Словом, в прологе нововременского мифа Кузнецкого Моста, как и Арбата, находим царскую любовь.
А частная любовь случилась на Кузнецком от того, что там со времени Екатерины поселился дух, который вызывался древним именем Кукуй. Дух иноземчества, иной земли, изгнанник из Немецкой слободы как обрусевшей, адаптированной городом. Слова:
…Откуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец! —
легко адресовать Немецкой слободе, вложив их в сердце и в уста петровского боярина, только вчера обритого. Немецкая улица оборотилась и приблизилась французской улицей Кузнецкий Мост.
Первым офранцузился собственно мост, Кузнецкий мост через Неглинную, до середины XVIII века деревянный и непостоянный. Став каменным, он стал торговым рядом, первым из пассажей здешних мест.
Кузнецкий мост в середине XVIII века. Реконструкция Карла Лопяло. 1977
Москвоведение полагает, что на лишенной площадей сетке ближайших улиц и переулков была возможна только мелкая (галантерейная, съестная, винная) торговля. Мода екатерининского времени сделала то, что эта мелкая торговля оказалась главным образом французской.
Кузнецкий Мост. Литография Джузеппе Дациаро по рисунку Деруа. 1850-е
Оба берега Неглинной выше моста занимала тогда усадьба графов Воронцовых с главным домом по Рождественке (№ 11, ныне Московский архитектурный институт); река текла сквозь графский сад как собственность Ивана Воронцова. Говорят, именно граф Иван Илларионович открыл французам первую аренду, в служебных зданиях по уличной границе своих владений. Граф Воронцов – дедушка мифа Кузнецкого Моста.
Французская колония так быстро разрослась и организовалась, что попросила у Екатерины дозволения поставить католическую церковь. Императрица отвечала предпочтением Немецкой слободы, однако в 1791 году церковь Святого Людовика заложили близ Кузнецкого Моста (Малая Лубянка, 12).
От французской церкви до Петропавловского польского костела дистанция в полвека и в полкилометра по Милютинскому переулку, то есть по гребню водораздела между Неглинной и Москвой-рекой. Два храма помещаются у гребня, но на разных стоках. Петропавловский костел, делая только шаг на москворецкий склон, немедленно оказывается на острове: местность вокруг не выглядит как польская. Церковь Людовика, наоборот, едва шагнув на склон Неглинной, попадает в соприродное пространство, доныне узнаваемое как французское. Даже стоя за краем или на краю прихода, ареала Кузнецкого Моста, храм оставался его центром.
Вот что значит мифогенность территории. Мы видели, как инославие не сделало Покровку и Мясницкую новой Немецкой слободой. А мифогенный Кузнецкий Мост сделался ею до появления приходской церкви.
…В пределах Неглинного Верха, на Долгоруковской улице, родился, а в середине XIX века обосновался на Софийке (ныне Пушечная, 9) Немецкий клуб.
Известна шутка Антоши Чехонте: «В немецком клубе происходило бурное заседание парламента». Кузнецкий Мост, конечно, самое общественное место города.
Еще в исходе XVIII века Кузнецкий Мост оформил свой фасад на стороне Кремля и Китай-города Петровским театром (будущим Большим; Петровка, дом 1) и домом Благородного собрания (Охотный Ряд, дом 2). Новые центры аристократической общественности обогатили содержание готового родиться мифа.
Дом Благородного собрания до перестройки. Фототипия Карла Фишера. 1900–1904
Зал Московского Дворянского собрания, украшенный для приема императрицы Екатерины II. Гравюра с рисунка Тишбейна
Благородное собрание было особенно необходимо мифу: здесь новая иноземщина смешивалась с русской патрицианской фрондой, за которую так не любила Москву Екатерина. В отсутствие палаты лордов зал Собрания, Колонный, становился центром мнений, а не только развлечений.
Дом Благородного собрания встал у подножия Страстного холма так, как сенатская Курия в Риме – у подножия Квиринала, на Форуме.
Неслучайно в пределах Неглинного Верха помещаются обе палаты современного парламента России, из которых нижняя – вплотную к дому Благородного собрания. Поблизости и Городская дума.
Другой патрицианский центр, Английский клуб – по слову Пушкина, «народных заседаний проба», – переезжая, оставался в пределах Неглинного Верха: Страстной бульвар, 15, позже 6, Большая Дмитровка, 11… И наконец остановился в доме Разумовских, едва перевалив водораздельный гребень к Патриаршим (Тверская, 21). Арбат, продолженный до Патриарших, жилой Арбат дворянства, сошелся в клубном доме с общественным Кузнецким Мостом. Дом Разумовских, «дом со львами», сопряг два ареала так, как сопрягает их сама Тверская улица.
Клуб начинался как этнический, действительно английский, но скоро сделался дворянским, даже аристократическим. В легких пушкинских строках насчет народных заседаний схвачено важное, как и в тяжелых тютчевских:
Куда вам в члены Английских палат?
Вы просто члены Английского клоба.
Вот и репетиловский «секретнейший союз», «тайные собранья по четвергам», шумел именно в Клубе, чему немало удивлялся Чацкий. Сатира Грибоедова на декабризм есть одновременно сатира на Английский клуб. Строго мужской, он больше подходил для фронды, аристократической республики, для предпарламента, чем Благородное собрание, где мнения уценивались танцами и флиртом. В Английском клубе мнения уценивались картами и биллиардом, но это не мешало. Напротив, помогало содержанию клуба, ибо в других местах азартная игра не дозволялась. В этом смысле гений клуба – граф Толстой-Американец, король игры. Тронная зала короля именовалась адской или инфернальной комнатой.
Правительство имело здесь шпионов, потому что клуб был в самом деле теневой палатой лордов, искаженным проявлением потребности в такой палате. Потребности не в демократии, а именно в парламентарной аристократии.
(Первоначальный устав клуба подписан, среди прочих, Федором Степановичем Рокотовым, любимым портретистом отставной московской знати, вольного дворянства XVIII века.)
А в этом смысле гений дома на Тверской, конечно, Чаадаев – англоман, аристократ, фрондёр, философ, холостяк. Он жил буквально на два дома, между своей Басманной и Английским клубом, причем и до, и после производства в сумасшедшие.
На Трубе, углом Петровского бульвара и Неглинной (№ 14/29), к услугам заседателей имелся ресторан «Эрмитаж» – совладение Люсьена Оливье. «Издавна в нем собирались (и до ныне) дворяне после выборов и чествовали своих новых избранников», – свидетельствует предводитель московского дворянства, внук Параши Жемчуговой граф Сергей Дмитриевич Шереметев.
Ресторан «Эрмитаж». Открытое письмо
Здесь был изобретен русский салат. Миф Кузнецкого Моста вкуснее с Оливье, салатом и человеком.
Верхи плебейства для своих собраний также предпочли Кузнецкий Мост.
История Купеческого клуба на Неглинной умещается между двумя домами – старым, арендованным (Большая Дмитровка, 17, ныне Музыкальный театр Станиславского) и новым, собственным (Малая Дмитровка, 6, ныне театр «Ленком»).
Итак, Кузнецкий Мост есть сумма иноземного плебейства, республиканского и роялистского, с русским патрицианством и с обогатившимся плебейством, с буржуа.
Французская колония держалась разных политических сторон, и роялизм у эмигрантов, начиная с беглецов от революции, бывал в обыкновении. Но общий вывод из сложения галантереи с католическими храмами и предпарламентом сделался странный. Сделался, собственно, миф.
В Арбате и цари делались частными людьми. Кузнецкий Мост, наоборот, ходит с общественным лицом. Фронда Арбата заострена против Кремля; фронда Кузнецкого Моста бесформенна и безопасна.
В Арбате каждый – царь, царь на Кузнецком – все.
В идее, Кузнецкий Мост не место жительства, но общежития. Общения аристократии между собой – и с плебсом, в том числе заморским.
Поэтому «…бал Благородного собрания, это – толкучка, рынок, открытый вход, открытый для всех: купеческие дочки из Замоскворечья, немки, цирюльники, чиновники и другие шпаки всякие». Такими выражениями капитан Дрозд в романе Куприна «Юнкера» внушает Александрову преимущество Екатерининского института благородных девиц.
Дом института, учрежденного в самом начале XIX века, держит меридиан Неглинной, стоя над слиянием ее истоков, на строгом севере старой Москвы (Суворовская, бывшая Екатерининская, площадь, 2). Чувство юнкера Александрова к Зиночке Белышевой, вспыхнувшее в танцевальном зале института, прообразует множество подобных. Каждое юнкерское училище бывало там раз в год.
Сословное равенство танцующих образует контрапункт к центральной теме Неглинного Верха.
Череда мифов Кузнецкого Моста делается непрерывной с 1812 года, самого французского года русской истории.
Когда гонимое пожаром интендантство Великой армии переместилось из апраксинского дома на Знаменке в окрестность Петровских ворот, оно попало, как считается, в Английский клуб. Который до войны располагал домом князя Гагарина (Страстной бульвар, угол Петровки, 15/29). Но из письма Стендаля другу явствует, что клуб уже горел и офицеры заняли где-то поблизости «красивый белый четырехугольный дом», в котором «по-видимому, жил богатый человек, любящий искусство». Впрочем, Стендаль признается в том же письме, что «маленько пограбил» с товарищами винный погреб клуба.
Бывший (старый) Английский клуб на Страстном бульваре. Фототипия Карла Фишера. 1880-е
Настойчивость, с которой Бейль как персонаж московского предания вселяетс