Приобретение воздвиженских домов стало для Шереметева еще одним, но, вероятно, неосознанным возвратом к материнской крови: вряд ли он знал, что занял место древнейшего черкасского двора, девичьего двора царицы Марьи Темрюковны.
Незримые границы Арбата как мифогенного пространства совпадают с межами опричного удела: от Кремля на запад-юго-запад до Хамовников и от Никитской к югу до Москвы-реки.
Свадебный наугольный дом, как некогда Опричный двор, стоит Кремлю навстречу. На бывшей улице Арбат времен опричнины – Воздвиженке. Дом обращен к Кремлю ротондой с вестибюлем и крыльцом-балконом. Конечно, как архитектурная заставка Арбата, как образ фронды он уступает и Пашкову дому, и «новому» дому Университета, который делит с шереметевским двором квартал двора Опричного. И все-таки, когда и если Арбат ложится по-старинному – веером, клином от Кремля, – дом Шереметева способен открывать и представлять его.
Дом графов Шереметевых (наугольный). Фото из собрания Э.В. Готье-Дюфайе. 1914
И не только его любовный миф. Арбатский миф со времени опричнины есть миф особой, выделенной земли. Выделенной сперва для фронды беглого царя, затем для частной фронды. Сперва для царской частности, потом для частной царственности. Миф любви стал только самым видным отправлением арбатской частности в Новое время. Каждый в Арбате царь, живет один, и только со своей любовью или в надежде на любовь, как древний Иванец Московский, Грозный царь.
Шереметев и Параша обвенчались, по преданию, у Симеона Столпника, что за Арбатскими воротами (Поварская, 5, ныне стрелка этой улицы и Нового Арбата). В церкви существовал придел Димитрия Ростовского, чтимого в роде Шереметевых, на что не обращают должного внимания исследователи.
Церковь Симеона Столпника на Поварской. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е
Федор Алексеев, ученики. Местность у Троицких ворот Кремля с церковью Николы в Сапожках. 1800-е
Однако по новейшему научному предположению, неравный брак венчался в церкви Николы в Сапожке, приходской церкви Шереметевых, стоявшей у начала Воздвиженки (на месте дома № 1), на площади перед Кутафьей башней.
Свадебный дом стоит на полпути между двумя церквями, на середине Воздвиженки.
Церковь Симеона Столпника стоит близ центра арбатского пространства, за сложным перекрестком Арбатских ворот. Церковь Николы в Сапожке стояла у переднего, неглименского края Арбата.
Историю Кускова и Останкина тоже можно представить в терминах опричного и земского, как череду разобщений и бегств. Говорят, Кусково было вызовом Перову – усадьбе первого из Разумовских, негласной царской резиденции. То есть построено Петром Борисовичем Шереметевым опричь Перова. Но и Останкино младшего Шереметева построено опричь Кускова. Предпочитая материнское имение отцовскому, граф Николай Петрович и в этом случае шел от мужского к женскому.
И так же двигался в своем побеге из Кремля опричный царь: «перевезся жити за Неглинну на Воздвиженскую улицу, на кн<язь> Михайловский двор Темрюковича…»
В самом Останкине имелись дополнительные к дому-театру жилые покои, где хозяин культивировал свою приватность.
Исследователи давно заметили, что дом гетмана Разумовского, старший из шереметевских домов Воздвиженки, и дом в Кускове похожи, как варианты одного проекта.
Это больше чем знак «дублирования» семейств в московском мифе. Возможна интуиция, что воздвиженские дома Шереметевых суть знаки Кускова и Останкина.
Внешнее сходство гетманского и кусковского домов – лишь первое звено этого размышления.
Второе – структурное подобие воздвиженских дворов никольским, тем, где новый двор, приданое Черкасской, соотносится со старым, как Останкино с Кусковом.
Третье: младший Разумовский строил наугольный дом опричь отцовского. Если предположить, что младший Шереметев узнавал в гетманском доме отцовский дом в Кускове, как узнаём и мы, то в наугольном доме воплощен принцип Останкина как резиденции опричь Кускова.
Дом графа Николая Петровича Шереметева (бывший гетмана Разумовского). Чертеж из Альбомов Казакова. Около 1800
«Передний фасад дому села Кускова». Чертеж Алексея Миронова. 1782
Переходя между двумя домами на Воздвиженке, мы переходим от французской, ранней классики Кускова к зрелой классике Останкина.
Кроме того, в Останкине и в наугольном доме равно царила Параша, всегда стесненная в Кускове.
Бывает, подмосковные усадьбы служат моделями Москвы или ее частей. А тут Кусково и Останкино как будто завели свои подворья в городе.
Это берет свое природа самого Арбата. Того Арбата, который до конца XVI века оставался загородьем и само название которого возводится к арабскому «предместье», «пригород». Арбат как пригород вновь подступил к стенам Кремля в истории Параши, по жанру пасторальной, по стилю сентименталистской.
Деревня прорвалась через черту разрушенных Екатериной стен Белого города. Пока стояли стены, формировалось новое понятие Арбата: из лежащего широтно или веерно, от стен Кремля на запад-юго-запад, он превращался в меридиональный, восходящий от Москвы-реки на север. Превращался в мир за Белыми стенами (за современными бульварами). Круг Земляного города, которому принадлежит такой Арбат, еще во времена Екатерины оставался юридически предместьем: белокаменные стены отчеркивали город с большей убедительностью, чем сошедшие на нет древо-земляные укрепления по линии Садового кольца. Если улица Арбат Белого города в XVII столетии стала Смоленской улицей, а в XVIII столетии – Воздвиженкой, то в Земляном она осталась нынешним Арбатом.
Со сносом Белых стен предместье попыталось возвратить себя к стенам Кремля.
Церковь Знамения, что на Шереметевом дворе. Фототипия Карла Фишера. 1880-е
Николай Подключников. Вид на усадьбу Кусково со стороны пруда. 1839
Способность бывшего Опричного двора, квартал которого давно стал самым центром города, казаться загородом подтверждается еще одним примером. Это домовая церковь Знамения, что на Шереметевом дворе, то есть на старом дворе гетмана Разумовского. Построенная еще ранее, в XVII столетии, Нарышкиными, церковь нарышкинского стиля, а главное – нарышкинского композиционного и планировочного типа. То есть внешне вотчинная церковь. Как будто Лыково, Фили (нарышкинские вотчины со знаменитыми церквями) или Уборы (шереметевская вотчина со столь же знаменитой церковью нарышкинского стиля) пришли к стенам Кремля.
Кусковский и старый воздвиженский дома суть памятники первых лет екатерининского Золотого века, наставшего после Указа 1762 года о вольности дворянства. Отошедшее от служб дворянство возвращалось в отошедшую от служб Москву, делая старую столицу центром фронды.
Если старый, гетманский, «французский» дом принадлежит началу вольности дворянства, то наугольный дом доспел к началу павловских ограничений этой вольности. Возможный архитектор дома, Львов, вполне преуспевавший при Екатерине, должен все-таки считаться человеком Павла.
Формула «В Петербурге царь, в Москве Шереметев» по своему мужскому роду не могла застыть до воцарения мужчины. Если царь этой формулы Павел Петрович, то Шереметев – это Николай Петрович.
Одновременно «Шереметев» этой формулы есть нарицание земли, принадлежащей барству, а не только собственное имя. Но если Петр Шереметев соглашался быть скорее нарицанием, – у Николая было собственное имя.
Николай Подключников. Усадьба Останкино графов Шереметевых. Вид из-за пруда на дворец и церковь. 1836
Оставаясь синонимом Москвы опричь (кроме и против) Петербурга, оно принадлежало вместе с тем личному другу наследника, позднее императора, Павла Петровича.
Шереметев и Павел одногодки. Общее детство сделало графа тенью наследника.
Премьера останкинского дома приурочивалась к коронации Павла. Господская ложа в Останкинском театре проектировалась на манер царской, хозяйское место напоминало трон.
Но кто был Павел? При Екатерине – жертва узурпации престола. Закон стоял за ним, как за Екатериной – благодать. Молодой двор был опричен к императорскому двору. Наследник сочувствовал фронде и масонам, фронда и масоны – наследнику. Достигнув власти, Павел внутренне остался в опричнине, не стал государем всей земли. В психологическом типе Павла узнается Иван IV второй половины царствования. Подобно Грозному с его пародией на монастырь в опричной Слободе, Павел воображал себя первосвященником. Мечтал об ордене мальтийских рыцарей вокруг своего трона, то есть о новой, опричной элите. К слову, в число мальтийцев вошел и Шереметев. Умаляя вольность дворянства, император скоро вызвал фронду против себя и по-грозненски ответил на нее собственной фрондой, бежав из дворца. Михайловский замок был его опричный двор. Павел реформировал удельные земли, земли короны – в точном смысле опричнину, уже не страшную, экономическую.
Кажется, что Павел бежал от материнского наследства к отцовскому, от женского к мужскому; но это только зеркальный эффект на выходе из зазеркалья женского царства. Павел действительно возвращался к мужскому, но к мужскому в себе, чтобы закрыть эпоху императриц, восстановить принцип династического брака и порядок престолонаследия, насадить древо Павловичей. Это значит, что Павел шел к женскому, к полноте царской семьи. Где царица не больше чем супруга царя. Но и не меньше.
Шереметев своим венчанием с Парашей тоже бросил вызов земле. Земле, понятой вполне по-грозненски: как собрание аристократии, перед которым нужно держать себя удельным князем. Личное дело Шереметева простерто до границ его удела.
Брак Шереметева был приурочен к венчанию на царство Александра I. Граф Николай Петрович сопровождал царя в Москву и вслед за ним же возвратился в Петербург, уже с супругой. По-видимому, Александр и дал в Москве согласие на этот брак. Синхронность царской коронации со свадьбой царственного графа передает фольклор: