По мнению Барбары, допрос Хегарти нельзя было прекращать так сразу. Тридцатиминутная беседа с ним породила не меньше полудюжины вопросов. И ни на один из них нельзя было ответить, указав на Муханнада Малика.
Когда они, направляясь к лестнице, проходили через приемную, Барбара заметила Ажара, беседующего о чем-то с дежурным детективом. Когда они подошли ближе, он повернулся и тоже увидел их. Эмили, заметив его, повернулась к Барбаре и бросила с мрачным юмором:
– Ага, вот и он, «Человек, преданный своему народу», проделавший путь из Лондона для того, чтобы показать нам, каким должен быть добропорядочный мусульманин. – Она остановилась позади стола дежурного и, обращаясь к Ажару, спросила: – Не слишком ли рано вы пришли на сегодняшнюю встречу? Сержант Хейверс будет занята до вечера.
– Я пришел не на встречу, а для того, чтобы забрать мистера Кумара и отвезти его домой, – ответил Ажар. – Двадцать четыре часа пребывания под стражей практически истекли. Я полагаю, вам-то это известно.
– Мне известно еще и то, – с сарказмом в голосе заявила Эмили, – что мистер Кумар не заявлял о том, что нуждается в ваших услугах в качестве его личного шофера. А раз так, то он будет доставлен домой тем же способом, каким он был взят из дома и доставлен сюда.
Ажар перевел взгляд на Барбару. Он, казалось, понял по тону руководителя следственной группы, что у следствия появилась какая-то другая версия. Сейчас в ее тоне уже не было слышно прежнего опасения того, что другая община может публично выразить свое недовольство. А это делало ее менее склонной к компромиссам.
Эмили не дала Ажару возможности ответить. Отвернувшись от него, она окликнула одного из детективов.
– Билли, если мистер Кумар уже помылся и отужинал, отвези его домой, – распорядилась она. – Когда доставишь его домой, собери все его бумаги и паспорт. Надо сделать так, чтобы он не скрылся от нас до тех пор, пока не сообщил нам всего, что должен сообщить.
Ее голос звучал резко и убедительно. Ажар наверняка расслышал все до единого слова. Когда они поднимались по ступенькам, Барбара, стараясь придать голосу непринужденность, спросила:
– Эм, даже если Муханнад заправляет всем этим, ты же не думаешь, что Ажар – мистер Ажар – является соучастником? Он же прибыл из Лондона. И до этого даже и не слыхал об этом убийстве.
– Мы ничего не знаем о том, что он знал и когда это узнал. Он прибыл сюда как эксперт в области законодательства, и, кроме этого, мы ничего не знаем. А может быть, он мозговой центр всего дела, которое затеял Муханнад. А где он был в пятницу вечером, Барб?
Ответ на этот вопрос Барбара знала очень хорошо, потому что через щель в занавеске на окне своей хижины наблюдала за тем, как Ажар с дочерью жарили бараний халал-кебаб на лужайке перед домом, построенным во времена короля Эдуарда, на первом этаже которого была их квартира. Но она не могла сказать об этом Эмили, не раскрывая дружеских отношений, существующих между ними. Поэтому она лишь ограничилась словами:
– Эксперт… возможно; во время встреч он показался мне вполне нормальным человеком.
Эмили сардонически засмеялась.
– Он нормальный, кто в этом сомневается. Свою жену и двоих детей он бросил в Хаунслоу[122] и стал жить с какой-то английской потаскухой. Сделал ей ребенка, после чего она – Анджела Вестон, или как там ее – его бросила. Одному богу известно, со сколькими женщинами он путался в свободное время. Наверняка он наводнил город своими отродьями-полукровками. – Она снова засмеялась. – Такие дела, Барбара. Вот тебе и вполне нормальный человек, это мистер Ажар.
От неожиданности Барбара споткнулась.
– Что? А как ты… – Она не могла докончить вопроса.
Эмили, шедшая по ступенькам впереди, остановилась и сверху вниз посмотрела на нее.
– Как я – что? Разузнала о нем всю правду? В тот день, когда он объявился здесь, я послала запрос по телефону. Ответ на запрос был получен вместе с идентификацией отпечатков пальцев Хегарти. – Она, прищурившись, посмотрела на Барбару. – Ну так что ты хотела узнать, Барб? Как влияет правдивая информация об Ажаре на стоимость бензина? А если без шуток, то это еще больше утвердило меня во мнении, что никому из этих мерзавцев нельзя доверять ни на йоту.
Барбара все еще пыталась найти ответ на вопрос Эмили. Но сейчас ее уже не заботило, будет ли ответ искренним или нет.
– Да нет, ничего, – ответила она. – Серьезно, ничего.
– Отлично, – обрадовалась Эмили. – Тогда займемся Муханнадом.
Глава 23
– Выпейте хоть чашку чая, мистер Шоу. Я же здесь рядом, на посту, там же, где и обычно. Если она повернется, машины просигналят и я услышу.
– Спасибо, сестра, я действительно в порядке. Я не хочу…
– Не спорьте, молодой человек. Вы похожи на привидение. Вы провели здесь полночи, но от вашего присутствия никому не будет и капли пользы, если вы не начнете заботиться о себе.
Это был голос дневной дежурной сестры. Агата его узнала. Она не должна была открывать глаза, чтобы узнать, кто говорит с ее внуком; его голос она тоже узнала, поскольку открытие глаз требовало непомерно больших усилий. К тому же ей никого не хотелось видеть. Она не обязана была видеть их жалостливые лица. Она и без того хорошо знала, какие выражения они придадут своим лицам, чтобы выразить свое сожаление: развалина; беспомощный остов, перекошенный на одну сторону; левая нога бездействует; правая рука похожа на поджатую когтистую лапу мертвой птицы; голова откидывается по сторонам, при этом рот и один глаз открываются или закрываются; глаз слезится, а изо рта противно текут тягучие слюни.
– Все в порядке, миссис Джекобс, – успокаивал сестру Тео, но Агата поняла, что голос у него усталый. Судя по голосу, он утомлен и нездоров. От этой мысли ее на мгновение охватила паника, легкие ее сжались в судороге, и она едва справилась с дыханием. «Вдруг с Тео что-нибудь случится?» – тревожно подумала Агата. Она никогда не предполагала, что такое возможно, но если он не думает о себе… Что, если он заболеет? Или с ним случится несчастье? Что тогда будет с ней?
Агата всегда по запаху чувствовала, что он рядом: по свежему запаху мыла и слабому, едва уловимому запаху бритвенного крема, пахнущего липовым цветом. Она чувствовала, как матрас больничной койки чуть осел, когда он, опершись на постель, нагнулся к ней.
– Ба, – прошептал он. – Я хочу сходить в кафе, но ты не волнуйся. Я ненадолго.
– Вы будете там столько времени, сколько необходимо на то, чтобы нормально поесть, – бесцеремонно вмешалась сестра Джекобс. – Если вы, юноша, появитесь здесь раньше чем через час, я отправлю вас обратно. Учтите, я именно так и сделаю.
– Смотри, ба, до чего же она грозная, – чуть повеселев, произнес Тео. Агата почувствовала на своем лбу его сухие губы. – Ничего не поделаешь, придется мне прийти через шестьдесят одну минуту. А ты за это время как следует отдохни.
Отдохни? Агата мысленно скептически скривилась. И как, интересно, она может отдыхать? Стоит ей закрыть глаза, как она мысленно видит отвратительное зрелище, которое сама же и нарисовала в своем сознании: бесформенная оболочка энергичной прежде женщины, ставшая теперь беспомощной, неподвижной, опутанной зондами и катетерами; всецело зависящей от приборов. А когда она пыталась прогнать от себя это видение и представить себя в будущем, то перед глазами появлялась новая, но тысячи раз виденная и всегда вызывавшая презрение картина: она едет в машине по Эспланаде, вдоль которой выстроились ряды домиков для престарелых, обращенных окнами на море. По дорожке вдоль домиков ковыляют ископаемые древности, поддерживая свои немощные тела палками и ходунками. Их спины согнуты, как вопросительные знаки, хотя ни у кого не хватает смелости задать свой вопрос; и они, словно армия забытых и немощных, безмолвно шаркают ногами по тротуару. Агата всегда, с самого раннего детства, понимала, что значит быть старым. И еще в самом раннем детстве она дала себе клятву, что закончит свою жизнь до того, как сделается такой, как они.
Но вот сейчас Агата не хотела заканчивать свою жизнь. Она хотела повернуть свою жизнь вспять и знала, что для этого ей необходим Тео.
– Ну, ну, моя милая, я чувствую, что вы уже проснулись, хотя и не открываете глазки, – сестра Джекобс наклонилась над ней. Она пользовалась крепким мужским дезодорантом, и когда потела – а потела она обильно и часто, – ее тело испускало какой-то сильный специфический запах с такой же интенсивностью, с какой пар поднимается в атмосферу с поверхности кипящей воды. Она, собрав обеими руками волосы Агаты в пучок, откинула их назад и принялась расчесывать, распутывая свалявшиеся пряди.
– Какой у вас очаровательней внук, миссис Шоу. Можно влюбиться с первого взгляда. А у меня есть дочь, которая не прочь познакомиться с вашим Тео. Он еще свободен? Я хочу пригласить ее на чашку чая, когда у меня будет перерыв. Я думаю, моя Донна и ваш Тео понравятся друг другу. А вы как думаете? Вы ведь не против того, чтобы у вас была хорошая невестка, миссис Шоу? Моя Донна поможет вам поскорее поправиться.
Ну уж нет, только не это, подумала Агата. Не хватало, чтобы какая-то безмозглая потаскуха вцепилась своими когтями в Тео. Как хочется поскорее выбраться отсюда, вновь обрести мир и покой, необходимые ей для того, чтобы собраться с силами в предстоящей борьбе за выздоровление. Мало кому удавалось обрести мир и покой на больничной койке. Во время лежания на больничной койке большинство пациентов получали лишь инъекции, капельницы, процедуры да еще жалость. Ничего из этого ей было не нужно.
Самым несносным была жалость. Жалость Агата ненавидела. Она сама ни к кому не испытывала этого чувства и не хотела, чтобы кто-то испытывал его по отношению к ней. Она согласна была терпеливо переносить другие чувства и эмоции, вызывавшие у нее антипатию – например, то, что она испытывала, видя эти немощные подобия людей, бредущих по Эспланаде, – лишь бы не ощущать себя бессловесным паралитиком, о котором в его присутствии говорят намного чаще, чем с ним. Отвращение вызывает страх и ужас, которые могут быть, в конечном счете, использованы и для собственного блага. А вот жалость вызывает у окружающих чувство превосходства, а с этим Агата никогда в жизни не сталкивалась. И – в этом она поклялась себе – не столкнется сейчас.