История Анненковых европейски известна по роману Дюма «Учитель фехтования». Этот запрещенный Николаем I роман – еще один посильный вклад западной беллетристики в русский любовный миф.
Бывший дом Анненковых (справа) на фото 1920-х
Но не в московский. Любовь героев перенесена в Санкт-Петербург, и только на проезде героини в Сибирь является Москва и где-то в ней дом матери героя, «графини» Анненковой.
Случай перемены мужского и женского в неглименской коллизии сословного неравенства и национального различия адресуется в Петровский (бывший Богословский) переулок, 6 и 8. Первый из этих домов принадлежал вдовой княгине Авдотье Семеновне Трубецкой. В 1816 году она вышла замуж за архитектора Бове. Осип Иванович переехал во владение жены, где выстроил второй дом. За год до смерти зодчего старый дом был продан, и чета осталась в новом, совершенно перестроенном впоследствии.
Руководитель воссоздания Москвы после пожара 1812 года, создатель Театральной площади, соавтор здания Большого театра и автор Малого, проектировщик кварталов вокруг исчезнувшей реки Неглинной – словом, оформитель Кузнецкого Моста в годы сложения мифа, Осип Бове сам поместился в миф. Корифей ампира – в ампирный поначалу миф.
Дом Трубецких – Бове. Фототипия Карла Фишера. 1880-е
Осип Иванович Бове на миниатюре работы неизвестного художника
«Москва помешалась: художник, архитектор, камердинер – все подходят, лишь бы выйти замуж», – судила о княгине Трубецкой княгиня Туркестанова.
Конечно, архитектор со времен Петра не равен камердинеру. Петр перевел его из мужиков в чиновники, а Табель о рангах позволяла выслужить дворянство достижением 8-го класса. Навстречу двинулись в архитектуру дворяне по рождению, не исключая столбовых.
И все же разница между супругами Бове огромна. Сын неаполитанского художника стал обладателем нескольких подмосковных и отдаленных поместий, а Трубецкая лишилась княжеского титула, чтобы писаться чиновницей очередного класса.
С Кузнецкого Моста происходила некая Арманс, возлюбленная литератора Василия Петровича Боткина. Эта история принадлежит любовному мифу постольку, поскольку ее увековечил Герцен в «Былом и думах»:
«Сначала я думал, что это один из тех романов в одну главу, в которых победа на первой странице, а на последней, вместо оглавления, счет; но убедился, что это не так…»
Портрет Арманс, писанный Герценом, сошел бы за портрет Полины Гебль и всего типа «благородного плебейства великого города» Парижа в Москве. Боткин решен у Герцена гораздо индивидуальнее, хотя и в нем намечен тип. Тип любомудра, любовника философии, одной ее.
Дом Боткиных сохранился в стороне от Кузнецкого, в Петроверигском переулке (№ 4). Можно сказать, что этот адрес дополняет любовную карту Покровки. Добавить, что сестра Василия Петровича стала женой Афанасия Фета. Впрочем, в доме царил глава семейства, старозаветный купец Петр Кононович, не совместимый ни с какой Арманс.
Еще раз: тема сословного неравенства любовников осложнена и отягощена на Кузнецком Мосту темой национального и конфессионального несходства, как это и должно быть в новой Немецкой слободе.
Когда несходство делалось кричащим, даже Герцен изменял приобретенному демократизму.
Николай Кетчер нашел нищенку Серафиму на какой-то улице между Сокольниками, где он тогда жил, и Новой Басманной, где служил; так что начало этого романа принадлежит Москве яузской. Середина – Арбату, где на Сивцевом Вражке у Кетчера был дом (на месте № 20). В то время аристократической брезгливостью его друзей был испытан на прочность и, кажется, не выдержал испытания весь круг московских западников.
«Между Кетчером и Серафимой, между Серафимой и нашим кругом лежал огромный, страшный обрыв, во всей резкости своей крутизны, без мостов, без брода. Мы и она принадлежали к разным возрастам человечества, к разным формациям его, к разным томам всемирной истории. Мы – дети новой России, вышедшие из университета и академии, мы, увлеченные тогда политическим блеском запада, мы, религиозно хранившие свое неверие, открыто отрицавшие церковь, – и она, воспитывавшаяся в раскольническом ските…»
Семейную старость Кетчеры встретили на Самотеке, в 1-м Волконском переулке (№ 11), и проводили на 2-й Мещанской, в доме, купленном для них Грановским, Щепкиным и Тургеневым (№ 44). Оба адреса принадлежат верховьям Неглинной.
Без Кетчера вообще немыслим любовный миф тех лет, когда ампир сменялся романтизмом. Похититель Захарьиной и свидетель ее брака с Герценом, Николай Христофорович мог стать еще свидетелем тайного венчания Боткина и Арманс, если бы дело не отложилось до Петербурга. Он вообще любил устраивать подобные дела:
«Когда Надеждин, теоретически влюбленный, хотел тайно обвенчаться с одной барышней, которой родители запретили думать о нем, Кетчер взялся ему помогать, устроил романтический побег, и сам, завернутый в знаменитом плаще черного цвета с красной подкладкой, остался ждать заветного знака, сидя с Надеждиным на лавочке Рождественского бульвара».
Вероятнее, Страстного: Кобылины тогда снимали дом Корсаковых, «дом Фамусова». Но ошибка Герцена лежит в пределах Неглинного Верха.
Будущий издатель «Телескопа» Николай Иванович Надеждин учительствовал в доме Сухово-Кобылиных. Предметом его «теоретической любви» была Елизавета Васильевна, сестра будущего драматурга и сама будущая писательница под псевдонимом Евгения Тур. Псевдоним будет образован от фамилии мужа, графа с характерным для Кузнецкого Моста именем Анри Салиас де Турнемир.
Пожалуй, Надеждин в «доме Фамусова» выглядит Молчалиным, хоть и в отсутствие Чацкого. Тема неравенства в этой истории наглядна: Надеждин был поповичем, Кобылины имели общих предков с Романовыми. Юный брат Елизаветы, Александр Сухово-Кобылин, сказал по поводу Надеждина: «Если бы у меня дочь вздумала выйти за неравного себе человека, я бы ее убил или заставил умереть взаперти».
Убил ли Сухово-Кобылин Луизу Симон-Деманш, мы не узнаем никогда.
Роман завязался в Париже в 1841 году. На следующий год Луиза приехала в Москву, зная, что останется только любовницей аристократа, и поступила модисткой в магазин мадам Мене на Кузнецком Мосту. Рядом, на Рождественке, Кобылин снял для нее квартиру (в доме № 8, недавний снос).
Через три года Луиза уже формальная владелица винного магазина, фактически принадлежащего Кобылину. Она записывается в московское купечество, переезжает на Никольскую, в Чижевское подворье (№ 8).
Александр Васильевич Сухово-Кобылин на портрете работы Василия Тропинина. 1847
Дом Гудовича (в глубине, по левой стороне улицы, со скругленным углом) на литографии Джузеппе Дациаро по оригиналу А. Деруа. Середина XIX века
Сам Александр Васильевич живет у графов Сухтеленов в Большом Кисловском переулке (№ 4). В 1847 году снимает две квартиры, для Луизы и себя, в доме графа Гудовича на Тверской (современный адрес Брюсов переулок, 21). Так из Арбата, с Кисловки, герой перемещается через Успенский Вражек на самую границу ареала Кузнецкого Моста.
При реконструкции Тверской в улицу Горького дому Гудовича выпало не погибнуть, но отъехать в переулок. Вероятно, инженерам было интересно передвинуть дом вверх по рельефу. Протянувшийся вдоль переулка дом Гудовича принадлежал до переезда неглименскому склону и склону Успенского Вражка одновременно, сопрягая ареалы прибавленного Арбата и Кузнецкого Моста. Ареалы, олицетворенные аристократом Кобылиным и приезжей Луизой.
И снова наугольный дом как поместилище любовного предания!
Его полуротонда выходила прежде на угол Тверской. Как она выглядела до надстройки и перелицовки, около времени трагедии, видно на литографии.
…Квартал перед ротондой занимает скромный корпус на месте правой части современного дома № 9 по Тверской. Здесь, в усадьбе Плещеевых, жил в 1790-е годы вернувшийся из-за границы Карамзин. Плещеевы суть адресаты «Писем русского путешественника», здесь же и написанных. И здесь же родилась «Бедная Лиза». У Плещеевых Карамзина нашла писательская слава, а он нашел у них жену, Елизавету Ивановну Протасову, сестру хозяйки дома. От усадьбы не осталось ничего.
Но поразительно сходство судеб бедной Лизы и бедной Луизы. Фабулы двух историй совпадают в главном: сословное неравенство, нежелание знатного барина жениться на соблазненной и ее гибель.
…«Дом Гудовича очарователен», – писал Кобылин. Однако года через два он переехал в собственный, приобретенный на Страстном бульваре дом (№ 9), в нескольких шагах от памятного с молодости «дома Фамусова». Бедная Луиза осталась у Гудовичей. Фигуры будущей трагедии заняли места. Меж ними пролегла не просто Тверская улица, но пропасть: Кобылин переживал роман с ровней, Надеждой Ивановной Нарышкиной, замужней светской львицей. Предполагают, что убийству предшествовало объяснение между участниками треугольника в доме героя на Страстном бульваре.
Бывший дом Гудовича (перестроенный) на фото Гринберга. 1907
В самом начале следствия Нарышкина справила заграничный паспорт и беспрепятственно уехала. В Европе родила дочь Сухово-Кобылина, названную… Луизой. А овдовев, стала женой Дюма-сына.
Согласно ответам Кобылина на допросные пункты, вечер 7 ноября 1850 года он провел у Нарышкиных. Луиза исчезла из дома Гудовича тем же вечером или ночью. Кобылин стал искать ее наутро, искренне тревожась – либо делая себе алиби. Получилось – наводя на себя подозрения. Хотя тело нашли на Ходынском поле, одно из орудий убийства было домашнее: утюг.
Луизу отпели в церкви Святого Людовика на Малой Лубянке и погребли на Немецком кладбище (могила утрачена).
Сторонники виновности Кобылина считали местом преступления дом на Страстном. На досках задней лестницы полиция нашла кровавые следы. Хозяин отвечал, что это повар резал курицу. Сегодняшним криминалистам было бы легко проверить это и закончить дело.