Рохлайн позвонил на горчичную фабрику меньше чем через две минуты после того, как эта сучка из Скотленд-Ярда вышла из ворот склада в Паркестоне.
– Аbort[136], Малик, – произнес он.
Эти два слова означали, что новую партию товара – прибывающую именно сегодня и обеспечивающую не менее двадцати тысяч фунтов дохода, если, конечно, подсуетиться и организовать дело так, чтобы вновь прибывающие работали как можно дольше, а не драпали при первой же возможности, – не удастся встретить в порту, не удастся перевезти людей в склад, не удастся сформировать новые группы, послать их кентским фермерам, которые уже сделали согласованную ранее половинную предоплату. Вместо этого товар предстоит реализовать сразу по прибытии, то есть отпустить на все четыре стороны, и пусть самостоятельно добираются до Лондона, или Бирмингема, или до любого другого города, в котором удастся спрятаться и затеряться. И если их по пути не сцапает полиция, то они растворятся среди населения и будут помалкивать в тряпочку о том, какими путями им удалось проникнуть в эту страну. Да и зачем болтать об этом, если болтовня приведет только к депортации? А что касается тех, кто уже вывезен куда-то на работы, пусть заботятся о себе сами. Когда никто не приедет за ними, чтобы отвезти обратно на склад, они сами поймут, что к чему.
Abort означало, что Рохлайн уже едет к себе в Гамбург. Это означало еще и то, что все документы, связанные с иммиграционными делами компании «Поездки по всему свету», загрузили в шредер[137]. Это означало, что он сам должен действовать быстро, не дожидаясь, пока весь мир – как это уже случалось за те двадцать шесть лет, что он живет на свете – не обрушился на него со всей силой.
Муханнад уехал с фабрики. Поехал домой. Начал приводить свой план в действие. Хайтам был мертв – хвала тому божественному существу, которое заботится сейчас о его душе, – и он знал, что никакая сила на свете не заставит Кумара заговорить. Раскроешь рот – и тут же тебя депортируют, а уж этого Кумар никак не желал, особенно теперь, когда его главный защитник был убит.
И вот теперь Юмн – эта безобразная корова, которую он должен называть женой — завела скандал с его матерью. А ведь это, пожалуй, было не зря – ведь если бы не скандал, он не узнал бы правду о Сале.
Он проклинал ее, свою подлую сестру. Это она егодовела. А чего еще она ожидала, когда повела себя с этим европейцем, как шлюха? Прощения? Понимания? Вседозволенности?.. Чего? Она позволила этим рукам – грязным, развратным, порочным, отвратительным – касаться своего тела. Она позволила его рту прикасаться к своему рту. Она лежала под деревом на голой земле с этим Шоу, с этим куском дерьма, и ожидала, что он – ее брат, ее старший брат, ее господин – закроет на это глаза? Заткнет уши, слыша, как они часто дышат и стонут, прильнув друг к другу? Будет спокойно вдыхать запах их пота? Будет спокойно смотреть, как его рука приподнимает ее ночную рубашку и крадется все выше и выше по ее бедру?
Не владея собой, Муханнад сгреб ее. Да, именно сгреб и притащил в дом. Да… и он овладел ею, потому что она заслужила это, заслужила того, чтобы именно так с ней и поступить, потому что она была шлюхой, а главное, потому что она должна была заплатить за это так, как платят все шлюхи. А раз так, то одной ночи было недостаточно, чтобы внушить ей, кто является истинным хозяином ее судьбы. Одно мое слово, и ты мертва, говорил он ей. И ему даже не пришлось заглушать ее крики, закрывать ей рот своей ладонью, к чему он изначально приготовился. Она знала, что должна платить за свой грех.
Как только Юмн сообщила ему эту новость, он поехал на поиски сестры. Ему до смерти не хотелось делать этого, но найти ее было необходимо. Глаза резало, словно под веки был насыпан песок, сердце колотилось, а голове неумолчно звучали голоса.
Abort, Малик.
Чем я заслужила то, что ко мне относятся, как к собаке?
Сын мой, у нее совершенно необузданный нрав. У нее нет чувства…
Приезжала полиция, чтобы произвести обыск на фабрике. Они интересовались вами.
Abort, Малик.
Посмотри на меня, Муни. Посмотри, что твоя мать…
До того, как я узнал об этом, она уже разрушила все планы. Я не могу понять почему…
Abort, Малик.
…добродетельная девственница, любимица твоего папаши.
Аборт.
Девственница? Она девственница? Подожди, через несколько недель она уже не сможет скрыть правду под своей…
Они не сказали, что ищут. Но у них был ордер. Я сам его видел.
Твоя сестрица беременна.
Abort. Аборт.
Сале не посмеет заговорить об этом. Она не посмеет обвинить его. А если обвинит, то это ее погубит, потому что тогда выплывет правда о ее отношениях с Шоу. Тогда он сам – Муханнад, ее брат – скажет правду. Он обвинит ее. Он расскажет во всех подробностях, что происходило в саду перед его глазами, а уж тогда родителям будет легко додумать все до конца. Разве смогут они верить словам дочери, которая предала их, убегая по ночам из дома? Дочери, которая ведет себя, как последняя дешевка? Так в чьих словах правда? – задаст он им категорический вопрос. В словах сына, свято исполняющего свой долг по отношению к жене, детям и родителям, – или в словах дочери, которая погрязла во лжи?
Сале знала, что он скажет. Она знала, чему поверят родители. Она не будет ничего говорить, она не будет обвинять.
Надо найти ее. Но на фабрике ее не было. Не было ее и в ювелирном магазине у подруги с лицом бабы-яги. Не было ее и в «Фалак Дедар парке». На пирсе ее тоже не было.
Но на пирсе Муханнад услышал новость о миссис Шоу и поехал в больницу. Когда он приехал туда, они как раз выходили из здания. Все трое. Отец, сестра и Тео Шоу. Взгляд, которыми его сестра обменялась со своим любовником, когда он распахнул перед ней дверь машины отца, сказал ему то, что Муханнад хотел узнать: она рассказала. Эта маленькая сучка рассказала Шоу правду.
Он быстро ушел прочь, прежде чем они могли его заметить. А голоса все звучали и звучали у него в голове.
Abort, Малик.
Ну что мне делать? Скажи, Муни.
В настоящее время мистер Кумар не назвал по имени никого, о ком он хотел бы рассказать.
Когда один из нас умирает, то не в твоих правилах, Муханнад, ожидать, когда он воскреснет.
…обнаружен мертвым на Неце.
Я помогал нашим людям в Лондоне, когда у них возникали трудности с…
Abort, Малик.
Муханнад, подойди, я познакомлю тебя с моей подругой Барбарой. Она живет в Лондоне.
Человек, о котором ты говоришь, для нас умер. Ты не должен был приводить его в наш дом.
Мы ходили кушать мороженое на Чок-Фарм-роуд, мы ходили в кино, Барбара приходила даже на мой день рождения. Иногда мы ездим проведать ее маму в…
Abort, Малик.
Мы сказали ей, что едем в Эссекс. Но только папа не сказал мне, что ты живешь здесь, кузен Муханнад.
Abort. Аборт.
А ты еще придешь? А я смогу увидеть твою жену и мальчиков? А ты еще придешь?
Так вот где – там он, по крайней мере, рассчитывает найти его – должен быть ответ, который он ищет. Тогда голоса в голове утихнут, а нервы успокоятся.
Желание поскорее достигнуть этого погнало его в отель «Пепелище».
– Все в порядке, – объявила Эмили свирепым тоном. По ее лицу расплылась плотоядная усмешка. – Здорово все получилось, Барбара. Черт возьми. Все в порядке. – Она изо всех сил закричала, вызывая Белинду Уорнер, и та буквально сразу возникла в дверях кабинета.
Барбара была вне себя от счастья. Они буквально повязали Муханнада Малика, которого им поднесли, словно голову Иоанна Крестителя Саломее[138], и даже не потребовали в награду станцевать. И все это проделала его тупоголовая жена.
Эмили принялась озадачивать свою команду. Детектив, отправленный в Колчестер – где он прочесывал улицы по соседству с домом Ракин Хана, пытаясь засечь кого-либо, кто может подтвердить алиби Муханнада вечером в пятницу или утопить его навеки, – должен быть отозван домой. Сотрудники, посланные на горчичную фабрику для того, чтобы перешерстить переписку и документы всех работников фабрики, должны немедленно прекратить эту бессмысленную работу. Парни, работающие по проникновению в прибрежные домики с целью проверки улик против Тревора Раддока, должны спешным образом свернуть свою деятельность. Все на поиски Муханнада Малика!
– Никому не удавалось оказаться в двух местах одновременно, – с торжеством глядя на Эмили, сказала Барбара. – Он забыл сказать жене о своем алиби. И она с готовностью предъявила нам его второе алиби. Эмили, они явно не подготовились к этой афере. А это очень кстати.
Наконец, Барбаре удалось видеть свою подругу торжествующей. Эмили, отвечая на телефонные звонки, экспромтом отдавала приказания, составляла план захвата, руководила работой своей команды со спокойной уверенностью, которая – Барбара была в этом уверена, – словно завеса, прикрывает внутреннее волнение, которое она сейчас должна чувствовать. А ведь, черт возьми, Эмили с самого начала была права. Она почувствовала, что Муханнад Малик занимается какими-то темными делами, которые не увязываются с его шумными протестами под маской человека своего народа. Конечно, сама собой напрашивалась либо некая аллегория, либо басенный сюжет, в точности отображающие лицемерие Муханнада и двойственность его личности, но сейчас Барбара была не в том настроении, чтобы, спокойно копаясь в памяти, отыскивать аналогии. Собака на сене? Заяц и черепаха? Кто знает? Да и кого это заботит? Надо попросту взять этого грязного подонка, решила она.
Детективы были разосланы повсюду: на горчичную фабрику, в район Авеню, в здание городского муниципалитета, в «Фалак Дедар парк», в небольшой зал, расположенный над Балфордским магазином гравюр и эстампов и предназначенный для проведения выездных мероприятий, в котором, по данным управления полицейской разведки, устраивала сборы «Джама». Часть детективов была направлена в Паркестон на случай, если информация, добытая в ходе розыскных мероприятий, укажет на участие в деле компании «Истерн Импортс».