Барбара понимала, что, если она задержится на границе промышленной зоны, он непременно ее заметит, а поэтому вернулась на шоссе А120 с намерением поездить по территории и посмотреть на таинственный склад вблизи, когда Руди уедет. Но пока она ехала по шоссе, ища разворот в обратном направлении, ее внимание привлекло большое каменное здание, стоящее в стороне от дороги на краю подковообразного проезда. На дорожном указателе, направленном на это здание, старинной вязью было выведено: ОТЕЛЬ «ЗАМОК». Она сразу вспомнила рекламный буклет, найденный в номере Хайтама Кураши, и повернула на парковку у входа в отель, намереваясь убить второго зайца выстрелом из ружья, которое милостивая судьба вложила ей в руки.
Профессор Сиддики оказался совсем не таким, каким его представляла себе Эмили Барлоу. Она ожидала увидеть мрачного человека средних лет с черными зачесанными назад волосами, открывающими высокий лоб интеллектуала, с угольно-черными глазами и кожей цвета табака. Однако человек, появившийся перед ней в сопровождении детектива Хескета, доставившего его из Лондона, оказался почти блондином с почти серыми глазами, а по цвету кожи скорее походил на жителя Северной Европы, нежели на азиата. На вид ему было чуть за тридцать, он обладал хорошим ростом, хотя был, наверное, не выше высокорослой Эмили, а крепким телосложением походил на борца-любителя.
Профессор улыбнулся, заметив, как быстро первоначальное удивление на ее лице сменилось безразличием, и, протянув руку для приветствия, сказал:
– Мы не все вылеплены по одной модели, инспектор Барлоу.
Не в правилах Эмили было сразу же раскрывать себя, в особенности перед незнакомым человеком, поэтому она, пропустив мимо ушей его реплику, сказала озабоченным тоном:
– Очень хорошо, что вы прибыли. Хотите освежиться с дороги, что-нибудь выпить, или мы сразу же приступим к беседе с мистером Кумаром?
Сиддики попросил грейпфрутового сока, и пока Белинда Уорнер ходила за ним, Эмили объяснила ситуацию, в которой предполагалось воспользоваться помощью лондонского профессора.
– Я буду записывать на пленку всю беседу, – сказала она в заключение. – Я стану задавать вопросы по-английски, вы – их переводить; мистер Кумар будет отвечать, вы – переводить его ответы.
Сиддики оказался достаточно проницательным для того, чтобы должным образом предупредить Эмили.
– Вы можете положиться на мою честность, – заявил он. – Но поскольку мы никогда прежде не встречались, я думаю, что вы предусмотрели какую-либо систему проверки адекватности перевода.
Объяснив ему основные правила и коротко упомянув о некоторых деталях предстоящей работы, Эмили повела профессора на встречу с его соотечественником.
Ночь, проведенная в камере, не способствовала улучшению внешнего вида Кумара. Во всяком случае, он был еще в большем отчаянии, чем накануне днем. И что хуже, от него нестерпимо воняло потом и калом – похоже, его кишечник опорожнился без ведома хозяина.
Сиддики, взглянув на него, тотчас же обернулся к Эмили и спросил:
– Где его держали? И что, черт возьми, вы с ним делаете?
Еще один пылкий зритель фильмов в поддержку ИРА, грустно подумала Эмили. То, что сделали Гилфорд и Бирмингем, чтобы изжить ранее применявшиеся топорные методы полицейской работы в таких делах, видимо, так и осталось незамеченным[119].
– Он содержался в камере, – ответила Эмили, – которую вы, профессор, можете осмотреть хоть сейчас. И мы ничего с ним не делали, а лишь подали ему ужин и завтрак. И кроме этого, больше никаких пыток к нему не применялось. В камере жарко, но не жарче, чем в остальных помещениях этого здания, да и во всем этом проклятом городе. Он все это подтвердит, если вы не сочтете за труд спросить его.
– Именно это я и сделаю, – сказал Сиддики и тут же выпалил в Кумара с полдюжины вопросов, не утруждая себя их переводом.
Впервые с того времени, как его доставили в управление, Кумар перестал выглядеть, как затравленный заяц. Он, расцепив руки, подался к Сиддики, словно тот намеревался бросить ему спасательный круг. В этом жесте была мольба, и профессор именно так его и воспринял. Он протянул к нему руки, подвел его к стоящему в центре комнаты столу и снова заговорил, переводя на этот раз свои слова для Эмили.
– Я представил ему себя. Сказал, что буду переводить ваши вопросы и его ответы. И добавил, что вы не намерены делать ему ничего плохого. Надеюсь, инспектор, что это так.
«Что происходит с этими людьми? – задала себе вопрос Эмили. – Во всем им мерещится несправедливость, пристрастность и жестокость». Она не ответила прямо на последнюю фразу профессора. Затем щелкнула пальцами по крышке магнитофона, назвала дату, время и присутствующих и после этого обратилась к Кумару:
– Мистер Кумар, ваше имя стало нам известно после осмотра вещей убитого мистера Хайтама Кураши. Можете вы объяснить мне, как оно там оказалось?
Она опасалась вчерашней литании[120] и удивилась, когда Кумар, услышав перевод вопроса, буквально впился взглядом в Сиддики. Когда он отвечал – долго и монотонно, – то не спускал глаз с профессора. Сиддики слушал, кивал головой и один раз прервал рассказ Кумара, задав ему вопрос. Затем повернулся к Эмили.
– Он встретился с мистером Кураши недалеко от Уили на шоссе А133. Он – то есть мистер Кумар – проголосовал, и мистер Кураши согласился его подвезти. Это произошло примерно месяц назад. Мистер Кумар работал на фермах, переезжая по всей стране с одной фермы на другую. Его не устраивали ни заработки, ни условия работы, и поэтому он решил заняться чем-либо другим.
Эмили нахмурилась, слушая профессора.
– Почему он вчера не сказал мне об этом? Почему он отрицал, что знаком с мистером Кураши?
Сиддики повернулся к Кумару, который смотрел на него с готовностью щенка, желающего заслужить похвалу хозяина. Сиддики еще не закончил вопроса, как Кумар заговорил, обращаясь на этот раз к Эмили.
– Когда вы сказали, что мистер Кураши убит, – переводил Сиддики, – я испугался, что вы заподозрите в этом меня. Я лгал для того, чтобы не быть заподозренным. Я недавно в этой стране и не хочу совершать ничего такого, что может угрожать моему нахождению здесь. Прошу вас, поймите, я очень сожалею, что врал вам. Мистер Кураши проявил ко мне доброту, а я за его доброту отплатил злом, потому что не сказал тогда правду.
Эмили заметила, что Кумар весь блестит от пота, словно все его тело покрыто тонкой масляной пленкой. То, что он врал ей накануне, – неоспоримый факт. А вот врет он или говорит правду сейчас – это вопрос открытый.
– Мистер Кураши знал, что вы ищете новую работу? – спросила она.
Да, знал, ответил Кумар. Он рассказал мистеру Кураши, что недоволен работой на фермах. Об этом они в основном и говорили в машине.
– А он не предлагал вам работу?
Этот вопрос поверг Кумара в замешательство. «Работу?» – переспросил он. Нет. Работу он ему не предлагал. Мистер Кураши просто подобрал его на дороге и довез до дома, где он жил.
– И выписал чек на четыреста фунтов, – добавила Эмили.
Сиддики удивленно поднял брови, но перевел вопрос без комментариев.
Это правда, мистер Кураши дал ему денег. Этот человек был сама доброта, и Кумар не собирается врать, утверждая, что эти деньги он получил в долг. Но, как гласит Коран и как того требуют пять первоапостолов Ислама, надо подавать цакат тому, кто нуждается. Поэтому то, что он дал ему четыреста фунтов…
– Что такое цакат? – перебила его Эмили.
– Милостыня нуждающимся, – пояснил Сиддики. Стоило ему перейти на английский, как в глазах Кумара появлялась тревога, а выражение лица становилось таким, словно он силился понять и впитать в себя каждое слово. – Мусульмане обязаны заботиться об экономическом состоянии членов своей общины. Мы поддерживаем бедняков и таких бедолаг, как он.
– Значит, давая мистеру Кумару четыреста фунтов, Хайтам Кураши просто исполнял то, что требовал от него религиозный долг?
– Это именно тот случай, – подтвердил Сиддики.
– А он ничего не купил?
– Что, например? – Сиддики жестом указал на Кумара. – Ну что этот несчастный мог ему продать?
– Может быть, это была плата за молчание. Мистер Кумар проводил время вблизи рыночной площади в Клактоне. Спросите, не видел ли он там мистера Кураши?
Сиддики на мгновение задержал на ней пристальный взгляд, словно силясь понять, что скрывается за этим вопросом, затем, чуть пожав плечами, повернулся к Кумару и повторил вопрос на их родном языке.
Тот твердо и категорично покачал головой. Эмили не стала уточнять, какие временные категории он заложил в этот жест: «никогда» или «ни разу», поскольку, по его словам, сам он никогда не был на рыночной площади.
– Мистер Кураши работал начальником производства на одной из здешних фабрик. Он мог бы предложить работу мистеру Кумару. Но мистер Кумар говорил, что они никогда не обсуждали вопросы, связанные с работой. Не хотел бы он сейчас изменить это свое показание?
Нет, ответил ей Кумар через переводчика. Он не хочет менять никаких прежних показаний. Он знал мистера Кураши только как своего благодетеля, посланного к нему милостивым Аллахом. Но помимо этого, они были еще и связаны незримой нитью: у них обоих оставались в Пакистане семьи, которые они хотели перевезти вслед за собой в эту страну. С той лишь разницей, что у Кураши в Пакистане оставались родители, братья и сестры, а у Кумара – жена и двое детей; но несмотря на это, у них были одинаковые устремления и между ними было полное взаимопонимание, какое может быть между двумя странниками, встретившимися на оживленной дороге.
– Но ведь постоянная работа была бы более нужным благодеянием, чем четыреста фунтов, если вы хотели перевезти сюда свою семью? – задала вопрос Эмили. – На сколько времени удалось бы вам растянуть эти деньги? Ведь, работая на горчичной фабрике Малика, вы могли заработать такую сумму за сравнительно короткое время.