— Я вижу, друг мой, ты сегодня не в настроении, — заявила я, закрывая учебник. — Поэтому мы на сегодня закончим. К следующему разу сделаешь то-то и то-то. А сейчас — урок окончен.
Ученичок пробубнил что-то вроде того, что нефиг на него мою работу сваливать, но вид у него был слегка обескураженный, поэтому я решила, что счёт один-один. На выходе мамашка, морщась, как от кислого, протянула мне мой несчастный конверт, и я, не глядя, сунула его в сумку. Только дома я обнаружила там вместо восьми долларов шесть. Стерва. И когда только успела вытащить за «недоданное» время. А как насчёт прибавки за вредность?
Видит Бог, я бы завязала с этими уроками в тот же день. Черт с ними, с восемью долларами! И хотела заявить об этом Марине, но не могла дозвониться, а на следующий день забыла, а потом мне в школе выдали аванс, и это был караул.
То есть полный караул. То есть я такого даже во сне не могла представить. А я, дура, так ещё ждала этой первой настоящей зарплаты! Думала, брюки куплю приличные… Какие брюки? Того, что я получила, не хватило бы даже на еду, причём по Марининым, а не по моим прежним меркам. Даже если представить, что аванс — это лишь треть всей зарплаты. И действительно выходило, что восемь урочных долларов — очень даже большие деньги.
Только поэтому я решила заткнуться на время в тряпочку и попробовать ещё раз. Пожалела я об этом сразу же, как только вошла в треклятую квартиру. Этот раз пришёлся на пятницу, и у оболтуса в комнате — будто его самого было мало — сидело ещё трое таких же, и все они с интересом меня разглядывали.
— Олеся Андреевна! — повернулась я к мамашке, которая, к счастью, ещё не успела уйти в глубины квартиры. — Как это понимать?
— А что тут понимать? — пожала она плечиками. — К Вовочке пришли друзья. Вы позанимаетесь, они его подождут. Немножко послушают, им тоже будет полезно, правда, ребята?
Ребята ответили дружным радостным гоготом. Идти в эту клетку с тиграми было совершенно немыслимо. И вообще, какого черта! Я взвилась.
— Значит, так, Олеся Андреевна, — обратилась я к мамашке тоном, каким обычно ставила на место нерадивых продавщиц в бутиках. Такие, правда, встречались мне нечасто. — Я вижу, вы не до конца понимаете всю серьёзность, я бы даже сказала, трагедию вашего положения. Тем хуже для вас.
Тут я развернулась и гордо направилась к двери. Опешившая мамашка — черт, прямо приятно было смотреть — потрусила по бесконечному коридору за мной.
— А что, что такое, Марина Михайловна? Какая трагедия? — голос был растерянный, я бы даже сказала, заискивающий. Ну точно как продавщица. А может, она ей и была в прошлой жизни? Тем более надо держать тон.
— Трагедия, — сурово продолжила я, глядя на неё сверху вниз, хотя была того же роста, — в том, что сейчас ноябрь. Даже конец ноября.
— Ну и что? — не поняла она.
— В это время вы уже не найдёте ни одного приличного преподавателя для вашего, — тут я сделала лёгкую презрительную гримасу, — мальчика. Все стоящие педагоги набирают учеников для подготовки в институты с сентября. То есть, конечно, многие берут потом и с июня, для экспресс-подготовки, но это, — и я снова смерила её взглядом, — не ваш случай.
Я остановилась, вздохнула, пожала плечами, — а мамашка глядела мне в рот, как зачарованная, — и продолжила:
— Ваш мальчик не может грамотно написать двух слов. И плохо обучаем. И, если уж об этом зашла речь, обучаться в принципе не желает. Я понимаю, что вы можете заплатить за поступление сколько угодно. Вы и заплатили бы, и заплатите, будьте спокойны, но это — сочинение. Письменный экзамен. Его надо хоть как-то написать. А он не сможет. И никто его за месяц этому не научит.
— Но почему же за месяц? — проблеяла мамашка. — Сейчас ноябрь, вы сами сказали. Ещё полгода, время есть.
— Время есть, — отрезала я. — Преподавателя нет.
— А вы?
— А я от вас ухожу. При таком отношении к занятиям я не вижу смысла тратить на вас своё время. Оно у меня, знаете, денег стоит.
И я потянулась за пальто.
Олеся Андреевна уцепилась за слово «деньги», как за последнюю соломинку.
— Марина Михайловна, подождите! Я поняла. Если мало, я вам прибавлю. Пусть будет пятнадцать, двадцать долларов за урок. Я знаю, я мало вам платила, я думала, что по знакомству… Мы это исправим…
Честно говоря, соблазн остаться у меня был. И даже не ради себя, а ради Марины. Но я его поборола.
— Нет, Олеся Андреевна, — гордо изрекла я. — Тут дело не в деньгах.
— Я ему скажу! Я с ним поговорю! Он извинится! Владимир, иди сюда немедленно! — закричала она.
Но я не стала дожидаться окончания сцены и покинула игровое поле. И всю дорогу до дома у меня было хорошее настроение. И дома какое-то время тоже. А потом я стала думать, где добыть денег. Вернее, как.
И в самом деле, как может женщина средних лет заработать немного денег? Так, чтобы хватило на приличные брюки, и куртку, и пару кофточек, и ещё сумку, и апельсиновый сок по утрам, и… И это уже получается не так уж немного. А все равно — где?
Что я умею делать? Я раньше думала, что вообще ничего, а оказалось, что могу учить детей литературе. Смешно, но у меня действительно получилось неплохо. Так мне, по крайней мере, кажется. Мы с ними разговариваем, им интересно, и даже с программой я успеваю. Вот тут недавно в шестом классе читали Марка Твена, «Принц и нищий», так было интересно. Мне — потому что я неожиданно увидела в этой истории сходство с собственной жизнью, а детям — не знаю уж, почему. Может, потому что они видели, как интересно мне…
Впрочем, это я отвлеклась. Дети — это отлично, но денег в школе не заработаешь. А оболтусов по домам я, как выяснилось, ещё учить не могу — опыта не хватает. Или не наголодалась ещё в должной мере. И что тогда остаётся?
Можно, конечно, попытаться устроить в школе революцию, переизбрать как-нибудь директрису, основать там какой-нибудь, к примеру, лицей, набрать хороших учителей, поднять всем зарплату… Только это когда ещё будет. Сплошная маниловщина, да и денег на все нужно. Нет, как это все-таки люди умеют денежку добывать? Вот Валька. Он всегда это как-то умел, даже ещё студентом. Почему он умел, а я нет? Может, меня чему-то не тому учили?
Стоп. А действительно, меня же учили-учили… И мне так нравилось. Искусствоведение… Эллада, Византия… Марк Твен и Булгаков… Ну почему все это никому не нужно? Не может такого быть. Надо просто (как это Валька называл?) найти правильные рынки сбыта.
Самое смешное, что я их нашла. Вернее, я на них почти наступила. Выходила утром из подъезда и поскользнулась на глянцевой журнальной обложке, валявшейся на тротуаре. И тут меня осенило. Я вспомнила, как кто-то когда-то при мне говорил, что в таких журналах платят вполне приличные гонорары. Что за статью можно получить до нескольких сотен долларов, если повезёт. Тогда-то я даже в голову не взяла, но сейчас… А ведь действительно… Я могу написать что-нибудь эдакое в какой-нибудь дамский журнал. Что-нибудь такое… Изящное… Об искусстве… Ну, например, об искусстве одеваться. Чтоб на гроши и красиво.
Про гроши я, конечно, писать не стала, но идея меня захватила. Я просидела три вечера, извела две Марининых тетрадки в линейку и в конце концов породила некий, как мне казалось, вполне удобочитаемый текст. И даже примерно себе представила, в какой журнал это пойдёт. Все-таки в прошлой жизни я тоже была не совсем уж чужда глянцевого блеска.
Ещё неделя ушла у меня на то, чтобы привести чёртов текст в печатный вид. Я совершенно не имела никакого представления о том, в каком виде принимают в журналах рукописи, но уж, наверное, не в тетрадках в линейку. Ближайшая знакомая мне пишущая машинка стояла в школьной канцелярии, и мне потребовалась коробка конфет и куча вранья, чтобы уговорить вреднющую секретаршу допустить меня к драгоценному агрегату. И ещё все окна на неделе, чтоб напечатать все это, стуча двумя пальцами по западающим клавишам и закрашивая опечатки белой мазилкой.
Но вот все мучения позади, адрес редакции вычитан в журнале на стойке у метро, и я, в своём единственном условно-приличном одеянии, с бьющимся сердцем и мятыми листочками в сумке, после уроков тащусь туда, чтобы пристроить «творение».
Редакция размещалась в здоровенном серо-стеклянном здании на умеренной окраине Москвы. Кроме неё в том же здании находилось, наверное, ещё полсотни разнообразнейших контор, фирм и лавочек, а порядка в расположении не было никакого, не говоря уж об указателях. Я просто взмокла, носясь по бесконечным коридорам и лестницам. Спрашивать кого-либо было бесполезно. Все, начиная с охранника на входе, скрупулёзно записавшего мои паспортные данные в здоровенную амбарную книгу, давали мне какие-то абсолютно разноречивые указания, которые к тому же оказывались неверными. В общем, когда я нашла, наконец, нужную дверь, я была так счастлива, что почти забыла, зачем я, собственно, сюда пришла.
Но мне быстро напомнили. Редакционная приёмная оказалась большой комнатой с окнами во всю стену, несколькими выгороженными кабинками, в которых кто-то шуршал и переговаривался, и блестящим секретарским столом, на котором громоздилось несколько телефонов, высились какие-то папки и мерцал экраном компьютер. За столом сидела стильно подстриженная, ярко накрашенная и модно — насколько я могла оценить — одетая девица лет двадцати пяти.
— Вы к кому? — сурово спросила она меня.
— Знаете, — неуверенно начала я, — я тут написала статью…
— На тему? — с сомнением приподняла бровь девица.
— Это не скажешь в двух словах… В общем, если кратко… Наверное, влияние византийских нравов на современную высокую моду… — я сбилась и замялась.
У девицы обе брови поднялись так высоко, что совсем скрылись под лаковой чёлкой. В общем-то я, наверное, могла её понять. Приходит тут сомнительного вида тётка, одетая чуть лучше бомжа, и несёт что-то про современную моду. Да ещё Византия с её нравами… Зря я связалась.
— Не актуально, — подтвердила мои сомнения пришедшая в себя девица. — И потом, мы не берём сейчас статьи, у нас портфель полон.