинтересовалась я.
— Я имею в виду, что они безошибочно определяют, в чью пользу счет, — ответил он важно, — кто здесь главный.
— Меня вообще не волнует, кто и что считает, — отмахнулась я.
— Увы, тебе придется принять это во внимание, — ядовито парировал он.
Мы ужинали в угнетающем молчании. Мне казалось, атмосфера давит на меня — громоздкая мебель в комнате, слуги, передвигающиеся почти бесшумно. Мне хотелось закрыть глаза, зажать уши и кричать, кричать от отчаяния, но я должна была терпеливо сносить это семейное действо, так как иного выхода не было. Я понимала, что Джок просто в ужасе от того, что я могу скомпрометировать его. Это все, что его беспокоило в нашей жизни, и точно мерзкий паук, он опутывал меня гадкой металлической паутиной, набрасывая ее, точно мотки проволоки, на забор. Да, строить заборы он умел мастерски. Это мне было известно с самого начала, но я даже не представляла себе, как тошно сидеть за таким забором, как душит мучительное отчаяние. Едва дождавшись окончания трапезы, я встала и, извинившись, направилась в гостевую спальню, где теперь спала. Я чувствовала себя морально раздавленной и почти физически ощущала душевную боль, точно с десяток лошадей пинали меня копытами. Ночью я не сомкнула глаз, а едва рассвело, села за руль фургона и уехала. Обычно я оставалась на ланч в воскресенье, но не в этот раз — все это было слишком.
Вернувшись в Сойсамбу, я погрузилась в работу. Предупреждения и наставления Джока время от времени всплывали в памяти, но только когда я оставалась одна. Я вообще старалась не думать о нем. Мне очень хотелось вымести поскорее весь этот мусор из головы, чтобы сосредоточиться на лошадях. Я старалась тщательнее проработать график кормления и тренировок, сама выезжала по утрам на моих подопечных, чтобы быть в курсе всех изменений, происходивших с ними, и все внимательно проанализировать. Надо отметить, Династи и моя вторая лошадь, Шедоу Кантри, значительно улучшили показатели. Но до отличной формы, о которой я мечтала, было еще далеко. С мыслями о питомцах я каждый день ложилась спать, с ними и просыпалась, так что моим собственным сомнениям места в голове не оставалось. Работа была главным моим лекарем. Только она имела значение, только она помогала выстоять.
Наконец наступил самый важный день — день сдачи экзамена на лицензию. Ди повез меня на машине в Найроби. Под рокот мотора мы обсуждали предстоящие скачки на Кубок Джубаленд, прикидывали ставки и возможности конкурентов. О самом экзамене мы старались даже не упоминать. Нервы у меня и так были на пределе. Мне страшно хотелось, чтобы в этот день рядом со мной оказался отец — мне очень его не хватало. О Джоке тоже речи не шло. Единственное, что я знала точно, — Ди это тоже знал, — только лицензия поможет мне от него избавиться. Приехав в Найроби и оказавшись в тесном, душном офисе уполномоченного экзаменатора, проктора, я старалась вести себя уверенно, не давать волю сомнениям. Взглянув в тусклые глаза чиновника, я ясно прочитала в них насмешливое пренебрежение, но не спасовала. Он был маршалом, главным исполнительным лицом Кенийской Королевской гоночной ассоциации, и мне вполне были понятны его мысли. Глядя на меня с другого края широкого чиновничьего стола, он явно думал, что это просто недоразумение. Женщины еще ни разу не становились скаковыми тренерами, даже в метрополии, а уж тем более здесь, в Кении. К тому же мне всего девятнадцать лет. Но я привыкла к тому, что меня недооценивают. Так от меня когда-то отворачивали носы Киби и его дружки, пока я не поставила их на место, рассказав историю о Пэдди. Что думал про себя этот чиновник? Женщина, к тому же такая молодая, разве она на что-то способна? Но его сомнения, как и всегда, только подхлестнули меня, заставив прыгнуть выше головы. Мне страшно хотелось доказать, что он не прав.
Результаты экзамена прислали в Сойсамбу письмом спустя несколько недель. Простой белый конверт с королевской печатью. Взяв его в руки, я вдруг почувствовала, что сердце забилось так сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди. Собравшись с духом, я сломала печать. Я ожидала увидеть внутри отчет о моих ошибках и удручающее извещение о провале. Но там оказалась… гербовая бумага, на которой черным по белому, за подписью высшего уполномоченного лица, сообщалось, что миссис Первс отныне становится владелицей тренерской лицензии сроком до 1925 года, до следующего экзамена. Не веря глазам, я провела дрожащими пальцами по строчкам, на которых красовались мое имя и дата, а также по отметке нотариуса, заверившего лицензию. Я прочувствовала всем своим существом каждый уголок, каждую складку на документе. Это было мое освобождение, мой пропуск в мир, в который я стремилась с детства, желая подражать отцу. О, если бы он оказался сейчас рядом со мной! Я страстно желала этого. Мне очень хотелось, чтоб он взял в руки лицензию, и пусть сдержанно, как всегда, но сказал бы мне, как он мной гордится. И это было бы правдой. Он бы действительно гордился мной. Моя жизнь совершила новый резкий поворот — передо мной открывалась совершенно новая, чистая страница, новый этап жизни, о чем прежде я имела лишь смутные представления. Но всегда мечтала пойти по этому пути. Мне очень хотелось поделиться чувствами с отцом — ведь только он мог меня понять. Увы, в оглушительной радости сейчас я оказалась так же одинока, как и в горе. Отец был далеко, я была одна. Я страшно скучала по нему, и мне оставалось только лелеять призрачную надежду, что до него дойдет весть о моих успехах.
Вечером Ди приказал повару приготовить праздничный ужин. Большие куски мяса газели зажарили на огне в камине, облив их персиковым сиропом. Пышные кругляшки заварного крема, сдобренного миндалем, — на сладкое, они напоминали белоснежные облака в весеннем небе. Ди распевал свою любимую песню «Все на борту в Маргите», ставя ее на граммофоне снова и снова, и подливал мне виски в бокал.
— Ты, пожалуй, лучшая из тренеров, которых я видел, — признался он, поставив песню в сотый раз с начала. — У тебя чистый, природный инстинкт, нюх на лошадь. Это важно.
— Спасибо, Ди, — кивнула я.
— Но что-то ты не очень рада, девочка! — воскликнул он. — Ты только подумай! Ты — единственная женщина-тренер во всем мире, да еще в восемнадцать лет!
— Конечно. — Я пожала плечами. — Но ты знаешь, мне всегда претила излишняя публичность.
— Тогда я сделаю это для тебя, — заверил он. — Газеты раструбят твое имя после соревнований. На каждом углу только о тебе и будут говорить.
— Но это если мы победим, — уточнила я. — А если провалимся, они тут же заявят, что виноват Деламер, мол, этот выживший из ума старик доверил лошадей неопытной девчонке.
— Ну, у нас еще шесть недель на подготовку, — ответил он уверению. — Даже побольше, на самом деле. Ну а сегодня… — он взглянул на часы на каминной полке. — А сегодня пора на боковую. Завтра за работу.
Глава 18
В первый день соревнований на Джубалендский кубок в Найроби я проснулась рано — до рассвета. Выйдя из истлейнской конюшни, прошла на трибуны. На горизонте острые зубцы хребта Донья Сабук, точно вздыбленные пики, пронзали бледное утреннее небо. Огромная вершина Кении переливалась серебристыми и голубыми бликами.
Я посмотрела на ипподром. Часто во время засухи, когда земля покрывается трещинами, под свежим дерном образуются ямки. Лошадь на бегу рискует попасть копытом в такую ямку и потерять равновесие. Однако сегодня ничто не предвещало неприятностей. Покрытие казалось ровным и прочным. Стойка поблескивала на солнце новенькой белой краской с двумя яркими черными полосами, как буй в ярко-изумрудном море. Утро было тихим, безветренным. Но скоро со всем этим будет покончено. На стадионе начнут собираться зрители. Их будет много — яблоку негде упасть. Обычно на скачки собирались не только жители Найроби, приезжали со всех окрестных ферм — других посмотреть, себя показать. Состоятельные джентльмены и те, кто едва сводил концы с концами, соберутся здесь, надеясь заработать на ставках. Разодетые благородные леди и дамы попроще будут прохаживаться в поисках удачной партии. Все будут стремиться, чтобы их заметили, и каждый найдет свой интерес.