Тем временем Ди вернулся из лазарета на ранчо. Он выглядел постаревшим, неуверенным, слабым. Врач сказал, что еще полгода ему придется оставаться в постели, прежде чем он поправится.
— Я ужасно сожалею о том, что натворил Джок, — отважилась я сказать ему, пока сиделка меняла простыни на его постели и делала перевязку. Я сказала это уже раз сто, но не могла остановиться.
— Я знаю, — ответил Ди. Его рука была закрыта повязкой до самого плеча, а шею стягивал жесткий воротник.
— Местное общество отнеслось с сочувствием к тому, что произошло со мной, — ответил он. — Оно готово встать на мою защиту. Гораздо больше, чем я сам.
— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.
Он попросил сиделку ненадолго выйти из комнаты, а затем сказал:
— Я очень старался, чтобы твое имя не было замарано, но когда в колонии чуют, что назревает скандал, этого уже не остановить.
Меня охватила ярость, но одновременно я почувствовала себя униженной.
— Мне все равно, кто что обо мне думает, — заявила я резко.
— А вот я не могу позволить себе подобной роскоши.
Он опустил голову и старался смотреть на руки, покоящиеся на белых простынях.
— Я полагаю, что тебя нужно отстранить от участия в соревнованиях на время.
— И что мне делать?! — воскликнула я. — Работа — это единственная отдушина для меня.
— Люди забывчивы, со временем все успокоятся, — ответил он. — Но сейчас это притча во языцех. Все требуют, чтобы ты понесла наказание, требуют жертвы, так всегда бывает.
— Но почему я? Почему они требуют мою голову, а не голову Джока, например? — возмутилась я. — Ведь это же он сошел с ума.
— Как тебе сказать, Берил. — Он пожал плечами. — Мы все либеральничаем, пока дело не касается нас самих. Общество так устроено, что оно всегда на стороне мужчины и готово понять ярость разъяренного мужа, который обманут, чем входить в обстоятельства жены, вынужденной пойти на отчаянный шаг. Это несправедливо, но что с этим поделаешь?
— Значит, ты меня увольняешь? — спросила я прямо.
— Я всегда относился к тебе как к дочери, Берил. — ответил он. — Ты можешь остаться, для тебя найдется место.
Я жадно глотнула воздух — во рту пересохло.
— Нет, я вовсе не обвиняю тебя, Ди, — сказала я напряженно. — Это то, что я заслуживаю, конечно.
— Кто знает, что мы заслуживаем, а что нет, — ответил Ди. — Нам всем нравится изображать из себя судей, но все мы с гнильцой, за каждым есть грешки. — Он взял меня за руку и погладил ее. — Возвращайся, когда все затихнет. И береги себя, пожалуйста.
Слезы готовы были политься у меня из глаз, но усилием воли я заставила себя сдержаться. Кивнув головой, я поблагодарила его за участие и вышла из комнаты. Ноги подкашивались — мне казалось, я вот-вот упаду.
Я не имела ни малейшего представления, куда мне идти, к кому обратиться. Мать и Дики — они отпадали сразу. Коки уехала в Лондон навестить семью. Беркли мог о многом догадаться. Карен… К ней теперь я бы не стала обращаться ни за что на свете. О чем говорить — я предала ее, именно так все выглядело теперь. Хотя я по-прежнему ею восхищалась и уважала ее, — что бы я ни чувствовала к Денису, — мне требовалось время, чтобы самой все переосмыслить. Во всяком случае, я была уверена, что не могу рассчитывать на уважение с ее стороны, как, впрочем, и со стороны Дениса. Мне было больно думать о том, как быстро исчезла память о всех заслугах, как все забылось, едва забрезжил проблеск громкого скандала. Это напомнило мне историю с нашей фермой и банкротство отца. У него явно была шкура покрепче, чем у меня, и слухи его не трогали. Я страстно желала, чтобы он сейчас оказался рядом, подсказал бы мне, как поступить. Я была ошеломлена, подавлена и потрясена до глубины души. Все, что я хотела, — это убраться поскорее из колонии, подальше от этих осуждающих взглядов и ядовитых языков. Даже Кейптаун казался мне слишком близкой точкой — и там они меня достанут. Я думала, взвешивала, прикидывала, сколько у меня денег. Увы, особенно похвастаться было нечем. Я накопила всего шестьдесят фунтов — сущая мелочь. И куда я денусь с ними, спрашивала я себя с грустной усмешкой. Как далеко уеду?
Глава 32
Консервированные каштаны и засахаренный миндаль в ярко освещенной витрине универмага «Фортнум и Мейсон». Хлопчатобумажные рубашки в светлую полоску, галстуки и платки для нагрудных карманов пиджаков на худосочных манекенах на Риджент-стрит. Водители грузовиков, отчаянно давящие на клаксоны и требующие проезда. Это был Лондон, — какофония звуков, несущихся отовсюду, меня это все подавляло. Кроме того, здесь было холодно.
Я покинула порт Момбаса в жаркий летний день. Облокотившись на поручень, я стояла на палубе и наблюдала, как пена выбивается из-под киля и тает, как берег Хилиндини Харбор. Теплый ветер теребил легкую блузку, развевал волосы. В Лондоне же черноватый, запачканный сажей снег покрывал тротуары. Все было холодное, влажное, под ногами — слякоть. Моя одежда и обувь совершенно не годились для этого места. В моем багаже не имелось ни теплого пальто, ни галош. И единственный адрес в Англии, лежавший у меня в кармане, — это адрес Боя Лонга и его жены Дженесс в Доркинге. С одной стороны, было неловко вдруг объявиться в доме бывшего любовника, но, с другой стороны, он сам предложил мне помощь, когда уезжал, и я верила, что он сделал это искренне. Я доверяла ему. Это много значило.
Когда я приехала в Доркинг, я с удивлением увидела, как изменился Бой — это был совершенно другой человек. Он словно забыл свой бравый пиратский облик в Кении. Теперь передо мной был заурядный обыватель в домашних брюках из ткани «гусиные лапки» на подтяжках, в аккуратно застегнутой рубашке и старательно начищенных, крепко зашнурованных ботинках. Дженесс называла его Кэсмир, от Боя не осталось и следа.
По счастью, Дженесс оказалась доброй и радушной женщиной. Так же как и я, она была высокого роста. Она щедро предложила мне выбрать одежду из ее гардероба. Так что я могла выходить из дома, не рискуя сильно простудиться. В ее теплом вязаном костюме, следуя указаниям Боя, я села на поезд и направилась в Лондон, в район Белгравия в Вестминстере, где на улице Вест-Холкин жила Коки.
Уже вечерело, когда я совершенно неожиданно, без предупреждения появилась в ее доме. Я не знала точно, каково нынешнее положение Коки, но, судя по тому, что дом, в котором она жила, находился в непосредственной близости от Букингемского дворца и представлял собой солидное строение из молочно-белого камня с черными металлическими балюстрадами и слегка углубленными дверями, — под стать соседям, — деньги у нее были. Собравшись с духом, я постучала в глухую, высокую дверь. И вскоре поняла, что мне не нужно было этого делать.
Дверь открыла горничная — только она была дома. Увидев меня — без пальто и шляпки, — она явно приняла меня за попрошайку. Глядя на промокшие насквозь ноги, я стояла на мраморном полу в холле и никак не могла придумать, какое сообщение оставить для хозяйки. В конце концов я выбежала на холодную, промозглую улицу, даже не сказав прислуге, как меня зовут. О том, чтобы возвращаться в Доркинг, не было и речи. Я бессмысленно бродила по Гайд-парку, не раз обошла площадь Пикадилли и Беркли. В конце концов ноги мои окоченели, надо было куда-то деться на ночь, и я нашла недорогой пансион в Сохо. На следующее утро я снова навестила Коки и снова не застала ее — на этот раз она уехала в Хэрродс.
— Пожалуйста, подождите ее, — предложила мне горничная. — Она сказала мне, чтобы вы ее дождались.
Коки появилась к ланчу. Увидев меня, она выронила пакеты с покупками и всплеснула руками.
— Берил! Я догадалась, что это ты! — воскликнула она. — Как ты здесь оказалась?
— Это ужасная история, — произнесла я. Коки стояла передо мной, слегка полноватая, как и прежде, но цветущая. В красивой юбке, туфлях и очаровательной шубке, на воротнике которой поблескивали снежинки. В ее жизни совсем ничего не изменилась с тех пор, как мы с последний раз встречались в Найроби. В моей жизни, напротив, изменилось все.
— Может быть, по глоточку бренди? — предложила она.
Мне стоило немало усилий заставить себя рассказать о событиях, произошедших в Кении. Я рассказала все, что могла, но оставались детали, которыми я не могла заставить себя поделиться. Я ни словом не обмолвилась о Денисе и о том, как осложнились наши отношения с Карен. Спасибо Коки, она не очень настаивала, практически не прерывала меня. Когда я закончила свое грустное повествование, она заметила, поморщившись:
— Я не сомневаюсь, что Ди вернет тебя, когда все успокоится.
— Не думаю, — ответила я. — Он заботится о репутации.
— В жизни полно неприятностей подобного рода. Твой случай ничуть не хуже прочих.
— Я тоже так думаю. Но последствия коснулись не только меня, за них расплачиваются другие люди — вот что меня угнетает, — призналась я.
— Да, да, — кивнула Коки, раздумывая. — А где сейчас Джок? — спросила она.
— В последний раз я видела его, когда он сломя голову мчался по улице в Накуру, — ответила я. — Не думаю, что сейчас он будет возражать против развода.
— Вполне вероятно, — согласилась Коки. — Но пока ты замужем, ты имеешь полное право на финансовую поддержку.
— Что? Брать у него деньги?! — возмутилась я. — Да я лучше умру с голода.
— Ну а где же еще ты их возьмешь? — Она взглянула на мой костюм, приемлемый в провинции, но совершенно не подходящий для центра Лондона. — У тебя не такой уж большой выбор.
— Я найду способ заработать, что-нибудь придумаю, — ответила я. — Я уверена, что снова встану на ноги. Мне это всегда удавалось.
Как бы я ни уверяла ее в том, что у меня все получится, Коки решила на некоторое время стать моим ангелом-хранителем. Она оставила меня у себя в доме. Мы выезжали на вечеринки и собрания, где она знакомила меня с представителями высшего общества. Она также терпеливо объясняла мне, где и как можно получить деньги в Лондоне. Я была мало знакома с тем, как вращается капитал, и имела поверхностное представление о системе расписок и кредитов. В Кении владелец магазина готов был дать вам кредит под что угодно, а потом ждать годами, пока вы расплатитесь, не отказывая в помощи даже в тяжелые времена. Но в Лондоне, не имея банкноты в руке, трудно было на что-то рассчитывать.