Вид у него был до того ошеломленный, что Барбара предпочла бы провалиться сквозь пол, только бы не вдаваться в дальнейшие объяснения. Но все-таки она нашла в себе силы продолжить.
– Я не хотела, чтобы вы оказывались вовлеченным в столь трудную ситуацию. Я подумала, что если буду здесь, то смогу избавить вас от неприятностей. И вас, и Хадию. Как я вижу, мне это не удалось. Я зря старалась.
– Нет, – возразила Эмили. – Именно вы, сержант, вывели нас в Северное море. А нам надо было оказаться именно там, для того чтобы узнать правду.
Несказанно удивившись, Барбара стрельнула в нее благодарным взглядом и наконец-то почувствовала огромное облегчение. Никаких упреков ни с одной стороны. То, что произошло в море, должно быть забыто. Из слов Эмили Барбара поняла, что руководитель оперативно-следственной группы, опираясь на свой богатый опыт, не намерена подавать рапорт своему вышестоящему начальству.
Обе они замолчали. Из-за стенки доносился гул голосов обрабатывающих информацию сотрудников, которым предстояло работать до позднего вечера, а возможно, и до утра. Но даже через стену чувствовалось, что работают они легко и спокойно, поскольку эти мужчины и женщины знали, что их напряженная работа приближается к удачному завершению.
Эмили повернулась к Ажару:
– Пока мы не допросили Малика, мы можем лишь в общих чертах представить себе картину того, что произошло. И вы, мистер Ажар, в силах нам в этом помочь. Как мне представляется, Кураши разгадал эту контрабандную затею, когда случайно пересекся с Муханнадом в Паркестоне в ту ночь, тусуясь в отеле «Замок». Ему тоже захотелось поучаствовать. Он пригрозил, что расскажет об их делах, если его не примут в дело и не дадут заработать. Муханнад воспротивился. Тогда Кураши хитростью привлек к делу Кумара, посвятив его в якобы задуманный им план положить конец всему этому мошенническому бизнесу. Он поселил Кумара в Клактоне и использовал его в качестве приводного рычага задуманного им плана – заставить Маликов раскошелиться. Но все получилось не так, как он задумал. Они его попросту грохнули.
Ажар отрицательно покачал головой.
– Этого не может быть.
Эмили вскипела.
Вот она и стала такой, как прежде, подумала Барбара.
– Неужели после всего, что Кумар рассказал про Муханнада, вы думаете, что он не мог быть соучастником убийства? Да этот человек бросил в море вашу дочь.
– Я не спорю, мой кузен мог быть соучастником. Вы не разобрались в том, что представлял собой мистер Кураши.
– Что вы имеете в виду? – нахмурившись, спросила Эмили.
– Вы не приняли во внимание его религиозность… Вы позволите мне сесть? – Ажар указал на один из стульев в кабинете Эмили. – Я только сейчас понял, что устал намного больше, чем мне казалось вначале.
Эмили утвердительно кивнула, и все трое сели. Барбаре – вот уже в который раз – смертельно захотелось курить. Она надеялась, что и Ажар чувствует то же самое, видя, как тот водит пальцами по грудному карману рубашки, проверяя, взял ли с собой сигареты. Если нет, то придется заменить курево леденцами, добытыми из глубин ее заплечного рюкзачка. Барбара протянула ему леденец. Таймулла взял его и поблагодарил ее кивком головы.
– Помните то место в Коране, отмеченное мистером Кураши? – начал Ажар. – Где идет речь о слабых среди…
– Нам его перевел Сиддики, – прервала его Эмили.
Ажар продолжал спокойным голосом.
– Сержант Хейверс может подтвердить, что мистер Кураши незадолго до своей смерти несколько раз звонил в Пакистан из отеля «Пепелище». Один раз он звонил мулле, мусульманскому священнослужителю, у которого спрашивал толкование слова «слабый».
– А при чем здесь слово «слабый»? – спросила Эмили.
– Слабый – в смысле беспомощный, не контролирующий себя, – объяснил Ажар. Это слово может быть употреблено, когда речь идет об одиноком, не имеющем друзей человеке, только что прибывшем в эту страну и оказавшемся в рабском капкане, из которого ему, как он понял, никогда не выбраться.
Эмили понимающе кивала. Но неопределенное выражение ее лица ясно свидетельствовало о том, что она ждет чего-то, что придало бы большую убедительность комментариям Ажара.
Другой звонок был к муфтию, продолжал Ажар, ученому, знающему законы. У этого человека он искал ответа на один-единственный вопрос: может ли мусульманин, совершающий смертный грех, оставаться мусульманином?
– Сержант Хейверс уже рассказывала мне об этом, мистер Ажар, – поморщилась Эмили.
– Тогда вы знаете, что такой человек не может оставаться мусульманином и жить согласно мусульманским принципам. А именно такое и произошло с Муханнадом. И именно с этим Хайтам решил покончить.
– Но ведь и сам Кураши далеко не безгрешен, – заметила Барбара. – Что вы скажете о его гомосексуальности? Вы говорили, что Коран это запрещает. Так, может быть, говоря с муфтием, он имел в виду собственную душу, а не душу Муханнада?
– Возможно, и так, – согласился Ажар, – но если принять во внимание то, что он делал, то с вашим возражением вряд ли можно будет согласиться.
– Если верить Хегарти, – обратилась Эмили к Барбаре, – то Кураши намеревался и после заключения брака вести двойную жизнь, не обременяя себя рассуждениями о том, как это вписывается в исламскую традицию. Так что навряд ли он так уж сильно заботился о своей душе.
– Сексуальное влечение имеет большую силу, – согласился Ажар. – Иногда даже большую, чем личные или религиозные обязательства. Ради сексуального удовольствия мы, бывает, рискуем всем. Нашими душами. Нашими жизнями. Всем, что мы имеем, и всем, что мы собой представляем.
Барбара встретилась с ним глазами. Анджела Уэстон, подумала она. Что он должен сейчас чувствовать: отчаянную решимость действовать назло всем, кого знаешь, веришь, на кого прежде полагался, того лишь ради, чтобы владеть недостижимым?
– Мой дядя, – продолжал Ажар, – человек, преданный идеалам, наверняка не знал ничего о том, чем занимался Муханнад. Я полагаю, что подробный обыск, проведенный на его фабрике, а также и подробное изучение личных дел его работников-азиатов послужили подтверждением этому.
– Вы же не предполагаете, что Муханнад вел свои дела в одиночку? – спросила Эмили. – Вы же слышали, что сказал Кумар. Их было трое. Немец и двое азиатов. А должно быть, участников было больше.
– Но только не мой дядя. Это правда, что у Муханнада, наверное, были подельники в Германии. Без сомнения, подельники были у него и здесь. Я не спрашивал об этом мистера Кумара, но по этой схеме они, должно быть, действовали не один год.
– Эм, он, возможно, придумал ее еще в университете, – предположила Барбара.
– Вместе с Ракимом Ханом, – согласилась Эмили. – С этим мистером Алиби. Они же вместе учились в университете.
– Могу с уверенностью предположить, что когда мы покопаемся в прошлом Клауса Рохлайна, то узнаем многое о том, что объединяет эту троицу, – добавила Барбара.
Ажар пожал плечами, выражая этим жестом согласие с предположениями дам.
– Кто бы ни был разработчиком схемы этого бизнеса, Хайтам Кураши ее разгадал.
– Вместе с Хегарти, как тот рассказал нам, – заметила Барбара. – И произошло это в ту ночь, когда они были в отеле «Замок».
– Хайтам, будучи в душе мусульманином, считал своим долгом положить этому конец, – продолжил объяснения Ажар. – Он указал Муханнаду на то, что тот подвергает риску свою бессмертную душу. И причина, заставляющая его идти на этот риск, самая худшая изо всех возможных: любовь к деньгам.
– Ну, а как обстояло дело с бессмертной душой самого Кураши, раз он сам занимался такими делами? – не унималась Барбара.
Ажар посмотрел ей прямо в глаза.
– Смею предположить, что он, должно быть, как-то решил для себя эту проблему и нашел некие оправдания своему поведению. Нам бывает легко прощать себе физическую страсть. Мы называем это любовью, мы называем это поисками родственной души, мы называем это чем-то, что больше нас и за пределами нашего понимания. Мы обманываем себя, внушая, что, возможно, уже получили желаемое. И убеждены, что наше поведение продиктовано зовом сердца, предопределено богом, пробуждающим в нас желание, которое необходимо удовлетворить. – Он поднял руки, повернув их ладонями вперед; в этом жесте явно виделось согласие подчиниться судьбе. – Никто не обладает иммунитетом против подобного самообмана. Хайтам считал грех, совершаемый Муханнадом, тягчайшим грехом. Его собственный грех касался лишь его самого. Люди ведь могут делать добро в одной сфере их жизни, даже если они творят неправедные дела в другой. Убийцы любят своих матерей, насильники лелеют своих собак; террористы, устроив взрыв в многоэтажном супермаркете, баюкают после этого своих детей и поют им колыбельные. Хайтам Кураши мог стараться облегчить жизнь своих соплеменников, порабощенных Муханнадом, и одновременно быть грешником в одной небольшой сфере своей жизни, чего он стыдился и чему старался положить конец. Конечно, и сам Муханнад такой же: одной рукой он создал «Джаму», а другой разработал этот гангстерский бизнес.
– «Джама» была для него хорошей ширмой, а кроме того, работала на его имидж, – не согласилась с ним Эмили. – Он был вынужден потребовать расследования гибели Кураши только потому, что этого захотела «Джама». Не настаивай он на этом, все задали бы вопрос, почему.
– Но если Кураши хотел положить конец преступному промыслу Муханнада, – вступила в разговор Барбара, – то почему не выступил открыто, не разоблачил его и не обратился в полицию? Ведь он мог сделать все это анонимно. И достиг бы своей цели.
– Но это уничтожило бы самого Муханнада. Его отправили бы за решетку. Он был бы изгнан из семьи. А Хайтам, как мне думается, этого не желал. Он искал компромисса, и Фахд Кумар явился подтверждением того, что он приблизился к нему. Если бы Муханнад закрыл свой бизнес, то ни единого слова о нем не было сказано. А если нет, то Фахд Кумар выступил бы и раскрыл всю преступную цепочку от Карачи до Паркестонского порта. Именно такой план, как мне кажется, был у него. И он стоил ему жизни.