м Котлы.
Марина Мнишек спаслась от убийц мужа, как рассказывали, под юбками своей придворной дамы. Правительство царя Василия IV выслало ее в Ярославль. Два года спустя Марина получила разрешение вернуться на родину, но предпочла вернуться на историческую сцену.
История второго Самозванца и Марины выросла на почве нового деления земли, на черной половине этого деления, на стороне темного полуцарства, воровского удела, в черте очередного опричного двора – Тушинского лагеря, по-грозненски восставшего на Кремль.
Там, в устье Сходни, выше археологического горизонта не осталось ничего, кроме названия «Царикова гора» на месте терема Лжедмитрия. Впрочем, забыто и название.
Марина Мнишек на польском портрете
Лжедмитрий I и Лжедмитрий II на польских портретах
Марина прибыла в Тушинский лагерь в декабре 1608 года и публично признала нового Самозванца своим мужем. После распада лагеря она последовала за Лжедмитрием в Калугу. Убийство Самозванца в 1610 году сделало Марину главой калужских тушинцев. Вскоре она родила сына, нареченного царевичем Иваном Дмитриевичем.
Еще в Тушине завязался роман Марины с атаманом Иваном Заруцким, который напоследок сделает ее «царицей астраханской».
Только в 1614 году войска царя Михаила положат конец новому астраханскому «царству» и его «династии». Безвинный младенец Иван будет казнен в Москве, а Марина – «женщина, потерявшая смерть», – найдет ее в башне Коломенского кремля.
Часть V. Семнадцатый век
Сани знатной женщины. Рисунок Адама Олеария. 1630-е
Второе, некалендарное начало столетия выдалось тишайшим. Средневековая традиция преодолела кризис Смуты, и любовная сюжетика вернулась в царский дом. Из Речи Посполитой потянулись знатные невольники, из отдаленных монастырей – невольные постриженники и постриженницы; но ни те, ни другие, ни военные вожди – спасители Отечества не вовлеклись в любовный миф.
Зато в середине века начался литературный поиск родового мифа столицы. Писатели киево-могилянской традиции предложили на усмотрение новой царствующей династии несколько версий Сказаний о начале Москвы. Именно из этих текстов, а не из хроник XII века, вышли мифический боярин Кучка с дочерью своей Улитой, отдаваемой Андрею Боголюбскому, и другая Улита, отданная автором Даниилу Суздальскому.
Это в текстах; а в жизни шансы мифу давали смотрины государевых невест – и теремное одиночество царевен, которые во множестве рождались у Романовых.
Михаил Романов уже звал Марию Хлопову невестой и держал в «верху», то есть во дворцовых покоях. Как бывало в подобных случаях, ей даже переменили имя. Но царедворцы-интриганы Салтыковы угостили нареченную Анастасию леденцами. Легкого отравления было достаточно, чтобы заподозрить у девушки «черную немочь». Семейство Хлоповых отправилось в Сибирь, затем было возвращено, а Салтыковы, чья вина открылась, сосланы в свой черед.
Но государь женился на другой.
Годы спустя, после смерти двух младших сыновей и, вероятно, в опасении за жизнь наследника, царь Михаил попробовал устроить счастье дочери Ирины. В начале 1644 года в Москву приехал названый жених царевны, снова королевич Датский, граф Шлезвиг-Гольштейнский Вольдемар.
В Кремле, на старом Борисовом дворе, то есть на боярском дворе Годуновых, ему срубили новые хоромы, в три яруса и с переходами к царю. В этих стенах и переходах королевич, твердый в неправославии, прожил полтора года. Прожил не видя царевны, в спорах о вере с царем и с царевичем, то принимая их в саду, то нанося ответные визиты, переписываясь с патриархом через пастора и добиваясь отпуска на родину.
Однажды, на четвертом месяце такого жениховства, Вольдемар решился проложить себе путь на свободу вооруженной рукой. Стычка королевича и тридцати его слуг со стрельцами в Тверских воротах Белого города, а потом и в Кремле, вызвала царское неудовольствие. Но не более того.
Зато царевич Алексей со временем по-братски расположился к принцу и вскоре после своего восшествия на трон отпустил его.
Историк Москвы Галина Науменко считает, что поначалу для Вольдемара готовили огромные палаты на Покровке, в той части улицы, которая теперь зовется Маросейкой. Палаты принадлежали торговому датскому резиденту Давиду Рутцу и были среди богатейших и крупнейших в городе.
Палаты Рагузинского на бывшем дворе Рутца. Чертеж начала XVIII века из Альбома Фридриха Берхгольца
На этом месте существуют действительно огромные палаты, но построенные через полстолетия от королевича (Маросейка, 11). Впрочем, Науменко полагает, что палаты Рутца сохранились в теле этого дома.
Легкость, с которой заезжие принцы обогащают московский любовный миф своими приключениями, не случайна. Иноземец, иноверец, лицедей и просветитель суть резиденты Нового времени в Средневековье. Они легко становятся первыми любовниками.
Или хотя бы очевидцами любовных приключений. В самом деле, это иноземцы в книгах и записках мифологизируют древнейшие любовные истории России.
Если первыми могильщиками старины были опричники и сам опричный царь, то иноземцы подготовили вторую, петровскую опричнину, хоть и не называвшуюся этим старым именем. В XVII столетии иное города явилось как западное. А опричнина и есть иное города, земля иная, в иной же земле живут иноземцы. Московской земщине противостала иноземщина.
Московский Запад угнездился на яузском востоке, в первой Немецкой слободе, еще по воле Грозного. Из разоренной в опричнину и в Смуту слободы «немцы» перебрались поближе, в город, в окрестности Покровки. Сама Покровка послужила им дорогой с Яузы. Резидент Рутц был одним из них. Пришельцы даже заводили во дворах моленные дома.
Первую жалобу царю и патриарху на инославное строительство подали причты церквей Космы и Дамиана (Маросейка, 14) и Николая Чудотворца, что в Столпах (Армянский, бывший Столповский, переулок, место дома № 4). В 1652 году иноверцам было указано прежнее место: возобновленная Немецкая слобода. Но те, для кого сделали исключение – главным образом царские фармацевты и врачи, удержали на Покровке атмосферу иной земли.
В этой атмосфере и на этой земле, напротив столпа традиции – церкви Николы в Столпах, жил знаменитый боярин Артамон Сергеевич Матвеев, столп правительства. Его палаты, описанные иностранцами как лучшие среди боярских, как «изящнейший дворец», до конца XVIII века сохранялись на месте нынешнего дома № 9 в Армянском переулке.
Церковь Николы в Столпах. Справа – мавзолей Артамона Матвеева. Фото Ивана Барщевского. 1880-е
Артамон Сергеевич Матвеев на портрете работы И. Фоллевенса Старшего
«Артамон больше всех жалует иностранцев… – писал один посланник, – так что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением.» В матвеевских палатах можно было видеть изображения святых немецкой живописи и часы.
Когда бы только это. Боярин царя Алексея, глава Посольского приказа был женат на обрусевшей англичанке по фамилии Гамильтон. Достаточно, чтобы считать палаты Артамона хронологически первым достоверным адресом частного любовного мифа Москвы.
Но и царская любовь не замедлила явиться по указанному адресу. Москва всегда считала, что царь Алексей Михайлович высмотрел Наталью Кирилловну Нарышкину, будущую мать Петра Великого, в доме ее воспитателя Артамона Матвеева.
…Первой избранницей царя, за четверть века до явления Нарышкиной, едва не стала Афимья Всеволожская. Но повторила участь Хлоповой. Исход смотрин в пользу дочери касимовского воеводы противоречил планам царедворцев. Врач государя англичанин Киллинс записал слух (снова записки иностранца!), что обморок Афимьи, случившийся на обручении, был следствием интриги. Что глава правительства боярин Борис Иванович Морозов приказал потуже завязать венец на голове невесты.
Обморок сочли падучей немочью, отца Афимьи били кнутом за сокрытие порчи. Колдуна, наведшего порчу, нашли среди холопов дяди государева, боярина Никиты Ивановича Романова. Всеволожские отправились в Сибирь.
Лишь восемь лет спустя осиротевшая Афимья получила разрешение вернуться, скончалась и погребена в Касимове. Как говорят, с царским кольцом на пальце.
А царицей стала Мария Ильинична Милославская, предложенная Морозовым, который через десять дней после царя женился на ее сестре.
Легенда о знакомстве вдового царя с Нарышкиной в доме Матвеева изложена, конечно, иноземцем, голштинским немцем Штелином. Опровергая Штелина, Пыляев пишет, что в апреле, а не в сентябре 1670-го, и не за один день, а после полугода наблюдений, после девятнадцати ночных обходов «верховых почивален», Алексей Михайлович сделал свой выбор:
Царь Алексей Михайлович. Царский титулярник, 1672
Царица Наталья Кирилловна
«В шести палатах наверху во дворце ложились на постелях по нескольку девиц, подле каждой стояли ближние ее родственницы. Девицы, раскидавшись на мягких пуховиках, спали, т. е. притворялись спящими. Царь обходил неспешно, любуясь на красавиц. Дохтуры свидетельствовали, нет ли тайной скорби (болезни). Затем, по окончании осмотров, царь объявлял избранницу…»
Штелин не отрицает смотрин, но говорит, что после встречи у Матвеева царь просто отдал дань традиции.
История борьбы Нарышкиных и Милославских после смерти царя Алексея не входит в нашу тему. Заметим только, что соседом Артамона был Иван Михайлович Милославский – глава фамильной партии, держатель старины и кукловод стрелецкого восстания 1682 года. Предполагают, что ему принадлежали существующие палаты в Армянском переулке, 11. Брошенный на алебарды Артамон Матвеев и умерший в своей постели Милославский были даже похоронены рядом, у Николы в Столпах.