Глава 8
Фабрика «Горчица и пряности Малика» представляла собой небольшое предприятие, расположенное на северной окраине Балфорда-ле-Нец. Здание фабрики располагалось у дороги к Нецу, вписываясь в угол, образуемый изгибом идущего на северо-запад от моря шоссе Холл-Лейн, после которого эта дорога становилась улицей Нец-Парк-роуд. Здесь, в обветшалых зданиях, был сосредоточен промышленный сектор города: мастерская по пошиву парусов, ателье по изготовлению мебели и матрасов, столярная мастерская, автосервис, мастерская по изготовлению оград, рынок подержанных автомобилей, ателье по изготовлению пазлов[50] по индивидуальным заказам, владелец которого выбирал такие сюжеты своих композиций, что постоянно балансировал на грани предания его анафеме с амвонов всех городских церквей.
Корпуса, приютившие эти предприятия, были по большей части укреплены стандартными металлоконструкциями. Да и сами корпуса выглядели стандартно и вполне нормально вписывались в окружающую их среду: проходящая мимо них мощеная дорога была в выбоинах и ямах; у каждого здания стояли оранжевые контейнеры для мусора с дурацкой надписью «Золотые отбросы» на погнутых и обшарпанных бортах, в них сваливали все, от обрезков парусины до проржавевших матрасных пружин; стоящая в зарослях крапивы и конского щавеля ограда, составленная из нескольких скрепленных вместе велосипедных рам – такая ограда могла бы присниться огороднику лишь в страшном сне; листы гофрированного металла; гниющие деревянные поддоны; пустые пластмассовые емкости; громадные ржавые металлические конструкции, пробраться через которые не было никакой возможности.
Среди этого хаоса и развала фабрика «Горчица и пряности Малика» выглядела не только благопристойно, но и бросала упрек своим равнодушным к чистоте соседям. Она занимала одну треть здания, построенного в викторианском стиле со множеством труб на крыше; в нем в былые времена располагался Балфордский лесопильный завод. Через несколько лет, прошедших после Второй мировой войны, завод, как и вся промышленность города, прекратил свое существование. Но сейчас здание, в котором он когда-то размещался, преобразилось: его кирпичный фасад был очищен от вековой грязи, деревянные конструкции были заменены новыми и ежегодно окрашивались. Оно служило как бы бессловесным, но наглядным примером того, во что могут превратить свои здания другие бизнесмены, имей они хотя бы половину энергии Саида Акрама Малика и четверть его решительности.
Акрам Малик приобрел заброшенный завод в день пятой годовщины прибытия его семьи в Балфорд-ле-Нец, и одновременно с этим приобретением стал обладателем почетного памятного знака, подаренного ему в честь этого юбилея. Этот знак сильнее всего поразил Эмили, когда она вошла в здание фабрики, предварительно втиснув свой «Пежо» в свободное пространство среди стоящих вдоль улицы машин.
У нее дико болела голова. Причиной этого, как ей казалось, было то, что она понервничала после утренней встречи с Барбарой Хейверс, которая и сейчас еще не вышла у нее из головы. Ей совсем не нужен был политкорректный полисмен в команде, и желание Барбары взять в разработку того, кто был бы более всего угоден этим чертовым азиатам – англичанина, – беспокоило ее, заставляя задуматься еще и о том, насколько ясно представляют себе ситуацию другие детективы. К тому же присутствие в ее жизни Дональда Фергюсона – постоянно, словно кот-охотник, следящего за каждым ее шагом, – только усугубляло ее и без того незавидное положение.
Рабочий день начался со звонка шефа. Не утруждая себя ни приветствиями, ни пожеланием доброго утра, ни сочувственным комментарием по поводу несносной погоды, он с ходу пролаял:
– Барлоу, что вам удалось сделать?
Она, задохнувшись от злости, застонала. В восемь часов утра в ее офисе было так же, как в карцере Алека Гиннеса[51] на реке Квай; ее пятнадцатиминутные поиски вентилятора на чердаке в душном, пыльном воздухе практически никак не облегчили ее существования. Звонок Фергюсона, раздавшийся как раз тогда, когда она изнемогала от жары и раздражения, был непереносимой приправой к ее утреннему меню.
– Дон, вы намерены дать мне возможность работать? – спросила она. – Или мы с вами будем, как учитель с учеником, играть каждое утро в контрольный опрос?
– Придержите язык, – в голосе Фергюсона послышались угрожающие нотки. – Советую вам не забывать о том, кто находится на другом конце провода.
– Да как я могу забыть об этом. Вы не даете мне ни малейшего шанса. Скажите, вы и всех остальных держите на коротком поводке? Пауэлла? Хонемана? И старину Присли?
– Да их общий стаж работы больше, чем полвека. Они не нуждаются в том, чтобы за ними наблюдали. А Присли – меньше всего.
– Ну как же, ведь они мужчины.
– Не переводите разговор на равноправие полов. Если вы ищете повод для ссоры, советую вам угомониться, пока кто-нибудь, менее выдержанный, чем я, не заставит вас сделать это. Итак, что вам удалось сделать, инспектор?
Чуть слышно выругавшись, Эмили напомнила ему о том, что за столь короткий период времени, прошедший с его последнего звонка прошлым вечером до сегодняшнего утра, она физически не имела возможности совершить большой прорыв в расследовании.
Выслушав ее, он задумчиво спросил:
– Вы говорите, эта женщина из Скотленд-Ярда? А вы знаете, Барлоу, мне нравится ваша мысль. Даже очень нравится. Это придаст вашим отношениям с общиной больше искренности, разве я не прав? – Эмили слышала, как он пьет, как стакан, поднесенный ко рту, коснулся телефонной трубки. Дональд Фергюсон был фанатом апельсиновой фанты. Он пил ее весь день напролет, и всегда почему-то с тончайшим, не толще бумажного листа, ломтиком лимона и одним кубиком льда. Сейчас он наверняка осушал уже четвертый стакан. – Хорошо. А что по поводу Малика? Что-нибудь известно о его пособнике из Лондона? Вы взяли их в детальную разработку? Обязательно займитесь ими, Барлоу. Выясните о них все, вплоть до того, какого цвета были носовые платки, в которые они сморкались на прошлой неделе. Понятно?
– Разведотдел прислал мне данные на Муханнада Малика. – Эмили, сообщая Фергюсону наиболее важные сведения о молодом азиате, не без удовольствия отметила, что хотя бы в этом опередила своего руководителя. – Вчера я послала запрос по поводу еще одного фигуранта: Таймуллы Ажара. Поскольку он из Лондона, нам необходимо связаться с отделом SO11[52], но раз с нами работает сержант Хейверс, с этим проблем не будет.
Фергюсон снова звякнул стаканом о трубку. Она не сомневалась, что сейчас он не жалеет сил на то, чтобы скрыть свое удивление ее послушанием. Шеф принадлежал к тому типу мужчин, которые с пеной у рта доказывают, что Бог, создавая женскую руку, ставил перед собой лишь одну цель: сделать ее как можно более приспособленной для управления пылесосом «Хувер». Тот факт, что женщина действительно обладает способностью мыслить, а поэтому заранее предвидела необходимость сделать то, что потребуется на последующих этапах расследования, несомненно пробил брешь в системе предвзятых догм, за которую изо всех сил цеплялся ее шеф.
– Что-нибудь еще? – спросила она миролюбиво. – А то через пять минут у меня летучка по поводу сегодняшних дел. Я не люблю опаздывать, но если у вас есть что-то для всей группы…
– Ничего у меня нет, – резко прервал ее Фергюсон. – Продолжайте работать. – И он со стуком бросил трубку.
Сейчас, придя на горчичную фабрику, Эмили с усмешкой вспоминала об этом. Фергюсон в силу определенных обстоятельств поддержал ее назначение на должность старшего инспектора уголовной полиции. Поддержал в надежде опровергнуть отрицательный отчет Министерства внутренних дел о выполнении обязательства управления полиции в Эссексе предоставлять равные возможности сотрудникам. В разговоре с глазу на глаз Фергюсон предупредил Барлоу о том, что каждое ее решение будет тщательно изучаться под объективом его личного микроскопа. Он испытывал самую настоящую радость от того, что вдоволь потешит себя хотя бы в течение одного раунда той игры, в которую они, согласно его плану, будут играть друг с другом.
Эмили открыла входную дверь горчичной фабрики Малика и вошла в приемную, где за столом сидела молодая женщина с азиатским лицом, одетая в льняную кремовую блузку и брюки такого же цвета. Несмотря на дневную жару, которую практически не ослабляли толстые стены фабричного здания, голова женщины была прикрыта янтарного цвета шалью. Очевидно, в соответствии с фантазией кутюрье, шаль, собранная в складки, опускалась на плечи. Когда женщина, оторвав взгляд от компьютерного монитора, подняла голову, подвески из кости и бронзы на ее ушах слабо звякнули. По цвету и дизайну подвески и замысловатой формы ожерелье составляли один гарнитур. На табличке, прикрепленной к столу, было указано имя: С. МАЛИК. Это, должно быть, его дочь, подумала Эмили, невеста того самого убитого мужчины. Она была симпатичной девушкой.
Эмили назвала себя и показала удостоверение.
– А вы Сале, верно? – обратилась она к девушке.
Родимое пятно клубничного цвета на щеке девушки потемнело, когда она, глядя в глаза Эмили, кивнула головой. Ее руки застыли над клавиатурой; быстрым движением она опустила запястья на подставку перед клавишами и сцепила пальцы в замок, спрятав большие пальцы в ладони.
У нее был вид провинившегося и уличенного в этом человека. Ее руки словно говорили: «Наденьте на меня наручники». Выражение лица было плачущим. «Нет, пожалуйста, не надо», – казалось, молило оно.
– Примите мое сочувствие в связи с утратой, – сказала Эмили. – Понимаю, как вам сейчас нелегко.
– Спасибо, – тихо произнесла Сале. Посмотрев на руки, она расцепила их, видимо, поняв, в какой странной позе они застыли. Движение ее рук было мгновенным, но Эмили его заметила. – Я могу чем-либо помочь вам, инспектор? Мой отец все утро занят в рецептурной лаборатории, а брат еще не подъехал.