Davidwache an der Reeperbahn. Это полицейское управление Гамбургского порта. Именно они и занимаются делами, связанными с контрабандой. Но этого, как мне кажется, он делать не хотел. Даже не согласился с моим предположением, что эти дела могут быть связаны с контрабандой.
– Так что он все-таки сказал вам?
– Он говорил только, что располагает информацией о преступной деятельности, осуществляемой по адресу в Вандсбеке, хотя, конечно, он не знал, что это происходит именно в Вандсбеке. Он знал, что это происходит в Гамбурге.
– На Оскарштрассе, 15? – спросила Барбара.
– Вы нашли этот адрес в его вещах? У меня он тоже есть. Да, это там. И мы там были, но ничего не нашли.
– Выходит, он пошел по ложному следу? А может быть, он перепутал город в Германии?
– Сейчас это выяснить невозможно, – ответил Кройцхаге. – Возможно, он был прав, говоря о незаконных делах, но Оскарштрассе, 15 – это большой многоквартирный дом, примерно на восемьдесят квартир с замком на входной двери. У нас не было повода осматривать квартиры, да мы и не смогли бы сделать этого на основании необоснованных подозрений джентльмена, звонившего из-за границы.
– Необоснованных подозрений?
– У мистера Кураши не было никаких реальных фактов, сержант Хейверс. А если и были, то он не желал поделиться ими со мной. Но, принимая во внимание его убежденность и искренность, я на два дня установил наблюдение за домом. Он расположен рядом с Eichtalpark, поэтому было легко разместить моих людей незаметными. Но у меня не было людей на то, чтобы… как вы это называете… сидеть у дома?
– Взять дом под наблюдение?
– Так говорят в Америке. Да, это так. У меня не было финансовых средств для того, чтобы взять под наблюдение такой большой дом, как Оскарштрассе, 15, на время, достаточное, чтобы выяснить, происходит ли там какая-либо противоправная деятельность. Нет, боюсь, у меня практически не было перспектив.
Позиция не такая уж неразумная, подумала Барбара. Несомненно, врываться в частные дома и квартиры людей считается в послевоенной Германии делом невозможным.
Но тут она неожиданно вспомнила.
– Клаус Рохлайн, – быстро произнесла она.
– Да? Он кто?.. – Кройцхаге сделал вежливую паузу.
– Это один человек, живущий в Гамбурге, – пояснила Барбара. – У меня нет его адреса, но есть номер телефона. Интересно, не проживает ли он на Оскарштрассе, 15?
– Это, – ответил Кройцхаге, – вполне допустимо. Но помимо этого…
Он достаточно хорошо владел искусством придавать своему голосу печальные интонации и продолжал говорить ей – печальным голосом человека, отлично информированного о том, на что способны другие люди, – о том, что там, у них, есть множество мест, где процветает противоправная деятельность, которая, возможно, захватывает и страны вокруг Северного моря, связывая Англию с Германией. Проституция, выпуск контрафактной продукции, торговля оружием, терроризм, экстремизм, промышленный шпионаж, ограбление банков, воровство… Опытный полицейский не ограничивает свои подозрения контрабандой в делах, связывающих криминальным образом две страны.
– Это я пытался внушить мистеру Кураши, – добавил он, – так что он, возможно, понял, насколько трудна задача, которую он просил меня выполнить. Но он настаивал на том, что расследование дел на Оскарштрассе, 15, дает нам информацию, достаточную для ареста. Но увы, сам мистер Кураши никогда не был на Оскарштрассе, 15. – Барбара слышала, как он вздохнул. – Расследование? Некоторые люди не понимают, как законодательство регулирует то, что полицейский может и чего он не может.
Истинная правда. Барбара вспомнила полицейские телесериалы и программы, в которых копы выбивают признания из подозреваемых, превращая их максимум в течение часа из дерзких жлобов в жалобных придурков. Она издала горлом звук, означающий ее согласие с услышанным, и спросила, проверял ли он связи Клауса Рохлайна.
– Я сама тоже звонила ему, – объяснила Барбара, – но чувствую, что мне он не позвонит.
Кройцхаге заверил ее, что сделает все, что сможет. Она повесила трубку. А потом некоторое время просто лежала на кровати, чувствуя, как отвратительное покрывало впитывает влагу с ее спины и с ног. Почувствовав, что силы начали возвращаться к ней, она прошла в ванную и встала под душ, слишком горячий даже для того, чтобы она могла развеселить себя пением попурри из старых рок-н-роллов.
Глава 20
Вечер после ужина закончился для Барбары прогулкой на Балфордский пирс. Очередное приглашение последовало со стороны Хадии. В обычной для нее импульсивной манере девочка объявила:
– Вы должны пойти с нами, Барбара. Мы идем на пирс, папа и я, и вы тоже должны пойти с нами. Папа, ведь правда, Барбара должна пойти с нами? Будет же намного веселее, если Барбара пойдет с нами.
Она прижалась головой к отцу, который с серьезным лицом слушал приглашение дочери. В обеденном зале, кроме них, уже никого не было, а они заканчивали sorbet-du-jour. В этот вечер подали лимонное мороженое, и они старались покончить с ним как можно скорее, пока жара не превратила его в жидкое месиво. Хадия, разговаривая, размахивала в воздухе ложкой, отчего вся клеенка на столе была заляпана кляксами лимонного цвета.
Барбара предпочла бы посидеть спокойно на газоне и посмотреть на море. Смешаться с потной толпой искателей развлечений, вдыхать неприятный запах их тел и чувствовать, как собственное тело вновь покрывается патиной пота – без всего этого Барбара могла бы обойтись. Но Ажар был погружен в течение всего ужина в глубокие раздумья, а потому позволил своей дочери беззаботно говорить о чем угодно и столько времени, сколько та пожелает. Такое поведение было ему совершенно не свойственно, и Барбара была уверена, что оно связано с новостью, которую узнал Муханнад перед уходом из отеля, и с тем, о чем они говорили в машине перед расставанием. Поэтому она решила прогуляться на пирс с Ажаром и его дочкой и постараться выведать у отца, что произошло между ним и его кузеном.
В десять часов они добрались до пирса и сразу смешались с толпой шумных загорелых людей. Ноздри Барбары сразу защекотала едкая смесь запахов солнечного лосьона, пота, жареной рыбы, гамбургеров, попкорна. Шум был еще более оглушительный, чем днем, – возможно, потому, что близился час закрытия аттракционов, и зазывалы во всю мочь старались завлечь посетителей к себе. Привлекая к себе внимание, они громко кричали, соблазняя прохожих на то, чтобы покидать шары, кольца или пострелять в уток. Чтобы быть услышанными, зазывалам приходилось перекрикивать каллиопу, играющую у каруселей, не говоря уже о свистках, хлопках выстрелов, грохоте сталкивающихся электромобилей, трелях и звонах игровых автоматов, установленных в павильоне.
Хадия, держа своих спутников за руки, направилась именно в этот павильон.
– Как весело, как весело! – щебетала она и, казалось, совершенно не обращала внимания на то, что ее отец и подруга не обмолвились ни единым словом.
По обеим сторонам павильона стояли лоснящиеся от пота люди: одни, вцепившись руками в джойстики, другие, приникнув к автоматам для игры в пинбол. Никто, казалось, не замечал царившего вокруг оглушительного шума и грохота. Маленькие дети со смехом и криками сновали среди игральных автоматов. Группа подростков, ободряемых восхищенными криками своих подружек, соревновалась в виртуальных автогонках. Пожилые дамы, сидевшие в ряд за столом, играли в бинго[110]. Номера выкрикивал в микрофон человек в клоунском облачении и с гримом на лице, который расплылся от жары так, что превратил ведущего игру в урода из страшной сказки. Барбаре бросилось в глаза, что среди находящихся в павильоне людей не было ни одного азиата.
Хадия, казалось, не обращала внимания ни на что: ни на шум, ни на запахи, ни на жару, ни на толпу, ни на то, что она принадлежала к той части общества, которая именуется национальным меньшинством. Она, отпустив руки отца и Барбары, сновала, пританцовывая, из стороны в сторону.
– Крановый захват! Папа, смотри, крановый захват! – с восторгом закричала она и тут же бросилась к стенду, на котором стояло это заинтересовавшее ее устройство.
Когда они подошли к ней, девочка стояла вплотную к корпусу машины, прижав нос к стеклу и стараясь получше рассмотреть содержимое ящика с призами, наполненного мягкими игрушками: розовыми поросятами, пятнистыми коровами, жирафами, львами, слонами.
– Жираф, жираф, – напевала она, показывая пальчиком на игрушку, которую отец должен был выиграть для нее. – Папа, ты можешь выиграть жирафа? Он так ловко управляет крановым захватом, Барбара. Вы сейчас сами увидите. – Прыгая на одной ножке, она схватила отца за руку и потащила к устройству. – А когда ты выиграешь для меня жирафа, выиграй что-нибудь для Барбары. Папа, выиграй для Барбары слона. Помнишь, ты выиграл слона для мамы? Помнишь, я еще разрезала его? Я сделала это нечаянно, Барбара. Мне тогда было пять лет, и я играла в ветеринара. Ему надо было сделать операцию, но из него вылезла вся набивка, когда я его разрезала. Мама так разозлилась на меня из-за этого. Она долго кричала. Ты помнишь, папа?
Ажар не ответил. Он сосредоточил все внимание и все усилия на крановом захвате. И делал это так, как, по мнению Барбары, должен был делать: с таким упорством и так сосредоточенно, как обычно делал все свои дела. Он не захватил ничего ни в первую, ни во вторую попытки. Но хладнокровие не изменило ни ему, ни его дочери.
– Это он разминается, – таинственным шепотом сообщила Барбаре Хадия. – Он всегда вначале разминается. Верно ведь, папа?
Ажар начал следующую попытку. На третий раз он быстро вывел кран в нужное положение, ловко выбросил захват и сжал им жирафа, которого ждала дочь. Хадия издала восторженный крик и схватила маленькую мягкую игрушку с такой радостью, словно это был подарок, о котором она мечтала все восемь лет своей жизни.