В ореоле серебряного света над одним из фонарей Хейверс увидела первые клочки тумана – такие долгожданные, – достигшие, наконец, берега. Аллилуйя, пропела она про себя, глядя на эти тоненькие завитки. Еще никогда Барбара с таким горячим желанием не ждала перехода погоды к типично унылому и сырому английскому лету.
Взяв с сиденья свой заплечный рюкзачок, сержант направилась к двери в отель. По окончании расследования она чувствовала на душе тяжесть, несмотря на то – а возможно, как раз из-за того, – что поспособствовала его завершению. Однако ей не надо было прилагать больших усилий к тому, чтобы разглядеть причину этой душевной тяжести. А ведь причину эту Барбара не только видела собственными глазами, но и изрядно наслышалась о ней.
То, что она видела, были лица пожилых супругов Маликов, когда те пытались осознать всю гнусность и всю чудовищность преступления, совершенного их любимым сыном против своих соплеменников. Ведь родителям он казался воплощением будущего – их собственного будущего и будущего их семьи, у которого не было границы; ведь каждое новое поколение более успешное, чем предыдущее. А его поколение обещало им покой и безопасность в старости. Он являлся своего рода фундаментом, который они закладывали на протяжении многих лет своей жизни. А с его побегом – не только с побегом, но и с причиной, побудившей его бежать, – то, что было построено, рухнуло. Рухнули все их ожидания и надежды, потому что их единственный сын пропал для них навсегда. Вместо надежд они получили бесчестье и семейную трагедию, превратившую их жизнь в непрерывный кошмар, усугубленный позором, который навлекла на семью их невестка, виновная в убийстве Хайтама Кураши.
То, что Барбара слышала, был спокойный ответ Сале на вопрос, который она задала девушке, оставшись с ней наедине. Что ты будешь теперь делать, хотела она узнать. Что ты будешь делать… ведь столько всего произошло? Столько всего произошло, Сале… В конечном счете, это было не ее дело, но думая о том, сколько жизней порушено из-за жадности одного мужчины и желания одной женщины закрепить свое преимущественное право командовать другими, Барбара с тревогой искала хоть какие-то одобряющие признаки того, что после такого потрясения, обрушившегося на этих людей, возникнет и что-то хорошее. Я останусь со своей семьей, ответила ей Сале, и голос ее прозвучал настолько твердо и уверенно, что можно было не сомневаться в том, что ничто не в силах изменить ее решения. У моих родителей нет никого, кроме меня, да и малышам я нужна, объяснила она. Сале, а что нужно тебе самой, подумала Барбара. Но не задала этого вопроса, потому что уже поняла, что говорит с женщиной совершенно иной национальной и культурной традиции.
Барбара вздохнула. Она осознала, что всякий раз, стоило ей чувствовать, что она начинает хоть немного понимать своего ближнего, с ней происходило что-то непонятное: отношение к ней менялось, и у нее возникали проблемы. И сейчас, насколько она могла видеть, эти только что прошедшие несколько дней были как раз таким долгим и изматывающим периодом. Поначалу Барбара воспринимала руководителя следственной группы как театрал примадонну; в конце расследования до нее вдруг дошло, что объект, выбранный ею для подражания, – попросту бутафория. А на исходе сегодняшнего дня Эмили Барлоу практически не отличалась для нее от женщины, которую они арестовали по обвинению в убийстве. Они обе были озабочены поисками лишь одного-единственного средства – пусть бесполезного и разрушительного, но позволяющего им командовать в своем мире.
Дверь отеля отворилась прежде, чем рука Барбары коснулась ручки. Она вздрогнула. Ни в одном из окон первого этажа не было света. В темноте вестибюля Хейверс не заметила того, кто, сидя в стоящем рядом с дверью потертом кресле портье, дожидался ее прихода.
О, Господи, только бы не Тревес, мелькнула мысль в ее усталой голове. Сама мысль о необходимости разыгрывать очередной акт драмы о похождениях рыцарей плаща и кинжала повергала ее в ужас. Но тут ее привыкшие к темноте глаза разглядели белоснежную рубашку, а через мгновение она услышала его голос.
– Мистер Тревес и слушать не хотел о том, чтобы оставить входную дверь незапертой для вас, – негромко произнес Ажар. – Тогда я сказал ему, что дождусь вас и сам открою вам дверь. Это ему не понравилось, но он, как я понял, мог отвергнуть мое предложение, только нанеся мне прямое оскорбление, более серьезное, чем те неявные и скрытые оскорбления, которыми он постоянно пользуется в повседневной практике. Я уверен, что утром он непременно пересчитает все столовое серебро. – Несмотря на обидный смысл слов, в его голосе чувствовалась веселая насмешка.
– И пересчет будет произведен в вашем присутствии, – шутливо поддержала его Барбара.
– Без сомнения, – заключил Ажар, прикрыл за нею дверь и, повернув ключ в замке, пригласил: – Пойдемте.
Он провел ее в темный холл, зажег одну из ламп над камином и прошел за стойку бара. Взял бутылку «Блэк Буш»[142], налил в бокал на два пальца и подвинул бокал к ней. Себе налил немного тоника, затем вышел из-за стойки и сел за столик рядом, за которым уже сидела Барбара. Вынул из кармана пачку сигарет и положил ее на середину стола.
Она рассказала ему все, от начала и до конца, не утаив ничего и ни о ком. Ни о Клиффе Хегарти, ни о Треворе Раддоке, ни о Рейчел Уинфилд, ни о Сале Малик. Она рассказала ему о том, какую роль сыграл во всем этом Тео Шоу, о том, как Иан Армстронг оказался замешанным в расследовании. Она рассказала ему об их первоначальных подозрениях, о том, куда эти подозрения завели их, и о том, как все закончилось в гостиной дома Маликов, закончилось арестом человека, которого они до этого даже и не рассматривали как возможного участника преступления.
– Юмн? – переспросил Ажар. В его голосе слышалось смятение. – Барбара, как такое может быть?
Барбара объяснила как. Юмн, должно быть, следила за Хайтамом, но делала это втайне ото всех в семействе Маликов. Она выходила на дело в чадоре – либо ради соблюдения традиции, либо для того, чтобы не быть узнанной, – и делала это так, что ни у кого из Маликов не возникало никаких подозрений на ее счет. Если присмотреться повнимательней к местоположению их дома, в особенности к тому, как расположены проезд и гараж относительно окон гостиной и спален на втором этаже, легко понять, что она могла без проблем и не привлекая ничьего внимания воспользоваться машиной. И если она делала это, когда мальчики уже спали, Сале была занята своими ювелирными поделками, Акрам и Вардах либо молились, либо сидели в гостиной; никому и в голову не приходило, что ее нет в доме. А вот то, на чем Юмн, в конце концов, прокололась и тем самым дала полиции зацепку, выглядит весьма просто: наблюдая довольно долго за Хайтамом Кураши, она выясняет, что он регулярно бывает на Неце. В ночь совершения убийства Юмн берет один из «Зодиаков», добирается на нем до восточной стороны мыса, натягивает проволоку поперек полуразбитой лестницы и отправляет его на тот свет.
– Мы с самого начала допускали возможность того, что это могла сделать женщина, – продолжала Барбара. – Единственное, что мы просмотрели, так это то, что у Юмн был мотив и были возможности выполнить спланированное преступление.
– Но зачем ей понадобилось убивать Хайтама Кураши? – спросил Ажар.
Барбара объяснила и это. Но когда она подробно излагала ему свою теорию о том, что Юмн необходимо было избавиться от Кураши для того, чтобы и дальше держать Сале в своем подчинении, на лице Ажара появилось выражение явного сомнения. Он зажег сигарету, раскурил ее, посмотрел на горящий конец, после чего заговорил.
– Вы считаете, что это послужит основанием для заведения уголовного дела против Юмн? – настороженно спросил он.
– А показания членов семьи? Она ведь уходила в ту ночь из дома, Ажар. И она уверяла, что была наверху с Муханнадом, а тот был в это время далеко от дома, в Колчестере, и это, кстати говоря, подтвержденный факт.
– Но для хорошего адвоката показания членов семьи – не такое уж серьезное обстоятельство. Их можно отмести, сославшись на путаницу с днями, с датами; на неприязненные отношения к невестке с трудным характером; на желание семьи прикрыть того, кого защита, возможно, сочтет реальным убийцей: человека, который держит сейчас путь в Европу. Даже если Муханнад будет выслан в эту страну в соответствии с предъявленным обвинением в махинациях с контрабандой, то срок отсидки по этим статьям короче, чем за предумышленное убийство. Так или примерно так может повернуть процесс защита, исходя из того, что у Маликов есть причина переложить вину Муханнада на кого-то другого.
– Но они тем не менее изгнали его из семьи.
– Так и должно быть, – согласился Ажар. – Но разве присяжные-европейцы осознают, какую важность факт изгнания из семьи имеет для азиата?
Он посмотрел на нее открытым, откровенным взглядом. В его словах было явное приглашение на исповедь. Теперь наступило время, когда они могли поговорить о его делах: как все началось и чем все кончилось. Барбара узнала о его жене в Хаунслоу, о двух детях, оставшихся с ней. Она узнала о том, как он встретил мать Хадии; узнала о тех силах, заставивших его променять жизнь в семье на любовь женщины, о которой ему и думать-то было запрещено.
Ей вспомнилось когда-то прочитанное объяснение одного кинорежиссера, уставшего от тягомотины семейной жизни, который объяснял свой уход от жены, с которой прожил невесть сколько лет, к девушке на тридцать лет моложе его: «Сердце хочет того, что хочет сердце». Но Барбара уже тогда засомневалась, именно ли этого в действительности хотелось сердцу, да и было ли это вообще продиктовано с сердцем.
Если бы Ажар не следовал зову сердца – или не действовал бы по команде другого органа тела, – то Халида Хадия не появилась бы на свет. А это, должно быть, сделало его внезапную влюбленность и уход от того, что дала ему прежняя любовь, вдвойне трагичной. Так что Ажар, вероятнее всего, поступил правильно, поддавшись страсти и позабыв о долге. Но кому об этом судить?