ть ребенка, который… а ведь в этот момент… А вдруг я беременна?
Напоминание о наиболее ценной из ее способностей заставило Муханнада сделать именно то, что ей было надо. Он повернулся и посмотрел на нее. Беглый взгляд в зеркало успокоил ее: щека была достаточно опухшей и окровавленной.
– Я нечаянно сделала неловкое движение, когда окучивала ее помидоры, – плаксивым голосом начала Юмн, – ведь на такой жаре все может случиться, а она сразу принялась меня бить. И это в моем-то положении, – сказав это, она обхватила обеими руками живот, стараясь этим жестом убедить мужа в правдивости своих слов. – Я, что, не должна была защищать новую жизнь внутри меня? Надо было терпеть, пока она не выпустит весь свой злобный пар и ревность…
– Ревность? – рявкнул он. – Да с чего моя мать будет испытывать ревность к такой…
– Не ко мне, Муни. К тебе. К нам. И нашим детям. И нашим будущим детям. Я делаю то, что она никогда не могла сделать. А она мстит мне за это и обращается со мной хуже, чем со служанкой.
Муханнад, стоя в противоположном от нее углу комнаты, внимательно посмотрел на нее. Прекрасно, подумала Юмн, он понял, что она говорит правду. А подтверждение ее слов он может увидеть на ее исцарапанном лице, на ее теле, на том самом теле, которое подарило ему двух желанных сыновей, причем сделало это быстро, без усилий, одного за другим. Пусть у нее непривлекательное лицо и фигура, которую лучше скрывать под одеждой свободного покроя, что повелевает ей носить ее религиозная традиция, – Юмн обладает тем единственным качеством, которое все мужья ценят в женах. И Муханнад обязан быть на ее стороне.
– Ну что мне делать? – обратилась к нему Юмн, смиренно опуская глаза. – Скажи, Муни, что мне делать? Обещаю тебе: сделаю все, что ты мне скажешь.
Когда муж подошел к ней и встал за ее стулом, стоявшим напротив туалетного столика, она поняла, что одержала победу. Он погладил ее волосы. Она знала, что последует за этим – после того, как каждый из них будет для другого тем, кем должен быть, – а потом он пойдет к своей матери и скажет ей, чтобы она никогда впредь не смела давать никаких указаний матери его сыновей. А Муханнад виток за витком наматывал ее косу на запястье, и Юмн знала, что сейчас он запрокинет ее голову назад, отыщет губами ее рот и овладеет ею. И никто из них не обратит внимания на ужасную жару и не вспомнит, как ужасно начался этот день. А после этого…
Он резким движением отбросил ее голову назад.
– Муни! – закричала она. – Ты делаешь мне больно.
Он наклонился и стал рассматривать ее щеку.
– Смотри. Смотри, что она со мной сделала, – заверещала Юмн, крутя запрокинутой головой.
Муханнад взял ее руку, внимательно осмотрел ее, потом осмотрел ее ногти. Вытащил из-под ее ногтя кусочек окровавленной кожи с ее лица. Его губы скривились от отвращения. Он отшвырнул в сторону ее руку и так резко отпустил ее запрокинутую голову, что Юмн упала бы со стула, не схватись она за его ногу.
Муж высвободил свою ногу из ее рук.
– Ты дрянь, – презрительно глядя на нее, сказал он. – Все, что от тебя требовалось, это мирно жить с моей семьей, но ты и на это не способна.
– Я? – взбеленилась Юмн. – Это я-то не способна?
– Иди вниз и попроси прощения у моей матери. Сейчас же.
– Не пойду. Она била меня. Она била твою жену.
– Мою жену, – скривился он, – которая заслуживает, чтобы ее били. Скажи спасибо, что тебя не били до этого.
– Это еще что? Чем я заслужила эти оскорбления? Унижения? То, что ко мне относятся, как к собаке?
– Если ты думаешь, что можешь позволять так вести себя с моей матерью, потому что ты родила двоих детей, подумай над этим снова. Ты будешь делать все то, что велит она. Ты будешь делать то, что велю я. А сейчас бери в руки свою толстую задницу и марш вниз просить у нее прощения.
– Не пойду!
– А после этого отправляйся в огород и приведи там все в порядок.
– Я уйду от тебя! – выкрикнула она.
– Скатертью дорога. – Он засмеялся, но его отрывистый смех был совсем не дружеским. – Не понимаю, почему бабы всегда так уверены в том, что их способность рожать дает им превосходство над другими? Юмн, ведь для того, чтобы дать себя оттрахать, мозги вообще не нужны. Ты еще, чего доброго, потребуешь уважения к себе за то, что умеешь срать и ссать… Ну все, хватит! Иди и работай. И не вздумай снова докучать мне.
Муханнад направился к двери. Юмн словно окаменела; ей было одновременно и холодно, и жарко. Он же ее муж. Он не имеет права… Она же собирается родить ему еще одного сына… И в этот момент этот новый сын растет, развивается у нее внутри… А ведь он любил ее, обожал ее, боготворил ее за детей, которых она ему родила; желал ее как женщину и не мог бросить ее. Не мог поступить с ней так, как поступает сейчас. Ведь даже во гневе он не искал, не желал, не стремился ни к какой другой и даже не думал о… Нет. Этого она не допустит. Она не будет причиной его гнева.
Слова словно сами соскочили у нее с губ:
– Я исполняю свой долг по отношению к тебе и твоей семье. А за это твои родители и сестра платят мне презрением. Они ненавидят и оскорбляют меня. А почему? Да потому, что я говорю то, что думаю. Потому, что я ничего из себя не строю. Потому, что я не скрываю ничего за маской добродетели и послушания. Я не склоняю голову, не прикусываю язык и не хожу на задних лапках, как эта добродетельная девственница, любимица твоего папаши. Девственница… Это она-то девственница? – Юмн злорадно хрюкнула. – Подожди, через несколько недель она уже не сможет скрыть правду под своей гарарой. А вот тогда мы посмотрим, кто соблюдает долг, а кто живет так, как хочет.
Муханнад, дошедший до двери, повернулся к ней. Лицо его словно вдруг окаменело.
– Что ты несешь?
У Юмн отлегло от сердце. И она сразу же почувствовала радость близкой победы. Клин между ними уже вбит.
– Я сказала то, что ты слышал. Твоя сестрица беременна. И скоро все это увидят – если, конечно, не будут постоянно во все глаза следить за мной, только для того, чтобы наброситься на меня с кулаками из-за каждого неосторожного движения.
Его глаза были непроницаемы. Она заметила, как рука его дрогнула от пробежавшей судороги. Юмн чувствовала, как ее губы непроизвольно растягиваются в злорадной усмешке, но усилием воли снова поджала их. Вот милая Сале и попалась. Стоило ли вообще говорить о четырех раздавленных помидорах, когда дело идет о бесчестье семьи.
Муханнад толчком распахнул дверь. Удар был настолько сильным, что дверь, отскочив от стены, ударила его по плечу. Он этого не заметил.
– Куда ты? – испугано спросила Юмн.
Он, не ответив, выскочил из комнаты, и в следующее мгновение каблуки его ботинок застучали по ступенькам лестницы. Через несколько секунд Юмн услышала, как взревел мотор его «Тандерберда», потом донесся визг колес и дробные удары камешков по днищу машины. Подойдя к окну, она увидела машину, пронесшуюся по улице.
Вот так-то, дорогая, подумала она, и губы ее наконец-то растянулись в улыбке, которую она изо всех сил сдерживала в присутствии супруга. Вот бедная маленькая Сале и достукалась.
Юмн подошла к двери и закрыла ее.
Ну и жара, вздохнула она, закидывая руки за голову и потягиваясь. Для женщины ее репродуктивного возраста глупо изнурять себя работой под палящим солнцем. Что ей нужно, так это подольше и получше отдохнуть, прежде чем снова заниматься осточертевшими грядками Вардах.
– Но, Эм, – настаивала Барбара, – ведь все необходимое присутствует, согласна? Мотив, возможность, а теперь еще и средство для совершения действия. Сколько, по-твоему, нужно времени на то, чтобы дойти из этого дома до яхтенной пристани? Минут пятнадцать? Ну, двадцать? Не больше, согласна? Да и тропинка от дома до берега так хорошо утоптана, что легко просматривается на всем пути. Так что ему даже и фонарик не потребовался, чтобы освещать путь. Это как раз и объясняет тот факт, что мы не можем найти ни одного свидетеля, который видел бы кого-нибудь на Неце или возле него.
– Кроме Клиффа Хегарти, – уточнила Эмили, заводя мотор «Форда».
– Точно. Так именно он и поднес нам Тео Шоу на блюдечке, рассказав, что дочка Малика беременна.
Эмили задним ходом выехала с парковки на яхтенной пристани. Она заговорила лишь тогда, когда машина выбралась на дорогу, ведущую в город.
– Барб, Тео Шоу не единственный человек, кто мог прийти на яхтенную пристань и угнать «Зодиак» этого болвана Чарли. Ты что, уже готова позабыть о компаниях «Истерн Импортс» и «Поездки по всему свету», о Клаусе Рохлайне и о Гамбурге? На сколько событий и обстоятельств, указывающих на связь Муханнада и Кураши при совершении ими темных дел, ты собираешься наклеить ярлык «совпадение»? На телефонный звонок в квартиру Рохлайна в Гамбурге? На коносамент компании «Истерн Импортс» в банковском сейфе? На ночную поездку Муханнада на тот самый склад? Что, по-твоему, мы должны исключить из рассмотрения, Барб?
– Это при условии, что Муханнад занимается темными делами, – уточнила Барбара.
– Поездка на грузовике из «Истерн Импортс» в час ночи, – напомнила Эмили, – разве это не подозрительно? Поверь мне, Барб, я знаю этого человека.
Всю дорогу они ехали на полной скорости, которую Эмили снизила на въезде в город. На углу Хай-стрит она нажала на тормоза, пропуская через переход семейство. Навьюченные складными стульями, пластмассовыми ведрами, лопатками, полотенцами, с одинаково истомленными жарой и печальными лицами, родители и дети брели к дому после целого дня, проведенного на море.
Барбара в задумчивости потянула себя за губу, глядя на тащившихся перед машиной курортников, однако думала она в эти минуты о том, о чем только что говорила с Эмили. Она понимала, что не может противопоставить ничего железной логике подруги. Руководитель следственной группы, несомненно, права. В ходе расследования было выявлено слишком уж много бросающихся в глаза совпадений, чтобы их и впрямь можно было считать таковыми. Но она не могла игнорировать тот едва ли не первостепенный факт, что у Тео Шоу был совершенно явный мотив, а у Муханнада Малика – при всей ее личной неприязни к нему – такового не было.