— Все, что вам необходимо, это сказать что-нибудь из вашего прошлого.
Игра казалась безобидной, слегка детской, — но только на первый взгляд. Смысл состоял в том, удастся ли загнанную в угол мышку заставить говорить, вывернуть наружу нутро. Мне же совсем не хотелось рассказывать этим людям ничего из моего прошлого. Особенно из недавнего, которым я очень дорожила. В конце концов я сказала:
— Давным-давно, когда Кения еще не была Кенией, я подсунула дохлую черную мамбу в постель моей учительницы.
— О, я знал, что в прошлом у вас случались неприглядные поступки! — воскликнул Джосс.
— Надеюсь, вы не сердитесь, — добавилась Айдина. — Напоминайте мне об этом.
— А Фрэнку вы не подкладывали мамбу? Покажите нам, как это. — Чарльз захихикал, точно недоразвитый ученик в классе. И все поддержали его, рассмеявшись. Игра продолжалась, но мне казалось, что я смогу дальше принимать в ней участие и вообще переживу эту ночь, только если хорошенько напьюсь. Мне было очень трудно находить общий язык с этими людьми. Вообще находиться с ними рядом. Для этого мне приходилось делать усилие над собой. Но когда я все-таки настроилась, это получилось даже неплохо. Виски сделало меня сентиментальной. И, произнося очередное признание вслух, внутри меня рождались совсем иные слова, которые надрывали мое сердце. «До того, как Кения стала Кенией, наша ферма Грин Хиллс процветала, а отец был рядом и любил меня. Я умела прыгать ничуть не ниже Киби и бесшумно передвигалась по лесу. Я умела вытащить из норы бородавочника при помощи смятой бумаги. Меня чуть не съел лев, но я осталась жива. Я многое умела делать и много бы отдала, чтобы оказаться в том времени».
К полуночи, когда глаза у всех участников помутнели, а произносили они уже сущий бред, Айдина перешла к другой игре. Она посадила нас в круг, а в центре положила перышко. На перышко надо было дуть, и к кому оно ляжет ближе, тот и станет твоим партнером на ночь. Вначале я подумала, что она шутит. Но когда Онор дунула на перышко и оно приземлилось на колени Фрэнка, пара просто встала и направилась в спальню. Я смотрела им вслед — широкая спина Фрэнка тяжело покачивалась рядом с тонкой фигурой Онор. И ни у кого это не вызвало возражений. Голова у меня кружилась от виски. Я словно находилась в каком-то туннеле — звуки долетали до меня с опозданием. Я вдруг услышала, что Айдина смеется, — Чарльз, встав на колени, по-собачьи подполз к ней, поднеся перышко в зубах.
— Но ведь я уже устарела для тебя, дорогой. — Она притворно отмахивается от него мундштуком. — Я не верю, что ты меня хочешь.
— Признаться, я кое-что подзабыл. — Он рассмеялся. — Покажи мне снова.
И они вместе отправились по коридору в комнату. Я посмотрела на Джосса, чувствуя, что меня тошнит. Я, конечно, много выпила, очень много. Мне трудно было ворочать языком, он меня не слушался. Веки набрякли.
— Я иду спать, — сказала я. Его глаза блестели, мое лицо отражалось в них, точно в зеркале.
— Разве мы не пойдем вместе?
— Нет, точно. Я плохо себя чувствую.
— Ну, у меня есть кое-что, чтобы тебе стало лучше.
Его пальцы скользнули по моему бедру, я чувствовала его горячую руку, точно это был раскаленный утюг. Он наклонился, чтобы поцеловать меня, я инстинктивно отстранилась. Он внимательно посмотрел на меня — теперь его взгляд стал более осмысленным.
— Фрэнк предупреждал, что ты сначала можешь показаться недотрогой, но отступать не стоит.
— Что?
— Не изображай из себя невинную овечку, Берил! Мы всё про тебя знаем.
Что касается Джосса, он меня ничем не удивил. Но если Фрэнк привез меня сюда, заранее зная, что собирается провернуть со мной такое дельце, — это было совсем другое дело. Не говоря ни слова, я встала и направилась к нашей спальне. Она оказалась заперта. Подойдя, я постучала. Ответом мне был только смех.
— Фрэнк! — произнесла я громко, но он не ответил. В коридоре было темно, все двери были плотно закрыты. Не зная, куда податься и что сделать, я заперлась в туалетной комнате и села на пол, дожидаясь утра. Я знала, ночь будет долгой, но мне было что вспомнить, о чем подумать. О том, что я не рассказала бы это публике ни за что, да и никому еще на свете — ни за какие деньги. «Прежде чем Кения стала Кенией, я бросала копье и булаву. Я обожала лошадей и никогда не чувствовала себя одинокой или слабой. Тогда меня звали Лаквет».
Глава 36
Когда через два дня мы вернулись из Слейнса, Фрэнк сразу поспешил убраться в свою охотничью хижину, а я стала обдумывать план, как мне расстаться с ним. Я действовала совершенно спокойно, без тени паники. Медленно и тщательно собрала вещи, принадлежавшие мне до встречи с Фрэнком, сложила их в мешок. Все, что мне давал или дарил Фрэнк, я положила на комод в спальной и деньги в том числе. Я не сердилась на Фрэнка. Я ни на кого не сердилась, я просто хотела идти своим путем и снова прочно встать на ноги. Что я собиралась делать и куда податься? Я видела несколько путей. Еще до того, как я покинула Лондон, Коки упоминала о Вестерленде, конюшне в Моло. Ею управлял ее кузен Джерри Александр, и она полагала, что он может мне дать место, чтобы все начать сначала. Я не имела представления, достигли слухи о скандале вокруг меня этого отдаленного северного уголка и нужен ли Джерри тренер, но я доверяла Коки и очень надеялась, что она поможет мне выбраться из таких трудных для меня обстоятельств. Но прежде чем куда-то ехать, мне надо было заглянуть домой. Верхом на Пегасе я двинулась на север в Найвашу, а затем повернула на восток, чтобы сократить путь, — прямо в саванну. Вокруг нас груды камней и золотистая трава перемежались с красными глинистыми изломами и колючим кустарником. Пегас шел ровно, уверенно. Он точно понял, что мы отправились не на очередную прогулку. Он не уклонялся от препятствий, его не пугало безмолвие саванны. Даже когда в сотне ярдов впереди появился гигантский кабан, выскочил на тропу, выставив передние копыта, и завизжал в ярости, Пегас только мотнул головой и невозмутимо продолжил путь, не сбавив темп. В конце концов мы добрались до холма и, когда взбирались на него, увидели зеленеющую кайму леса Мау, окружающую дальний спуск с возвышенности. Плотно стоящие деревья, волнистые гребни гор — родная земля расстилалась перед моим взором, земля, которую я любила всем сердцем: Мененгаи, Ронгаи, тающие в голубоватом тумане Абердарские горы.
Джока я обнаружила в доме, он только что пообедал. Мне очень хотелось застать его врасплох, и это получилось. Он побледнел, увидев меня, и отодвинулся от стола, вертя в руках салфетку.
— Могу вообразить, зачем ты пожаловала, — произнес он.
— Ты не отвечал на мои письма.
— Я полагал, что, может быть, ты передумаешь.
— Правда? — Я ни на секунду не поверила ему.
— Нет. Я не знаю. Все пошло не так, как я планировал.
— Я могу сказать то же самое о себе, — ответила я. Где-то в глубине души мне очень хотелось выплеснуть на него всю горечь потерь, понесенных в нашем с ним долгом, беспощадном противостоянии, назвать вещи своими именами, дать ему почувствовать, в какую высокую цену мне обошлось его участие в моей жизни. Но и своего участия в этой истории я отрицать не могла. Я также отчасти стала виновницей своих потерь.
— Пожалуйста, Джок. Только скажи, что дашь мне развод. Все уже давно прошло.
Он встал и подошел к окну, глядя на долину.
— Надо найти способ, как это устроить. Вот о чем я думаю, — произнес он наконец.
— Когда все бумаги будут составлены, я пришлю их.
Он глубоко вздохнул и, повернувшись, посмотрел мне в лицо.
— Да. Хорошо.
На мгновение его глаза встретились с моими, и в его холодных голубых зрачках я вдруг увидела — впервые за все это время — настоящее сожаление и даже тень раскаяния.
— Прощай, Берил.
— Пока.
Я повернулась и пошла к выходу. Я сразу почувствовала облегчение. Огромный груз как будто упал с плеч и испарился, когда я поняла, что больше никогда не вернусь сюда.
Расставшись с Джоком, я сразу же направилась в Грин Хиллс, на нашу бывшую ферму. Все поросло высокой травой. Оставшиеся строения — конюшня и дом — покосились. Мельница давно исчезла, а запустевшие поля покрылись сорняком, словно эту землю никто никогда не обрабатывал. Все вернулось на круги своя. С грустью я думала о невероятных усилиях, об огромном труде, который отец вложил в эту землю, о счастливых днях, которые мы провели здесь. Однако я не чувствовала запустения — прошлое словно оживало в моей памяти. Я точно знала, что оно никогда не предаст и не покинет меня и я никогда не смогу забыть, что оно для меня значило. Рядом с дорогой, ведущей к лесу, я увидела груду камней, отмечавших могилу Буллера, и остановила Пегаса.
Держа лошадь за повод, я села на камень, вспомнив тот день, когда похоронила здесь своего любимца. Я копала твердую, неподатливую землю, пока могила не оказалась достаточно глубока, чтобы никакая бродячая гиена не смогла найти его и выкопать оттуда. Теперь я видела, что ни один камень не сдвинулся с места. Буллер спокойно спал вечным сном, вспоминая свои победы. Ни один недостойный хищник не потревожил его сон, не прикоснулся к поседевшим шрамам.
Спустившись с холма, я направилась в деревню масаев. Привязав Пегаса к изгороди, вошла в поселок. Первой мне попалась молодая женщина по имени Джебта. Мы не встречались много лет, с тех пор как обе бегали здесь девчонками. Джебта стояла во дворе и повернулась, чтобы проверить младенца, привязанного к округлому, точно бочок тыквы, бедру, — и тут она увидела меня. Я не удивилась, что она меня узнала.
— Добро пожаловать, госпожа. Проходите.
Я подошла к ней, протянув руку, потрогала шелковистые косички на головке малыша, спавшего у нее в люльке на бедре, затем прикоснулась пальцами к ее темному блестящему плечу. Джебта превратилась в настоящую масайскую женщину, со всем грузом забот, которые выпадали на их долю. Ничего не изменилось.
— Это твой единственный малыш, Джебта? — спросила я.