Да плевать на его злорадство, думала Агата. Плевать на его сальные мерзкие увещевания. Плевать на его ухищрения показаться святошей. Плевать на все…
– Я давно знал о том, что вы мечтаете возродить наш город и восстановить его прежнюю красоту. Сейчас, после того, как у вас случился второй инсульт, вы, должно быть, испытываете страх из-за того, что ваши мечты могут не воплотиться в реальность.
Акрам снова положил руку на ее кровать. На этот раз его ладонь накрыла ее руку. Не ее здоровую руку, как заметила Агата, которую она могла бы отдернуть, а на ее костлявую, сведенную руку, которой она не могла двигать. Умный шаг, с горечью подумала Агата. Как мудро поступает он, подчеркивая ее слабость и бессилье перед тем, как выложить свои планы ее уничтожения.
– Миссис Шоу, – объявил Малик, – я намерен оказать Тео всю возможную поддержку. Реконструкция Балфорда-ле-Нец будет выполняться так, как вы запланировали. Согласно вашему проекту и до мельчайшей детали. Ваш внук и я сделаем так, что этот город родится заново. Я пришел сюда, чтобы сказать вам это. Спокойно отдыхайте и сосредоточьте свои силы на том, чтобы вернуться к нормальной жизни и еще долгие годы жить среди нас.
Сказав это, он наклонился и поднес к своим губам ее скрюченную, уродливую, безжизненную руку.
Лишенная возможности ответить, Агата могла лишь подумать о том, как хорошо было бы попросить кого-нибудь вымыть ее руку.
Барбара прилагала нечеловеческие усилия к тому, чтобы сосредоточиться на главном деле, каковым являлось сейчас расследование. Но мысли то и дело упорно возвращали ее в Лондон, а именно на Чок-фарм и Этон-виллас, а если уж говорить совсем начистоту, то на первый этаж дома эпохи одного из английских королей Эдуардов, но недавно перестроенного и перекрашенного в желтый цвет. Поначалу она уверяла себя, что это, должно быть, ошибка. Либо в Лондоне проживали два Таймуллы Ажара, либо информация, предоставленная отделом SO11, была неточной, неполной, либо неверной от начала до конца. Но основные данные, предоставленные на этого азиата лондонским отделением полицейской разведки, содержали такие факты об Ажаре, которые были ей известны. Когда Барбара сама прочитала сообщение – она изловчилась сделать это, когда вновь вместе с Эмили оказалась в ее офисе, – то вынуждена была признать, что составленная лондонским отделом объективка содержит уже известные ей данные. Домашний адрес тот же самый; возраст ребенка указан правильно; то, что мать ребенка не присутствует в поле зрения, также подтверждало данные объетивки. Ажар был назван в документе профессором микробиологии, что Барбаре было известно; и его контакты с лондонской структурой, называющей себя «Юридическое просвещение и помощь выходцам из Азии», подтверждались глубиной его знаний в подобных делах, которые он успел проявить в течение прошедших нескольких дней. А значит, присланная из Лондона объективка составлена именно на того Ажара, которого она знает. И в то же время Ажар, которого она знала, оказался Ажаром, которого она не знала. А поэтому все, что касалось его, особенно его роли и места в расследовании, ставилось под вопрос.
Господи, вздохнула она. Ей до смерти хотелось курить. Все, что угодно, за одну затяжку. И пока Эмили брюзжала о том, что ей предстоит долгий и нудный разговор по телефону со своим шефом, Барбара слиняла в туалет, торопливо зажгла сигарету и жадно присосалась к ней, словно ныряльщик к мундштуку дыхательного аппарата, в котором воздух на исходе.
Внезапно все, что касается Таймуллы Ажара и его дочери, стало для нее важным. Среди разрозненных загадочных эпизодов, из которых начала складываться общая картина, был день рождения Хадии, на который в качестве единственного гостя пригласили Барбару; мать девочки якобы уехала в Онтарио, но никогда не напоминала о себе ничем, даже таким пустяком, как поздравительная открытка в день рождения единственной дочери; отец, никогда ни словом не обмолвившийся о жене, никогда не говоривший с девочкой о ее матери, кроме тех случаев, когда дочь заставляла его; отсутствие видимых свидетельств того, что в их квартире на первом этаже проживала в обозримом прошлом взрослая женщина. Ни пилки, ни лака для ногтей, ни косметички, ни шитья, ни вязания, ни журналов «Вог» или «Элль»[124], никаких намеков на хобби типа развешанных по стенам акварелей или цветочных композиций. Да и жила ли Анджела Уэстон – мать Хадии – когда-либо в Эстон-Виллас? – подумала Барбара. А если нет, то сколько времени намерен Ажар внушать дочери, что «мама на отдыхе», вместо того чтобы сказать ей правду, состоящую в том, что «мама давно в бегах»?
Барбара подошла к окну туалетной комнаты и посмотрела на расположенную внизу небольшую парковку. Детектив Билли Хониман сопровождал свежевымытого, причесанного и переодетого Фахда Кумара к патрульной полицейской машине. Она увидела, как к ним подошел Ажар. Он заговорил с Кумаром. Хониман попросил его отойти прочь и посадил своего пассажира на заднее сиденье. Ажар пошел к своей машине и, когда Хониман тронулся с места, поехал за ним в открытую, не таясь. Он, как и обещал, пришел, чтобы сопровождать Фахда Кумара до дома. То есть он делал то, что намеревался сделать. Человек слова, подумала Барбара. Фактически, он человек более чем одного слова.
Она вдруг вспомнила его ответ на ее вопрос о его национальной традиции. Барбара своими глазами видела, как и с чем они обращаются к нему. Он был изгнан из семьи, как, по его словам, мог бы быть изгнан Кураши, если бы его гомосексуализм перестал быть для его семьи тайной. Таймулла был изгнан из семьи, которая не признает рождение его дочери. Они – отец и дочь – живут, словно на необитаемом острове. Нет ничего удивительного в том, что он очень хорошо понимает и способен объяснить, каково быть изгнанным из семьи.
Барбара обдумывала все это, стараясь держаться в рамках рационального мышления. Но она не задумывалась над тем, что информация об этом пакистанце означает лично для нее. Она внушала себе, что лично к ней эта информация не имеет никакого отношения. Ведь у нее, в конце концов, нет никаких личных взаимоотношений с Таймуллой Ажаром. Нет, если говорить правду, но ведь она, считаясь подругой его дочери, играет определенную роль в ее жизни, но вот что касается того, как определить свою роль в его жизни… Тут у нее вообще нет никакой роли.
И все-таки она не могла понять, почему сама она, узнав о том, что он бросил жену с двумя детьми, чувствовала себя так, словно ее предали. Возможно, решила Барбара, что именно так чувствовала бы себя Хадия, если бы узнала правду. Да, но такое вряд ли возможно.
Дверь туалета внезапно распахнулась, и Эмили, торопливо войдя внутрь, устремилась к одному из умывальников. Барбара поспешно загасила сигарету, ткнув ее в подошву кроссовки и незаметно выбросив окурок в раскрытое окно.
Эмили скривилась и сморщила нос.
– Господи, Барб, ты все эти годы травишь себя этим поганым дымом?
– А я никогда и не отказывалась от этой привычки.
Открыв кран, Эмили обильно смочила водой бумажное полотенце и приложила его к затылку и шее, либо намеренно, либо по рассеянности не обращая внимания на то, что струи воды, текущие у нее по спине, насквозь промочили футболку.
– Фергюсон, – злобно выдохнула она, словно имя ее шефа было нецензурным ругательством. – Через три дня у него отчет о работе помощнику начальника полиции. Он ожидает, что арест подозреваемого по делу Кураши произойдет еще до того, как его вытащат на ковер. Премного благодарю, ведь он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне хоть как-то продвинуть расследование. Он только и грозил, что подключит к расследованию этого придурка Ховарда Присли, а сейчас представляет дело так, будто я на каждом шагу опираюсь на его направляющую руку. Спит и видит, как бы сорвать аплодисменты, когда мы арестуем виновника и избежим при этом массовых беспорядков и кровопролития. Черт возьми! Как я презираю этого типа. – Намочив под струей ладонь, Эмили провела ею по волосам, а затем повернулась к Барбаре.
Самое время, объявила она, заняться горчичной фабрикой. Она уже обратилась к мировому судье с просьбой выписать ордер на обыск и ждет, что он вот-вот прибудет. По всей вероятности, он, так же как и Фергюсон, обеспокоен тем, чтобы завершить дело, не доводя до новых беспорядков на улице.
Однако выявилось еще одно обстоятельство, не связанное с фабрикой. Поскольку Эмили сейчас предстоит заняться противоправной деятельностью, ведущейся там, по ее мнению, Барбара хотела бы расследовать это обстоятельство. Она не может закрывать глаза на тот факт, что Сале беременна, так же как и не может не учитывать важность этого факта для всего дела.
– Эмили, давай сделаем остановку на яхтенной пристани?
– Зачем? Мы же знаем, что у семейства Маликов нет никаких плавсредств, если ты все еще никак не можешь расстаться с мыслью, что убийца добрался до Неца по воде.
– Но у Тео Шоу есть катер, а Сале беременна. У Тео браслет, подаренный Сале. У него был мотив, Эм. Причем мотив ясный и недвусмысленный, независимый от того, что Муханнад и его подельники проворачивают с «Истерн Импортс».
Ведь у Тео к тому же нет алиби, а у Муханнада есть, хотела добавить она, но придержала язык. Эмили знала, в чем загвоздка, но ведь она уже решила прижать Муханнада к стенке, и не важно за какое преступление, за то или за это.
Эмили нахмурилась, обдумывая предложение Барбары.
– Хорошо, давай, – согласилась она после короткой паузы. – Проверим и это.
Усевшись в один из «Фордов», не маркированный полицейскими знаками, они вывернули на Хай-стрит, где сразу же встретились с Рейчел Уинфилд, летящей на велосипеде со стороны моря к магазину ювелирных украшений и бижутерии «Рекон». Лицо девушки было красным и выглядело так, словно та все утро участвовала в велогонке на приз Железной дамы[125] и пришла как минимум третьей. Она остановилась, чтобы перевести дыхание рядом с дорожным указателем, показывающим в сторону расположенной чуть севернее Балфордской яхтенной пристани, и радостно помахала рукой проходившему мимо «Форду». Непохоже, будто она чувствовала себя виноватой или обеспокоенной.