Новое имя и новое место помогли мне стать сильнее. От постоянного бега вверх и вниз по холму в деревню и обратно мои ноги окрепли. Теперь я знала все отдаленные уголки нашей земли, которых прежде боялась, так же хорошо, как полоски на шкуре зебры, служившей мне покрывалом.
Обычно, когда темнело, я залезала под шкуру и оттуда смотрела, как, бесшумно ступая босыми ногами по полу, мальчик-слуга входит в комнату и зажигает светильник. Вспышка света и шипение фитиля спугивали притаившихся ящериц. Было слышно, как они шуршат в соломе. А затем наступала смена караула. Дневные насекомые — шершни и мухи — отправлялись в свои слепленные из грязи гнезда на полукруглых стенах моей комнаты, а вместо них монотонное стрекотание заводили проснувшиеся сверчки.
Я выжидала час-другой, наблюдая, как тени от мебели, составленной из коробок, расплываются, покачиваясь, по комнате, и прислушивалась, не ушел ли отец спать.
Как только голос его смолкал, я вскакивала с кровати и, выпрыгнув через открытое окно в чернильно-черную тьму, стремглав бежала через лес в хижину моего друга Киби, и мы допоздна сидели с ним и его семьей у костра.
Мать Киби и другие женщины племени пили мутный чай, настоянный на коре и крапиве, и рассказывали бесконечные истории о начале мира и о прошлом их земли. О том, как все начиналось.
Я выучила язык суахили, слушая рассказы, как гиена стала хромой, а хамелеон приобрел свое терпение. Я узнала, что ветер и дождь тоже были когда-то людьми, а потом не справились с важным заданием и были наказаны богами.
Среди женщин племени встречались как старые, высохшие и беззубые, так и, наоборот, — молодые, гибкие, с похожей на полированное черное дерево кожей, в коротких светлых накидках, открывающих длинные мускулистые ноги.
Я любила их всех, любила их сказки и легенды. Но больше всего мне нравилось играть с Киби и другими подростками, на суахили «тотос», которые готовились к посвящению в воины.
Жизнь девочек в деревне испокон веков связывалась с домом. Мое же положение было особенным. Я могла не заботиться о традициях. Ни о традициях в семье Киби, ни даже о тех, которые существовали в моей семье. По крайней мере, в то время.
Мое желание неожиданно сбылось. Посоветовавшись, старейшины племени — о счастье! — позволили мне учиться вместе с Киби.
Я с головой погрузилась в увлекательнейшие занятия: как правильно бросать копье, как слиться с окружающей растительностью, выслеживая бородавочника.
Главным наставником Киби был его отец, арап Майна, верховный вождь племени. Для меня он служил олицетворением силы и бесстрашия. Арап Майна учил нас правильно сделать охотничий лук — гибкий и крепкий.
У меня болели пальцы, когда я растягивала тетиву так, что она звенела от напряжения. Задание состояло в том, чтобы одной стрелой на лету сбить проносящегося над головой дикого голубя, свиристеля или ярко-голубого скворца.
Другое упражнение — щелкать кнутом из носорожьей кожи с гладкой, отполированной рукояткой. Такой кнут аборигены использовали и для укрощения животных, и для наказания провинившихся соплеменников.
А бросить тяжелую деревянную булаву с круглым навершием, унизанным металлическими шипами! Тут требовалось особое старание и упорство.
Целыми днями я увлеченно постигала премудрости жизни африканских воинов. Стараясь ни в чем не уступать Киби, я быстро сравнялась с ним в росте — и даже переросла его. Теперь я частенько опережала своего чернокожего друга, когда мы бежали наперегонки босиком по высокой золотистой траве. Ночью нам тоже было не до сна — ведь начиналось самое интересное.
Едва темнело, мы стремглав неслись по мягкой свежескошенной траве к лесу — скорей, скорей! — и с разбегу прыгали в густые заросли, крича и смеясь от восторга, когда прохладная роса обрызгивала нас с ног до головы.
Ночной лес, полный, тайн, манил нас. У меня перехватывало дух, когда рядом — только протяни руку — вдруг вспыхивали два зеленых огонька — глаза леопарда.
А через мгновение с угрожающим рычанием кошка бесшумно исчезала, как будто таяла в темноте. В такие минуты я ощущала себя козочкой, которую отец обычно привязывал к дереву как приманку для леопарда, когда охотился. Забравшись для безопасности на огромный бак с водой, я видела, что несчастное животное дрожит от страха, чувствуя приближение хищника.
Отец же хладнокровно вскидывал ружье и… «Не промахнись, не промахнись?» — шептала я и сжимала кулаки в напряженном ожидании выстрела.
В ночном лесу опасность поджидала нас на каждом шагу. Но уроки арапа Майны не прошли даром: каждый шорох, каждый звук был нам знаком, и ничто не могло испугать нас. Ни стрекотание цикад, ни похрапывающее бурчание древесных лягушек, ни громкая перекличка даманов, то и дело прерываемая визгом и свистом.
Стайки этих пушистых, похожих то ли на морских свинок, то ли на кроликов зверьков частенько попадались нам. Каково же было мое удивление, когда отец сказал мне, что, оказывается, эти бесхвостые маленькие «певуны» с неплохими вокальными данными — ближайшие родственники слонов!
Мы слышали в лесу тяжелую поступь их могучих собратьев, сокрушавших кустарник и мелкие деревца на опушке. Но близко к ферме слоны не подходили — они чувствовали запах лошадей и человеческого жилья и предпочитали держаться подальше.
Лес, окружавший ферму, буквально кишел змеями. Вовремя обнаружить нору с упругим, вибрирующим кольцом, ловко уклониться от проносящегося по воздуху смертоносного зигзага или от неожиданно повисшего на ветке извивающегося «каната» с дрожащим раздвоенным языком… Заметить в шаге от себя покрытую чешуей ленту, обвившую ствол и сливающуюся с темной древесной корой. Вот когда я с благодарностью вспоминала арапа Майну! Если бы не его наставления, каждая такая встреча могла стать последней!
Так незаметно летело время. Я не успела оглянуться, как уже прошло несколько лет с того дня, как мы впервые ступили на землю Кении.
Захватывающие путешествия по лесу ночью. Уже светало — мы с Киби уже скакали верхом no золотистой траве, объезжая лошадей, или отправлялись на охоту с отцом.
Упорный труд не пропал даром. Пришло время пожинать плоды. Покрывавший наш участок дикий кустарник выкорчевали. На открывшемся просторе отец посадил пшеницу и маис. Молодые побеги, покачиваясь на ветру, весело зеленели под солнцем.
Когда же урожай созрел, отец выгодно продал зерно, а на вырученные деньги купил два стареньких двигателя и построил мельницу.
Теперь наша ферма — Грин Хиллс — оказалась центром притяжения для всей округи.
Частенько, вскочив утром с постели и подставив лицо ласковым лучам солнца, я с восторгом наблюдала, как по глинистой дороге между спускающимися террасами полями в направлении фермы движется бесконечная вереница повозок, запряженных буйволами. Все они были доверху нагружены зерном.
Мельница работала днем и ночью без остановки. Клиентов становилось все больше, дела шли в гору, и нам постоянно требовались рабочие руки.
С раннего утра я слышала, как доносятся с дороги резкое пощелкивание хлыстов и окрики, — это возницы подгоняли быков, тянущих доверху нагруженные зерном повозки. Все окрестные племена — да и не только окрестные — привозили к нам урожай: масаи, нанди, жители высоких гор — кикуйя и равнинные обитатели — кавирондо. Вскоре о нашей мельнице прослышали и голландцы. Наши доходы росли, и отец вкладывал их в ферму. Сначала вместо железных навесов, под которыми держали лошадей, появилась конюшня.
Вскоре их стало уже несколько. Только что отстроенные фуражные заполнились приятно пахнущим сеном, а в денниках — особая гордость моего отца! — появились племенные жеребцы. Я прыгала от восторга, увидев, какие они красивые! К тому же отец сказал мне, что эти животные — самые лучшие в Африке, а может быть, и вообще на всем белом свете.
Воспоминания о маме и Дики иногда посещали меня, особенно перед сном. Я прислушивалась к ночным шорохам, доносящимся снаружи и убаюкивающим меня, в эти мгновения их лица всплывали передо мной и… тут же исчезали. Я не знала, пишет ли мама отцу, во всяком случае, мне она писем не присылала. Мне было трудно представить себе, как они живут там, в Англии. Наш старый дом был продан. Но где бы они ни обосновались, то, что окружало их, — деревья, звезды, воздух, — все это резко отличалось от того, что я видела в Нджоро. Там по-другому шел дождь, там по-другому светило солнце, и цвет заката был совершенно иной, расплывчатый и тусклый. Я сбилась со счету, считая закаты, отмечавшие месяцы нашей разлуки.
Время лечит любые раны, и постепенно мои воспоминания о матери поблекли — мне стало уже трудно воскресить в памяти черты ее лица, воссоздать ее голос и слова, которые она мне говорила. Дни, проведенные вместе с ней, словно подернулись пеленой, стушевались. Глядя в окно фермы, я отчетливо понимала, что мое будущее простирается передо мной, как эта величественная равнина, раскинувшаяся от угловатого кратера Мененгаи до ослепительно-голубой вершины горы Кения. И оно больше не связано с матерью. Инстинктивно я чувствовала, что надо смотреть вперед, жить будущим, а мать и ее отъезд… Мысли о ней лучше спрятать поглубже, чтобы больше не плакать и не обижаться. Надо убедить себя, что так было необходимо. И кончено. Своего рода прошение, закалка характера. Так масаи заостряют наконечник стрелы прежде, чем она попадет в цель.
Когда я пришла к такому решению, я ощутила ясно — «малышка» Лаквет сдала свой первый важный экзамен и поднялась на ступеньку вверх. Впрочем, все было и так очевидно. Моя жизнь была связана с фермой, с этой поросшей кустарником местностью, которая ее окружала. Унизанные острыми шипами деревья, вздымающиеся косогоры и приплюснутые возвышенности, обильно поросшие растительностью. Глубокие темные борозды между холмами и высокая трава, похожая на вытянувшиеся кукурузные побеги. Все это стало неотъемлемой частью моей жизни. Здесь словно случилось мое второе рождение — я нашла себя, свое истинное «я». Здесь был мой дом. И хотя однажды мне предстоит утратить все это, — все улетучится в