– Скажи, что я ошибаюсь… – У Эл трещала и кружилась голова. Ей было страшно. Прежде такой же страх ей доводилось испытывать только в присутствии своего отца.
Рэми… ее подруга, родная душа, улыбнулась с пониманием, глубоко вздохнула и сказала:
– Я приму любое твое решение, Эл.
«Беги, сдавай меня или будь со мной до конца. Настало время проверить нашу дружбу на прочность», – вот что таила в себе эта фраза. Элеттра схватилась за голову, поставила локти на клавиши. Раздался громкий, устрашающий звук потревоженных струн рояля. Звук этот органично вписался в зловещую атмосферу того вечера и весьма точно отобразил состояние Элеттры: вот так же все в ней было расстроенно, потрясено, вот так все дрожало и завывало внутри. «Надо успокоиться. Надо все выяснить… Соберись!» И Эл уже набралась решимости, чтобы расспросить подробно Рэми о случившемся, но Финнула Уолш все испортила своим внезапным появлением:
– Рэми, твои мама с папой приехали.
Арлиц, обрадовавшись удачно подвернувшейся возможности завершить этот разговор, пулей вылетела из зала.
Кармэл Дилэйн уже предвкушала, как сбросит халатик со своего благоухающего лосьоном тела, ляжет в постель, займет себя на полчаса чтением нового итальянского романчика и уснет затем крепким сном праведника. Она как раз направлялась к лестнице на второй этаж, где располагалась ее опочивальня, проходила через гостиную и окаменела вся, увидев кого-то сидящего за столом. Страх исчез, как только Кармэл получше пригляделась и узнала свою дочь.
– Никки? – с холодным удивлением спросила она. – А разве ты не должна сейчас отжигать на танцполе в «Греджерс»? Тебя и оттуда выгнали?
Никки сидела и молчала, тупо уставившись на сложенные перед собой руки и кусая губы. Мать, приняв озабоченно-строгий вид, подошла к бару, без лишних раздумий взяла бутылку белого вина, открыла лихо и сделала глоток из горлышка.
– Ну ладно, говори, что у тебя? Мне все равно делать нечего, так что могу выслушать и даже посочувствовать.
– …Я хочу жить с вами, – наконец подала голос Никки. – Я все поняла. Дай мне еще один шанс.
– Ха, это ты таким образом прощения у меня просишь?
– Да…
– Пустой треп, – апатично высказалась Кармэл и хлебнула еще вина. – Учеба закончилась, друзья все разбежались, идти некуда. Что же делать? О! Пойду-ка к матери, в жилетку поплакаться. Вдруг прокатит? У скольких людей ты вот так вымаливала шансы? И сколько поверило тебе? Очевидно, все тебя послали, иначе ты не приперлась бы ко мне. Но с чего ты взяла, что я-то тебе поверю?
– Кармэл, знаешь, что меня больше всего поражает?.. – раздумчиво произнесла Никки. – Я вроде как ненавижу тебя, забыть хочу… но, когда в моей жизни наступает трудная минута, я думаю только о тебе, хочу только к тебе. – На сей раз она повернулась к матери лицом и слегка возвысив голос, продолжила: – Бей меня по рукам сколько хочешь, а я все равно от тебя не отцеплюсь. Люблю я тебя. Ничего не могу с собой поделать. Не убить это во мне никак. Сквозь ненависть… сквозь боль я люблю тебя, мама.
Кармэл застыла в немом ступоре. Это парадоксально, просто до невероятия поразительно, и все же, несмотря на давно прижившуюся в ней полную бездушность к дочери, она не могла остаться безразличной к таким словам. Задергались в слабых конвульсиях в сердце Кармэл материнские чувства, слезы заискрились на ее глазах.
– Не помню, поблагодарила ли я тебя за то, что ты вернула Клару домой, – медленно, с какой-то даже стеснительностью проговорила Кармэл. – Может быть, для тебя это пустяк, но я же все восприняла как подвиг. Клара души в тебе не чает… Она тут так отстаивала тебя!
Наступила небольшая пауза. Кармэл что-то обдумывала, бросая на дочь стыдливые взгляды.
– …Через две недели мы летим в Сен-Тропе.
– Круто, – отозвалась Никки, с трудом глотая подкатившие к горлу рыдания. – Отличного вам отдыха.
Еще немного подумав, Кармэл сказала с немного недовольным выражением лица и неопределенной интонацией, словно ее кто-то заставил:
– Никки, я хочу, чтобы ты поехала с нами.
– …Мне кажется, ничего хорошего из этого не выйдет.
Кармэл ухмыльнулась, отвела взгляд в сторону и утвердительно кивнула, дескать, и я того же мнения, но куда деваться?
– Ты же знаешь, я не терплю возражения. Мы поедем всей семьей. Это решено, – теперь уже уверенно и настойчиво изрекла Кармэл, а у самой в тот момент мысли были такие: «Одумайся, дурында! Это решение не имеет ни малейшей связи со здравомыслием! Тебе жаль ее, да? Так вот жалость эта боком тебе выйдет! Это же НИККИ!»
А Никки в свою очередь глядела на мать детски радостными глазами.
– Ты счастлива? – задала вопрос Кармэл.
– Очень… Мама, я очень счастлива!
И дабы подтвердить сказанное, Никки подбежала к матери и обняла ее так, как никого никогда до этого не обнимала: то были объятия маленького, доселе всеми брошенного ребенка, на которого наконец-то обратили внимание. Позабыла Никки в тот же миг все свои бедствия. Ни в чем больше она не нуждалась, чувствовала теперь себя нужной, защищенной. Счастливой. И Кармэл передалось ее чистое, ребеночье счастье, оно пробило в ее душе кору из недоверия, злости к дочери и стыда за нее. Кармэл заметно потеплела к Никки, и, обняв ее в ответ, стала радоваться вместе с ней.
– Надеюсь, наш отпуск не закончится поножовщиной, – рассмеялась мать.
Никки еще крепче прильнула к Кармэл. «Никогда не отцеплюсь. Никогда…» – кружило в ее голове. Она была уверена в том, что все происходящее сейчас – вознаграждение за те тяжелейшие испытания, которые подкинула ей судьба-злодейка. С наказанием своим она достойно справилась. Самый мрачный час в ее жизни миновал, и теперь же промученная вдоль и поперек, раскаянная, преобразившаяся Никки готова встретить свой долгожданный «рассвет». Она ныне совсем другая.
Звонок в дверь побеспокоил мать и дочь в этот момент их абсолютного, обоюдного счастья.
– Кого там принесло на ночь глядя? – растерялась Кармэл и отправилась встречать таинственного гостя.
Никки всё улыбалась, ожидая мать. Начала представлять будущую поездку. Каникулы обещают быть прекрасными. С ней будут рядом мама, сестры… Никки так часто фантазировала об этом. Да, поначалу все будет немного натянуто, странно, но потом они привыкнут к новой реальности. Они станут настоящей семьей! Ох, в таком душевном подъеме Никки еще не помнила себя. Она была до одури счастлива.
– Еще раз, как ваше имя?
Никки обернулась на шум. В гостиную вошла мать с… группой полицейских. Во главе этой группы была крепко сбитая, горбоносая, неопределенного возраста женщина с невзрачным мышиным цветом волос и румянцем во всю щеку.
– Власта Пэкер, – представилась она.
– Уважаемая Власта Пэкер, что вам угодно от меня? – с недовольством осведомилась Кармэл.
– Я разыскиваю вашу дочь, Никки Дилэйн. – Власта повернула голову к испуганной Никки. – Это ведь она?
– …Это ведь я.
– Никки, очень буду рада позволению задать вам несколько вопросов, – сказала Власта, подойдя ближе к объекту своего интереса.
– Как будто у меня есть выбор. Слушаю вас, – со строгим достоинством выговорила Никки.
– Вы были сегодня в Мэфе на школьном мероприятии?
– Была. А что, какая-то крыса уже успела накляузничать? Я нигде не курила, никому не грубила. Пару раз плюнула в фонтан, ну что меня теперь за это расстрелять?
Женщина слушала Никки с бессердечно-черствым выражением лица, всем видом она показывала, что пришла сюда с каким-то глубоким убеждением по поводу чего-то очень важного, даже вопиющего, и все, что сейчас происходит, лишь укрепляет в ней это убеждение. Никки, в свою очередь, смотрела на Власту с таким прошибающим чувством тревоги, точно ее держат на мушке и вот-вот выстрелят прямо в сердце.
– Сегодня в «Греджерс» вы виделись с Элаем Арлиц? – продолжала допрашивать Пэкер.
– Виделась. И что?
– Как прошла ваша встреча?
– Отвратно.
– Почему?
– А вот это уже не ваше дело.
– Ну, не мое так не мое, – оскалилась Власта. – Меня вот что еще интересует: охрана «Греджерс» видела, как вы прошли на школьную территорию, но то, как вы вышли за ее пределы – нет. Как же вы покинули школу?
– Ну… есть у меня одна лазейка, – скромно и доверчиво ответила Никки и игриво улыбнулась, чтобы хоть как-то задобрить Власту. Но на ту это не подействовало. Никки еще сильнее заволновалась, поняв, что проще волка рассмешить, чем договориться с этой страшной женщиной.
Власта между тем забрасывала Никки новыми вопросами:
– Почему же вы решили уйти таким нестандартным способом?
– Захотела. Привычка, знаете ли.
– Вы часто так сбегаете?
– Да, довольно часто. Только, пожалуйста, не говорите ничего директрисе, а то она меня с говном сожрет, – с горькой иронией ответствовала Никки.
– Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь вообще происходит?! – разгневалась Кармэл. – К чему все эти вопросы?
– У меня есть основания подозревать вашу дочь в совершении уголовного преступления.
– Что?..
– Что?! – вспылила Никки. – Дамочка, у вас «чердак» потек? Какое на хрен преступление?! Я чиста как божья слеза!
Власта вновь обратилась к Кармэл:
– Элай Арлиц убит.
Кармэл стояла ни жива ни мертва, осматривая всех осоловелым, полубезумным взглядом. На Никки же слова Власты произвели противоположный эффект. Со всей своей живостью она стала неистовствовать:
– Да вы меня разыгрываете?! Мама, это же актеры! Вот мы бестолочи с тобой, ха-ха! Уши развесили! Кто-то очень запарился, нанял эту ушлепскую труппу, чтобы приколоться надо мной! Тетенька, миленькая, перестаньте пыжиться, на детектива вы совсем не похожи, да и форма вам не к лицу. При всем уважении, вы никакущая актриса. Видать, в том захудалом театре, где вы служите, вам доверяют играть только роль пня какого-нибудь. Ох, ну выдумали же! Элай убит… Конечно! Вот недавно я с ним разговаривала, а теперь он убит! Ха-ха! Несостыковочка, товарищи! Но все-таки любопытно, как же его «убили»? Удавку набросили? Молоточком по головенке тюкнули или закололи как свинью?