Клифф свернул на набережную и, двигаясь в сторону Клактона, пролетел на полной скорости мимо Королевского бульвара. Он не любил этот участок пути, по которому ездил домой: ряд старых обветшалых зданий, протянувшихся вдоль берега; давно отжившие свой век отели и похожие на трущобы богадельни. Клифф испытывал отвращение при виде немощных, ковыляющих с ходунками пенсионеров, у которых ни сейчас, ни в будущем уже не было ничего, а было лишь прошлое, о котором они только и могли говорить. Всякий раз, видя их и среду их обитания, он давал себе обет, что никогда не будет жить среди них. Он постоянно убеждал себя, что умрет раньше, чем его жизнь докатиться до такого рубежа. И всегда, как только из-за поворота появлялось здание первой богадельни, его нога непроизвольно давила на газ, а глаза машинально поворачивались в направлении Северного моря и долго смотрели на его волнистую серо-зеленую поверхность.
Сегодня все было так же. Даже, наверное, хуже, чем всегда. Жара выгнала пенсионеров из их клетушек и объединила в группы, похожие на стада. Они брели, качаясь на непослушных, оплетенных синими варикозными венами ногах, шатаясь и кренясь из стороны в сторону, с трудом неся трясущиеся головы, заросшие бело-голубыми волосами, и блестящие на солнце голые черепа. Где-то впереди была дорожная пробка, поэтому Клифф вынужден был надолго задержать свой взгляд на этой иллюстрации к счастливым золотым годам старости, уготованной тем, кому не повезет.
Наблюдая за ними, он, волнуясь, выстукивал кончиками пальцев дробь по баранке. Впереди мелькнули проблесковые маячки машины «Скорой помощи». Одна, вторая… А может быть, их три? Отлично. Грузовик, похоже, врезался в толпу пенсионеров. И сейчас он обречен на долгое сидение в застрявшей машине, пока фельдшеры будут отсортировывать живых от мертвых. Как будто все они и без того не были полумертвыми. Зачем люди продолжают жить, когда совершенно ясно, что их жизни абсолютно бесполезны?
Черт возьми. Все движение замерло. Клифф умирал от жажды. Если заехать двумя колесами на тротуар, он мог бы перемахнуть на Куинсуэй и по ней добраться до города. Он решился. Чтобы проложить себе путь, надо было беспрерывно давить на сигнал, за что ему несколько раз показали угрожающе сжатые кулаки, метнули в машину яблоко и послали вдогонку несколько протестующих криков. А он состроил презрительную мину какому-то прохожему, попытавшемуся преградить ему путь, и, когда тот отскочил, Клифф вырулил на Куинсуэй и помчался прочь от берега.
Так-то оно лучше, подумал Клифф. Он дважды пересек город и снова выехал на берег за Клактонским пирсом, откуда было рукой подать до Сыпучих песков.
Приближаясь к дому, он задумался над тем, как они с Джерри могли бы отметить его возврат к моногамии[129] и принятие решение хранить пожизненную верность. Разумеется, Джерри не может знать, что именно они отмечают, поскольку Клифф постоянно сотрясал воздух – если можно так выразиться, – когда в течение многих лет с жаром уверял своего партнера в верности. Однако отметить такое событие, пусть скромно, все-таки следовало. К тому же немного вина, отличная отбивная, салат из зелени, хорошо приготовленные овощи и печеная в мундире картошка с растопленным маслом… Решено. Клифф знал, как он сможет заставить Джерри Де Витта позабыть обо всех подозрениях, а заодно и позабавиться, наблюдая за блуждающим взглядом своего любовника. Естественно, Клифф должен будет придумать какие-нибудь причины для этого празднества, но на это у него будет достаточно времени до того, как Джерри придет домой.
Клифф влился в поток машин, движущийся по Холланд-роуд и поворачивающий на запад к железной дороге. Он обошел несколько грузовиков и повернул на Оксфорд-роуд, которая вела к морю. Окружающий пейзаж был ужасен – перед глазами только запыленные промышленные корпуса, между которыми виднелись две площадки для отдыха и игр с травой, уже давно обретшей цвет соломы под нескончаемо палящей летней жарой, – однако смотреть на грязные кирпичные стены и мертвые газоны был намного приятнее, чем наблюдать за компанией старых пердунов, ковыляющих вдоль морского берега.
Ну что ж, вроде все в порядке, размышлял он, сидя в машине, высунув локоть одной руки в окно и держась второй рукой за баранку. Так что же сказать Джерри насчет праздника? «Развлекательный центр» получил неожиданно большой заказ? А может, наследство от старой тетушки Мейбл? А может, какой-нибудь юбилей? Пожалуй, это самое подходящее. Юбилей… А что может быть связано с сегодняшней датой?
Клифф задумался. Когда они с Джерри встретились? Он и год-то не может припомнить, не то что месяц и тем более день. А поскольку они приступили к делу в тот же день, когда встретились, то и это событие он не может предложить в качестве причины для празднования. Они съехались – вернее, Клифф перебрался к Джерри, – скорее всего, в марте, потому что в тот день ветер дул по-сумасшедшему; значит, встретились они, должно быть, в феврале. Хотя и это казалось не вполне достоверным, потому что в феврале собачьи холода и трудно себе представить, чтобы кто-то в это время года решился предаваться сексуальным забавам в туалете на рыночной площади. Но ведь раз на раз не приходится, и тогда никто из них не побоялся отморозить свое хозяйство ради совокупления с симпатичным гомиком, подавшим призывный знак глазами. А поскольку они с Джерри действительно встретились на рыночной площади и сразу же приступили к делу, и почти сразу после этого стали жить вместе… Нет, подумал он, не похоже, чтобы они могли съехаться в марте месяце. Черт возьми! Да что у него с памятью, горестно подумал Клифф. Вот у Джерри память, будто стальной капкан, и всегда была такой…
Клифф вздохнул. Ведь из-за этого у них с Джерри постоянно возникали проблемы, разве нет? Он никогда не забывал ни одной самой плевой мелочи. Если у него и случался когда-нибудь случайный провал в памяти – к примеру, кто был там и в какой час ночи это произошло, – Клифф не начинал в тот же миг рыться в памяти, а пытался увязать запамятованные события и людей с какими-либо торжествами или памятными событиями. И действительно, ведь сама идея представить себе жизнь в виде последовательных торжеств, а не в виде рутинной тягомотины, значительно способствует повышению жизненного тонуса.
В конце-то концов, если Джерри верит ему хотя бы на один миллиграмм, Клиффу не придется прилагать больших усилий для его умиротворения. Ему не придется пускаться на ухищрения ради того, чтобы завоевать благосклонность Джерри, хотя бы потому, что он никогда и не терял благосклонности своего любовника.
В отношениях с Джерри была другая проблема. С этим парнем надо постоянно держать ухо востро. Одно неверное слово, одна ночь, утро или день, когда по каким-то причинам не чувствуешь желания заняться с ним делами… и все – он ни с того, ни с сего начинал дотошно копаться в их отношениях, словно рассматривая их под микроскопом.
Поворачивая налево, на Оксфорд-роуд, Клифф уже чувствовал более осознанное раздражение к своему любовнику. Дорога шла параллельно железнодорожным путям, пролегающим за другой линией промышленных зданий. Клифф, глядя на грязные, закопченные кирпичные стены, вдруг в точности осознал, что он чувствует, ощущая на своих плечах бремя вины перед Джерри: он представлялся себе грязным, нечистым и отвратительным, в то время как Джерри выглядел чистым, словно дождевая вода, набранная в Швейцарии. Как будто это что-либо значит, усмехнулся про себя Клифф. Слабости есть у каждого, есть они и у Джерри. Клифф знал почти наверняка, что его любовник не упустит случая потрахаться на стороне, но не делал из этого трагедии.
В конце Оксфорд-роуд в нее под углом вливались Карнарвон-роуд и Уэллсли-роуд. Обе они вели к морю, но первая – через Морской бульвар, вторая – через Пирс-авеню. Клифф притормозил, держа руку на рычаге переключения скоростей; притормозил не потому, что выбирал, по какой дороге ехать, а скорее потому, что все еще раздумывал над тем, как в последние несколько дней протекала его жизнь.
Что ж, Джерри был с ним немного груб. Но ведь он заслужил это. А с другой стороны, Джерри всегда становился слегка грубоватым, когда со всей энергией брался за какое-то дело. Он и сам не замечал этого. А когда у Джерри не было дела, за которое надо было браться – его поведение в такие периоды будоражило Клиффа, но он понимал, что к этому необходимо притерпеться, и причем НЕМЕДЛЕННО – он, как иголка за ниткой, неотступно следовал за Клиффом, настойчиво ища подтверждения тому, что его любят, им дорожат, его хотят и… и еще черт знает чему. Живя с Джерри, Клифф нередко ловил себя на мысли, что чувствует себя так, будто живет с надоедливой приставучей бабой. Джерри погружался в долгое, многозначительное молчание, нарушаемое лишь эмоциональными вздохами, а что значили эти вздохи, было известно лишь одному богу; или он терся носом о шею Клиффа, что могло означать приглашение к любовной игре; или – самое худшее, и это буквально бесило его – толкал его по утрам своим напряженным твердым членом, сообщая Клиффу о своих ожиданиях.
Как сильно он ненавидел такие ожидания. Он ненавидел само осознание сути этих ожиданий; они были словно невысказанные вопросы, на которые он должен отвечать без промедлений. Часто, когда Джерри тыкал в него своим твердокаменным пенисом, Клифф с трудом сдерживал себя, чтобы не дать ему по роже, не закричать во весь голос. Ты чего-то хочешь, Джер? Так, черт возьми, скажи же об этом прямо.
Но Джерри так никогда и не высказался прямо. Напрямую он высказывался только тогда, когда обвинял в чем-то Клиффа. Но это – больше, чем что-либо – бесило Клиффа, побуждало его набрасываться на Джерри, противоречить ему, делать назло, ломать вещи, причинять боль.
Вдруг Клифф понял, что на треугольном пересечении Карнарвон-роуд и Уэллсли-роуд повернул направо. Не осознавая, куда сейчас едет, он двинулся в сторону рыночной площади Клактона. Он даже прижался к обочине, словно должен был сделать сейчас привычный поворот.