— Ты знаешь, в «Таймс» все время пишут о том, какие ненасытные и жадные эти поселенцы, то есть мы, — сообщила мне Коки, приехав навестить меня в конце мая. — Как мы испортили колонию и пустили на ветер все, что нам якобы доверили. Но им все время приходится печатать карту Кении, прежде чем они начинают рассказ. — Она перевернула газету. — Иначе лондонцы вообще не поймут, где это.
— Это не имеет значения, — ответила я, чувствуя растерянность. — Никто не может дробить Африку или даже защитить ее. Она не принадлежит никому.
— Кроме африканцев, ты имеешь в виду? — спросила Коки.
— У них больше прав, чем у нас, — ответила я. — Хотя, может статься, мы все слишком много на себя берем, полагая, что нам принадлежит хотя бы малая доля.
— Ты собираешься домой? Об этом ты сейчас думаешь? — догадалась Коки.
— Я бы поехала, но как? — Я взглянула на луг, над которым медленно парил ястреб, точно небольшой самолет, скользящий по воздуху без всяких видимых усилий. — Если бы у меня были крылья. — Я глубоко вздохнула. Невысокая каменная стена, разрезающая ярко-зеленое поле, выглядела очаровательно. Местами она была разрушена, местами покрыта мхом. Я прогуливалась вдоль нее, не спеша, растирая пальцами хрустящие прошлогодние листья.
Я вспоминала Дениса и ночь в Кекопи. Он был нежен со мной, в нем не было ни капли фальши. Он смотрел мне в глаза и читал в моем сердце, в моей душе — для него не было тайн, кто я такая. Я тоже понимала его, понимала его суть и что на самом деле он не мог принадлежать никому. Однако это понимание мне нисколько не помогало. Сердце мое было разбито и кровоточило. Я все больше приходила к мысли, что ничто не поможет мне излечиться — только возвращение домой. И я должна была найти способ сделать это. Коки подошла ко мне и присела на край стены.
— Как ты раздобыла деньги? — спросила я ее. — На доктора?
— А зачем тебе знать? — удивилась она.
— Не знаю. — Я пожала плечами. — Пожалуйста, скажи.
— Фрэнк Грэсволд, — призналась она.
— Фрэнк? — Теперь уже удивилась я. Я знала его — это был старый друг из колонии, владелец конюшни. Отец хорошо знал его, когда я была еще ребенком. Мы с Коки случайно встретились с ним примерно месяц назад на одной из вечеринок в Лондоне. Вокруг него вилась целая стайка безупречно одетых лондонских «львиц». Казалось, он не проявил ко мне никакого интереса, ну разве что спросил, как там Клатт. А я и понятия не имела, как он.
— У Фрэнка доброе сердце, — заметила Коки.
— И полные карманы денег, — добавила я грустно.
— Если честно, Берил, одно не исключает другое, — поправила меня Коки. — Когда я рассказала ему, очень осторожно, в каком трудном положении ты оказалась, — продолжила она, — он просто настоял на том, что должен оказать помощь.
— Именно это ты имеешь в виду под словом «спонсор», — догадалась я. — А что он хочет взамен?
— Ну, не думаю, что у него есть какие-то скрытые мотивы. — Коки пожала плечами. — Возможно, он хочет прогуляться с тобой, появиться в обществе, когда ты поправишься. Ничего ужасного в этом нет.
Коки говорила искренне, для нее действительно ничего ужасного во всем этом не было. Но мне была ненавистна сама мысль о том, что я должна быть обязана какому-то благодетелю, вне зависимости от того, что он от меня желал взамен. Я бы не нуждалась ни в чьей помощи, если бы только могла себе это позволить. Но я не могла. И не видела никакого иного способа выйти из создавшейся ситуации, во всяком случае, в обозримом будущем.
— Давай поедем в Лондон, — решила я. — Я попробую поладить с ним.
— Я бы не хотела, чтобы ты поняла Фрэнка неверно, дорогая, — забеспокоилась Коки. — Я уверена, ты сможешь держаться с ним свободно. Он не будет тебя принуждать.
— Это не имеет значения, — ответила я спокойно. — Мне терять нечего.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 34
Порт Момбаса был живописен и полон суеты, как обычно. Множество грузовых и рыболовецких судов стояли в доках и на рейде. На палубах громоздились тюки сушеного акульего мяса, корзины с блестящими угрями. Прогретая солнцем полукруглая набережная была запружена телегами, запряженными быками. Желтые и розовые домишки теснились на склонах холмов, их бледно-зеленые крыши контрастировали с толстыми стволами баобабов, почти фиолетовыми. В воздухе смешались запахи рыбы, пыли, навоза. Вся эта круговерть вызывала у меня ощущение восторга, когда, стоя на палубе, я видела, как родной берег становится все ближе, все яснее в своей первозданной необузданности. На моей шее покоилось ожерелье из массивных, блестящих жемчужин. Я была одета в белое шелковое платье, подогнанное точно по фигуре. На поручне рядом с моей рукой лежала рука Фрэнка. Он имел право находиться здесь — я стала его содержанкой.
— Как ты полагаешь, мы останемся в Момбасе на несколько дней? — спросил он. — Или сразу поедем вдоль побережья на машине?
Он стоял рядом, его круглый, как арбуз, живот упирался в белые окрашенные перила. Официант принес нам по бокалу вина. Он отпил немного и внимательно посмотрел на меня, слегка наклонившись, так что я отчетливо видела морщинистый шрам под его правым глазом, закрытым черной накладкой. Он потерял глаз во время охоты несколько лет назад, и, хотя повреждение придавало ему довольно суровый вид, он не был суров. По крайней мере, ко мне.
— Я бы хотела оказаться дома, — ответила я.
— Полагаю, все россказни и слухи давно затихли, — проговорил он. — Прошло полгода.
— В колонии это целая жизнь, — согласилась я. В душе я очень надеялась, что так оно и было. На одном их толстых коротких пальцев Фрэнка поблескивало золотое кольцо с голубым бериллом. Он приобрел его в Лондоне и с восторгом мне показывал.
— Чистый берилл бесцветен, — говорил он, — но этот был просто восхитителен.
— Он похож на африканское небо, — предположила я.
— Он похож на тебя.
Слова Фрэнка звучали очень романтично, но меня гораздо больше трогало его ровное заботливое отношение, его верность и вера в меня — это имело большое значение. Он хотел дать мне то, что я желала больше всего получить, — а именно вернуться в Кению. С тех пор как мы сошлись не без помощи Коки, Фрэнк только и говорил о том, как мы приедем домой и он откроет для меня свою конюшню. Я смогу тренировать лошадей ради собственного удовольствия, это меня ни к чему не обязывает — во всяком случае, так он обещал, а до сих пор он обещания сдерживал. Уже вечером мы сядем на поезд до Найроби. А затем на машине сможем добраться до Найтсвика — ранчо Фрэнка, располагавшегося у подножия Мау Эскарпмент. Там я смогу снова начать тренировать лошадей.
— Ты счастлива? — спросил Фрэнк, когда судно вошло в гавань. Это был «левиафан», окруженный мусором, обломками, мельканием всевозможных цветов и шумом. Беспорядочная какофония Момбасы, пальмы с кривыми стволами, красный песок и бледно-голубое высокое небо. Стивидоры выбросили на берег длинные канаты, чтобы причалить, каждый — толщиной с мужскую ногу.
— Да, счастлива, — подтвердила я, наблюдая за картиной. — Знаешь, даже запах дома возвращает мне уверенность в себе. И цвета. Краски. Если мне только не попадется кто-нибудь некстати, я думаю, что вскоре буду совсем в порядке.
— Тогда мы можем сразу направиться в Найтсвик, — предложил Фрэнк.
— Мне кажется, это трусливо. Может быть, все-таки остановимся где-нибудь поближе, а?
— Да, конечно, — согласился он и сжал мою руку.
Спустя два дня мы вкатили в Найроби на фрэнковском «форде ранэбаут». Город совсем не изменился, он выглядел так же, когда я покидала его. На улицах, засыпанных красной пылью, выстроились в ряд магазинчики и кафе, повозки, загруженные доверху всевозможными товарами, бледно-зеленые эвкалипты на тонких стволах, точно парящие в воздухе, с дрожащей на легком ветерке листвой. Проехав в низкие, розовые ворота загородного Матайга-клуба, мы объехали идеально подстриженный газон и остановились под навесом. Слуга в ослепительно-белых перчатках открыл дверь с моей стороны. Я грациозно поставила на землю стройную ногу в элегантной дорогой туфельке и вышла из машины. Мое платье, чулки, шляпка — все было куда красивее, чем прежние наряды, в которых я здесь появлялась. Я особенно остро почувствовала это, когда мы проходили через затемненное фойе. По-хозяйски держа меня под локоть, Фрэнк сразу же подвел меня к барной стойке — словно я оказалась здесь впервые и не бывала раньше сотню раз. Впрочем, может быть, так оно и обстояло на самом деле. Можно сказать, с тех пор как я уехала в Лондон, с меня содрали кожу и, вывернув наизнанку, натянули заново — я стала другим человеком.
— Ну-ка посмотрим, кто тут есть? — сказал Фрэнк. Он, конечно, имел в виду своих друзей. Я мало что знала о них, по большей части по слухам, а слухи, конечно, преград не знают. Говорили, что все они выходцы из группы «Счастливая долина», богачи, обосновавшиеся на обширных участках земли близ Ньери и Джилджил недалеко от горы Абердаре. Они позволяли себе «шалости», пренебрегая общепринятыми правилами, которыми руководствовались другие. У них были собственные правила, или, можно сказать, вовсе их не было. Такое можно позволить, когда имеешь очень много денег и очень много свободного времени. Они развлекались, уступая друг другу мужей и жен, и частенько курили опиум. То и дело случалось, что кто-то из них оказывался в Найроби полураздетым или в иступленном состоянии. Нельзя сказать, что Фрэнк полностью принадлежал этому миру, так как у него не было достаточно лоска, если так можно выразиться. Он позволял себе грубые матросские шуточки, к тому же прихрамывал. Насколько я понимала, богатые аристократы держали его при себе, так как он всегда знал, где достать кокаин. Он всегда носил некоторое количество этого вещества с собой в коричневом бархатном мешочке. Я видела пару раз, как он доставал его в Лондоне, но никогда даже не прикасалась. Вообще наркотики меня мало привлекали. Сама мысль о том, что мой рассудок может быть неподвластен мне, останавливала меня. Фрэнк уважал мое отношение и не пытался меня разубедить или как-то обвинить в пуританизме. По крайней мере, так было в Лондоне. Я спрашивала себя, не изменится ли положение в Кении. Была середина дня. В баре царил полумрак, как в пещере, так как блестящие деревянные ставни закрыли из-за жары. Фрэнк зорко оглядел зал, но никого знакомого не увидел. Мы выпили вдвоем, затем он сказал, что отлучится по делам в город, а я уселась в кресло в углу ресторана и заказала ланч и кофе. Я позволила Фрэнку удалиться, так как в зале не было никого, кто обратил бы на меня внимание или захотел бы со мной пообщаться. Я уже всерьез думала, что сильно изменилась, как вдруг в ресторане появилась… Карен. Она вошла в белой широкополой шляпе, вокруг шеи — яркий цветной шарф. Сначала она равнодушно скользнула по мне взглядом, проходя, но потом остановилась как вкопанная.