– Я могу вам чем-нибудь помочь? – Барбара посмотрела в ту сторону, откуда прозвучал голос, и увидела девушку с большими зубами, стоявшую в дверях первого от лестницы офиса. – Вы кого-то ищете? Это офисы управления.
Барбара заметила, что кончик языка у нее проколот и в него вставлена блестящая пирсинговая бусинка. Барбару затрясло, словно в ознобе – правда, на такой жаре это было даже кстати, – и она со все горячностью возблагодарила небеса за то, что во времена ее юности протыкание различных частей тела еще не вошло в моду.
Барбара предъявила удостоверение и задала девушке с проколотым языком уже навязшие в зубах вопросы. Ответ был именно таким, какой Барбара и ожидала. Никого, похожего на Сале Малик, девица на пирсе не видела. Никого похожего. Девушка-азиатка… одна? Господи, да она вообще никогда не видела девушку-азиатку, не сопровождаемую кем-либо. По крайней мере, такую, которую описывает детектив.
– Ну, а одетую иначе? – поинтересовалась Барбара.
Девушка высунула язык с пирсинговой бусиной и в задумчивости повела им из одного угла рта в другой. Барбара почувствовала, что ее желудок сжался в комок.
Нет, уверенно произнесла девушка. Но, заметьте, это не значит, что на пирсе не появлялась молодая азиатка, одетая, как нормальный человек. Это значит, что если бы она была одета, как нормальный человек, ну… то на нее не обратили бы особого внимания, понимаете?
Такой ответ, естественно, смутил Барбару. Чуть задумавшись, она поинтересовалась, кто занимает офис в тупике коридора. Девица с пирсингом на языке ответила, что там офис мистера Шоу. Компании «Аттракционы Шоу», многозначительно добавила она. Сержант Хейверс желает повидаться с мистером Шоу?
«А почему нет?» – подумала Барбара. Даже если он не сможет ничего добавить к тому, что ей уже известно о появлении Сале Малик на пирсе – а ей, черт возьми, ничего и не известно, – то тогда он, по крайней мере, как хозяин пирса, сможет сказать ей, где найти Тревора Раддока.
– Сейчас, я только проверю, на месте ли он, – сказала девица с проколотым языком и, подойдя к двери, просунула голову внутрь. – Тео? К тебе полиция. С тобой хотят поговорить.
Барбара не расслышала ответа, но через секунду в дверном проеме возник мужчина. Он был моложе Барбары – что-то около двадцати пяти лет – и был одет в модный свободного покроя костюм, сшитый из льняной ткани. Его руки были в карманах – возможно, в силу привычки, – выражение лица было встревоженным.
– Опять что-то случилось? – Он посмотрел в сторону окна, из которого доносился шум царящего внизу веселья. – Что-нибудь серьезное?
Барбара поняла, что он встревожен не сбоем оборудования, а тревожился о посетителях. Будучи серьезным бизнесменом, Тео понимал, какую важность имеет безопасность в деле, которым он занимается. А если нагрянула полиция, то жди беды.
– Мы можем поговорить? – обратилась к нему Барбара.
– Спасибо, Доминик, – поблагодарил Тео девушку с пирсингом.
«Доминик?» – подивилась про себя Барбара. Она ожидала услышать что-нибудь вроде Слем или Панч[68].
Доминик скрылась в офисе, расположенном рядом с лестницей, а Барбара проследовала за Тео Шоу в его офис. Она сразу заметила, что из его окон было видно как раз то, что она предполагала: морской пейзаж из одного окна, а из второго был виден дальний конец пирса. Итак, если вообще кто-то видел Сале Малик, то сейчас у Барбары была последняя возможность узнать это.
Она повернулась к нему и уже открыла рот, чтобы задать свой вопрос. Но слова застряли у нее в горле.
Он уже вынул руки из карманов, и на одной из них перед взором Барбары предстала вещь, которую она искала все это время.
На руке Тео Шоу был золотой браслет работы Алойса Кеннеди.
Глава 10
После того как Рейчел сбежала из магазина, она думала только об одном. Одна мысль сверлила ей голову: необходимо срочно предпринять что-то для смягчения ситуации, в которой, благодаря ей, оказалась Сале, а также и она сама. Рейчел не была уверена в том, что такое вообще возможно, и это усложняло проблему еще больше. Она знала только одно – надо немедленно что-то делать, а поэтому, изо всех сил нажимая на педали, гнала велосипед в направлении горчичной фабрики. Но когда Рейчел поняла, что горчичная фабрика должна быть следующей точкой, куда направится сержант уголовной полиции, то сбавила скорость и стала плавно спускаться по покатой дороге, пока велосипед не остановился почти у полосы прибоя.
Ее лицо горело и было мокрым от пота. Растянув губы, она дунула вверх, стараясь охладить пылающий лоб. В горле у нее пересохло, и Рейчел сейчас жалела, что не догадалась прихватить бутылку с водой. Мысль о воде отвлекла ее всего лишь на мгновение, сейчас она не могла думать ни о чем, кроме того, как повидаться с Сале.
Здесь, на берегу, Рейчел внезапно осознала, что опередить полицию она не сможет и, если детектив заявится в дом Сале раньше нее, то все может стать намного хуже. Мать Сале или эта гнусная Юмн расскажут детективу правду – расскажут, что Сале ушла на работу вместе с отцом (невзирая на безвременную кончину своего нареченного – Юмн непременно добавит эти слова) – и эта женщина из уголовной полиции направится прямиком на горчичную фабрику. А если бы она заявилась туда и застала там Рейчел, пытающуюся убедить Сале в том, что ее попросту предали, не говоря уже о попытке предупредить подругу о скором и неминуемом визите полиции, желающей засыпать ее вопросами, то это, вне всякого сомнения, было бы для нее более чем неожиданно… И как бы это выглядело? Это, без всякого сомнения, выглядело бы так, будто кто-то в чем-то виноват. Ну хорошо, пусть это правда, что виновата Рейчел, но ведь в главном-то она не виновата. Она же не причинила Хайтаму Кураши никакого вреда. Кроме… Да, наверное, если подумать, то это не совсем так… если подумать…
Приподняв велосипед, Рейчел поставила его на плиты тротуара и поехала к дамбе. Прислонив велосипед к барьеру, села на парапет и просидела в задумчивости добрую четверть часа, пока не спохватилась, что от горячего бетона у нее на ягодицах могут появиться ожоговые волдыри. Прийти в магазин и оказаться под градом колких вопросов матери она сейчас не могла. Не могла она появиться и у Сале, опередив детектива из полиции. Чуть подумав, Рейчел поняла, что не стоит ломать голову над тем, куда идти, пока на берегу никого не было. Она побудет здесь, а потом поедет на горчичную фабрику и поговорит с подругой.
К такому решению Рейчел пришла, находясь возле «Приюта на утесе». Это было единственное место, о котором она могла сейчас думать.
Чтобы попасть сюда, ей надо было обдумать маршрут самым подробным образом. Необходимо было объехать Хай-стрит, чтобы не проезжать мимо магазина «Драгоценности и бижутерия Рекона», а значит, надо было ехать по Морскому бульвару. Это была более тяжелая дорога, поскольку часть пути пришлось преодолевать по Верхнему бульвару, въезжая зигзагами на крутой подъем, что на этой жаре было настоящей пыткой, но выбора у нее не было. Можно было добраться до «Приюта на утесе» по Черч-роуд, но для этого надо было тоже проехать по Хай-стрит мимо их магазина. Стоит Конни заметить проезжающую мимо Рейчел, и она, пылая злобой, вылетит из магазина с такими криками, будто вооруженные грабители наставили на нее пистолет.
Вынужденный маршрут начисто измотал Рейчел, и она добралась до «Приюта на утесе» в полном изнеможении. Бросив велосипед рядом с клумбой пыльных бегоний, с трудом переставляя ноги, побрела вокруг дома на задний двор. Там было что-то вроде сада: узкая полоска высушенного солнцем газона; три узкие клумбы с поникшими васильками, верблюдкой и маргаритками; две каменные купальни для птиц и деревянная скамья. Рейчел с размаху плюхнулась на нее. Перед ее глазами было не море, а квартиры, и они, казалось, смотрели на нее с молчаливым упреком, который она едва могла вынести. Они, казалось, выставляли напоказ то, что ей особенно нравилось: балконы наверху и веранды внизу. И те, и другие выходили в сад, где сейчас сидела Рейчел, и с них был виден Южный променад, изгибающийся дугой над морем. Ты потеряла нас, ты потеряла нас, казалось, говорили ей окна квартир «Приюта на утесе». Твои поначалу четкие планы рухнули, и что с тобой теперь будет?
Рейчел отвернулась, чтобы не смотреть на окна. Пересохшее горло саднило. Потирая ладонью горячий лоб, она вдруг представила себе, что ест лимонное мороженое, представила так живо, что почти ощутила во рту вкус этого желанного сейчас лакомства. Повернувшись на скамейке, она стала смотреть на море. Солнце палило без всякой жалости, вдали застыла узкая полоска полупрозрачной дымки, которая, похоже, давно уже приросла к горизонту.
Рейчел оперлась подбородком о сжатый кулак, а кулак положила на ребро спинки скамейки. Ее глаза сощурились так, словно в лицо ей дул колючий соленый ветер; она часто мигала, плотно закрывала глаза веками, стараясь подавить слезы. Ей хотелось сейчас оказаться в любом другом месте, а она была здесь и смотрела на эту безлюдную пустоту, и от этого в ее сознании все перемешалось: злость, обида и ревность.
Что это в действительности означало – посвятить всю себя другому человеку? Было время, когда она могла с легкостью ответить на этот вопрос. Посвятить себя другому означало протянуть руку и взять в нее сердце другого человека вместе с тайнами его души и самыми заветными мечтами. Это означало обеспечить этому человеку безопасность и комфорт, предоставить ему такое убежище, где нет ничего невозможного и где между двумя родственными душами царит полное взаимопонимание. Посвятить себя другому означало клятвенно заверить друг друга в том, что «мы равны» и «какие бы несчастья на нас ни обрушились, мы встретим их вместе». Вот что Рейчел когда-то думала о том, что значит посвятить себя другому. И какими же бесхитростными были ее обещания вечной преданности.
И ведь они начали, как равные, она и Сале, две школьницы, никак не подходившие для того, чтобы стать неразлучными подругами, которых никогда не допускали и не приглашали – да они и сами не решились бы пойти – на домашние праздники одноклассников или на танцы. Когда они были младшими школьницами, их скромно украшенные ко Дню святого Валентина коробки из-под обуви, которые дети ставили в дальний угол класса, оставались бы пустыми, не одаривай они друг друга. Уже тогда им было знакомо чувство холодного одиночества. Она и Сале, конечно же, начали, как равные. А вот закончили свои отношения так, что от прежнего равенства не осталось и следа.