У Успенского собора
В большой колокол звонят,
Нашу милую Парашу
Венчать с барином хотят.
Знаменитейший из неравных, брак Шереметева с Парашей открывает XIX век. Отворяет двери века, как гибель Павла, как воцарение Александра. За этими дверями видны бессчетные любовные огни, разложенные в городе. А те огни, которые остались позади, видятся вехами осмысленного чертежа.
Книга вторая
Часть XII. Пушкин в Арбате
Пушкин. Автопортрет в лавровом венке
Опричный двор стоял в начале злоключений Грозного; наугольный дом стоит в исходе 13-летнего счастья Шереметева. Свадебный дом стал для него частью завещательного оформления дел. И мог стать местом смерти, если бы чета не возвратилась в Петербург.
Свадебный дом Пушкина ничего не знал о прежнем донжуанстве квартиранта, но был ледяной формой семейного долженствования и заповедной верности.
Как свадьбы Грозного пролог, а свадьба Шереметева начало, так свадьба Пушкина есть центр арбатского любовного мифа.
Если бы не свадебный путь Пушкина, шереметевская Воздвиженка осталась бы стержнем, а шереметевский дом и Симеоновская церковь – центрами любовного мира и мифа Арбата.
Пушкин, провезя молодую жену из церкви у Никитских в свадебный дом у Смоленских ворот, сделал стержнем арбатского мира современную улицу Арбат. И словно развернул этот мир навстречу Западу, закату.
Действительно, для подступающего Запада Арбат и Кремль сливаются в одно – в Москву. Так видел Бонапарт: Арбат, Воздвиженка и забаррикадированная Кутафья в перспективе этих улиц были одинаково враждебны пришлецу.
Способность постоять за Кремль, а не только против Кремля, есть древняя военная привычка и, более того, обязанность Арбата как предместного холма. Это отлично знал Пожарский, когда стоял в Арбате и против тех поляков, кто подступали с запада и обходили с юга, и против тех, кто запирались в Кремле.
Шереметев и Пушкин – два лица предместного холма, смотрящие в разные стороны.
Арбатский дом Пушкина, ныне музей (Арбат, 53), стал звеном московского свадебного ритуала: новобрачные после венчаний часто едут к нему. Особенно если венчались у Большого Вознесения.
Что Пушкины венчались в этой церкви (Большая Никитская, 36), город помнил всегда. Возобновленная, она немедля стала частью современного любовного мифа: молодые часто хотят венчаться здесь. Венчание Пушкиных сопровождалось дурными предзнаменованиями; говорят, сегодняшние молодые специально усиливаются не уронить кольца или свечи.
Муниципальная власть, с равно свойственными ей безвкусием и чуткостью к запросу публики, отметила Никитские ворота и конец Арбата изваяниями «Пушкин / Натали».
Для свадебной Москвы Никитские ворота важны так, как были для Пушкина. Гончаровы были прихожанами Большого Вознесения и жили на Большой Никитской (место дома № 50). Кроме того, еще в 1826 году Александр Сергеевич безуспешно сватался к своей дальней родственнице, Софье Федоровне Пушкиной, проживавшей на Малой Никитской, в сохранившемся доме № 12.
Свадебный дом Пушкина до реставрации. Фото 1930-х
Дом Гончаровых на Большой Никитской улице. Гравюра 1880 года по рисунку Аполлинария Васнецова
Арбат, как холм второй Москвы, холм кроме или против, опричь Кремля, всегда искал свой главный храм. Арбат военный, например, нашел церковь Бориса и Глеба, стоявшую посередине ареала, на Арбатской площади. Арбат любовный предпочел Большое Вознесение. Общим итогом поиска стал храм Христа Спасителя. Итогом неожиданным: Арбат не слишком признает его за свой.
До возведения храма Спасителя церковь Большого Вознесения была, наверное, самой большой в Арбате. (За исключением собора Зачатьевского монастыря, в котором, как в монастырском, невозможны были бракосочетания.)
В любовном мифе с пушкинским венчанием соперничают только шереметевское и елизаветинское. С поэтическим – только неравный брак и тайный. В воспоминании о тайном браке Елизаветы Москва особо дорожит царственностью невесты. Пожалуй, статус главной венчальной церкви перешел к Большому Вознесению из Барашей, от церкви под короной. Из Покровки в Арбат. Переход облегчился тем, что церковь у Покровских ворот в советские годы была буквально развенчана: лишена короны.
Церковь Большого Вознесения. Фото из Альбомов Найденова. 1881
В перекличке двух церквей есть и другой, тоже подспудный смысл. Церковь Большого Вознесения возведена по замыслу Потемкина. Больше того, Потемкин завещал для этой стройки свой фамильный двор. В приходе говорят, что в ризнице Большого Вознесения хранились обе пары брачных венцов: Пушкина и Натали, Екатерины и Потемкина.
Конечно, последние двое венчались не здесь. Первопрестольной вообще недостало екатерининской любви. Или екатерининских любовей. Но Москва все время ищет эти вырванные из своей истории страницы. Ищет больше всего вокруг Никитских ворот, очень екатерининского места.
Легенда называла последнего екатерининского фаворита Платона Зубова владельцем дома № 4 в Гранатном переулке. В действительности домом владел его племянник, тоже Платон.
Дальше по переулку, между ним и Малой Никитской улицей, известны родовые дворы братьев Орловых, оставленные им отцом. Братья построили церковь Георгия на Всполье (Малая Никитская, 24/2, снесена). А в середине XIX века на той же Малой Никитской улице поселятся потомки Екатерины и Григория Орлова графы Бобринские. Им принадлежал тот дом (№ 12), в котором раньше проживала Софья Пушкина, отвергнувшая руку Александра Сергеевича.
Наталья Николаевна Гончарова на рисунке Пушкина
Феномен храма у Никитских проясняется все больше: Москва, лишенная официальной возможности устраивать и видеть бракосочетания царей, устроила и наблюдала бракосочетание царя поэтов и царицы красоты.
Над церковью Большого Вознесения Москве мерещится корона.
Сам Пушкин хотел венчаться в домовой церкви князя Сергея Михайловича Голицына. Воспретил митрополит Филарет, указав на приходскую церковь невесты. Голицыну принадлежал дом на Волхонке, в Малом Знаменском (№ 1/14). Это уже отмеченный на карте мифа дом, бывший Пречистенский дворец Екатерины, в котором прошел через зенит ее роман с Потемкиным.
К слову, посаженой (заместительной, ряженой) матерью на свадьбе Пушкина была родственница светлейшего Таврического князя, которой посвящены шуточные строки:
Когда Потемкину в потемках
Я на Пречистенке найду…
(Пушкин искал существующий дом № 21 по этой улице.)
Итак, легчайший след екатерининских фаворов – и Пушкин рядом. «Сей остальной из стаи славных екатерининских орлов», он словно восполняет городу нелюбовь Екатерины.
Часть XIII. Оставление Покровки
Церковь Успения на Покровке. Акварель неизвестного художника конца XVIII века
У Пушкина в «Дубровском» Маша, обвенчанная с князем Верейским, уезжает из отцовского Покровского в мужнино Арбатово. (Посередине лежат Кистеневка Дубровского и Кистеневский лес, где любовник с оружием в руках надеется остановить эту неумолимую логику.)
Покровское в романе – место юношеской благодатной любви, Арбатово же – для безблагодатной, но законной брачной жизни.
Вот и линия метро зовется Арбатско-Покровской. Эти части города как двое на качелях.
В Арбате поздно, как в ответе Маши: «Поздно – я обвенчана».
Покровка отворяет мир, или миры, где рано. Мир восхода, утра, в том числе любовного, против Арбата – запада, заката, вечера (наблюдение Константина Сиротина).
Но пустеющий, оставляемый солнцем восток переживает собственный закат.
Чтобы появиться в наугольном доме на Воздвиженке, любовь ушла из наугольного дома на Покровке (Маросейке). Оба дома – заставки своих миров.
Дом графини Разумовской на Покровке построен на участке упраздненной церкви Покрова в Садех (в Старых Садах), давшей имя всей дороге. Ротонда наугольного дома отворяет Покровку, как прежде отворяла церковь.
Старые Сады и Кулишки (наше время объединило их топонимом Ивановская горка) – склон Сретенского холма южнее Покровской дороги, в черте бульваров. Эта местность сравнительно бедна любовной мифологией, как и кварталы к северу, между Покровкой и Мясницкой. Назовем эти места Покровкой ближней. Если Бараши и Воронцово, дальняя Покровка, лежат на склоне Яузы, то Старые Сады наклонены к Москве-реке вместе с ее притоком Рачкой. На месте и на плане одинаково неплохо видно, как многочисленные переулки ручьями стекаются к ее давно невидимому руслу.
Восток Белого города на плане Москвы Мериана. 1638. Слева внизу – устье Яузы, слева вверху – стена и ров Китай-города, справа внизу – Воронцово Поле
Историческая почва различения Старых Садов и Малого Арбатца лежит на глубине XV века. Потому Сады и Старые, что Воронцово было новыми садами, а дворец в нем – новым относительно великокняжеского Старосадского дворца. Место последнего ищется к северу от церкви Князя Владимира в Садах, изначально дворцовой (Старосадский переулок, 11). Дворец в Садах впервые упомянут в духовной Василия I, в начале XV века, а Воронцовский дворец основан только Иваном III.
Старые Сады лежали за чертой Великого посада, а с XVI века – за его стеной, Китайгородской, за пристенным обводненным рвом. Значит, Посад и Старые Сады сперва соотнеслись как городская земщина и загородная усадьба государя. Ров, просуществовав до XIX века, углубил это деление. В канун засыпки его запечатлел классик архитектурного пейзажа Федор Алексеев. Ров на его картине выглядит нешуточной преградой между Старыми Садами и Китаем. В частности, между стоящими друг против друга наугольным домом Разумовской и Ильинскими воротами Китайгородской крепости.